Считанные секунды оставались до подхода головного катера. Но и за это время океан менялся на глазах. Тучи, которые недавно бежали на северо-восток, повернули к югу и стремительно помчались по низкому небу. Меняя очертания, они змеились, рвались в клочья, вытягивались длинными космами. Казалось, они срываются в какую-то прорву, схлестываются у горизонта с волной и там, в месте схлеста, нет ни жизни, ни надежды. Черное небо было страшнее океана, который и в ураган сохраняет свой гордый и величественный ритм.

В рубке стемнело. Включили электрический свет.

Катера сошлись близко. Все, кроме механика и кока, услыхали зычный голос капитана Митрофанова с «Ж-135»:

- На «Подгорный»! Курс - «Подгорный»!

Катера едва не счиркнулись резиновыми кранцами - старыми автомобильными покрышками, прикрепленными к бортам для амортизации при швартовке.

По приказу старпома Виктор закричал вслед проскочившему мимо катеру:

- Идем на комбинат! В «Па-а-адгорный»!

И замахал руками.

Петрович стал разворачивать катер вправо, чтобы следовать за Митрофановым вдоль берегов Парамушира до «Подгорного». Но в двух милях от берега норд-вест был очень силен. Едва катер развернулся бортом к ветру, как его понесло на юго-восток, несмотря на то, что машина работала с полным напряжением сил. С трудом перекладывая руль, старпом повернул катер на юг, тревожно поглядывая влево, где вскоре должен был показаться Колхозный Камень. Далеко впереди мелькнул головной катер, его увидели только молодые глаза Виктора. Слабо донесся из океана звук сирены, тускло замигал зеленоватый свет ракеты, а затем снежный заряд прикрыл от команды «Ж-257» и океан и остров.

Старпом выругался.

Хуже ничего не придумаешь. С самого утра-порывами валил мокрый снег. Видимость уменьшалась до одного-двух кабельтовых, и все же до сих пор можно было, почти не сбавляя хода, непрерывно сигналя, двигаться вперед. А снежный заряд слепил начисто. Плотная, непроглядная снежная туча на бреющем полете проносилась над океаном. Окна рубки залепило снегом.

С трудом удерживая рвущийся из рук штурвал, Петрович тревожно поглядывает на катушку компаса. Но разве компас предупредит штурвального о скалистом береге, о предательской отмели, об опасных рифах? Север. Юг. Запад. Восток. Вот и все, что может показать компас!

Норд-вест уже с первых шагов оказался опаснее южного ветра, который прогнал катера с открытого рейда «Подгорного». Одиннадцать баллов, не меньше. Старпом прислушивался к какому-то странному звуку, доносящемуся с кормы. Удары отдаются во всем корпусе катера, повторяя яростные толчки волн. Их хорошо слышит и механик. Будто из кормового трюма таранят металлическую переборку, отделяющую трюм от машинного отделения.

Снежный заряд иссяк так же внезапно, как и налетел. Но ветер не сбавляет силы, напротив, словно освободившись от тяжелой ноши, он сотрясает катер и в несколько секунд сдирает снег, облепивший палубу и рубку. А где-то позади, в темном чреве неба, уже несется новый снежный вихрь, бессильный догнать первую, едва сереющую на горизонте снеговую тучу. А за вторым, отступив на несколько тысяч метров, мчится третий. А там и четвертый, пятый, шестой… Судорожная спазма пурги и короткие минуты ясности, которые для того только и наступают, чтобы бессилие человека перед ураганом становилось еще более очевидным.

Когда не пуржит, старпом стараемся подойти ближе к берегу. Если бы удалось пробиться, найти сносную стоянку, защищенную береговыми увалами, и стать на якорь!.. Но каждая попытка приблизиться к берегу обходится катеру дорого: как только старпом берет покруче на запад, ветер наваливается плечом, кренит катер на левый борт до последней возможности. Кажется, еще одно ничтожное усилие ветра - и катер покажет тучам свой острый стальной киль. Но, как только налетает снег, Петрович поспешно отворачивает на юг, чтобы не разбиться о берег в этом белом слепящем вихре.

Четверть часа опасной, напряженной борьбы ничего не дали. Миновал очередной заряд, и сквозь окно рубки уже едва можно было разглядеть серый, отворачивающий на юго-запад берег Парамушира. Никаких следов головного катера. Ни рева сирены, ни отсвета зеленых или красных ракет. Свирепое гудение ветра, то и дело бросающего на, катер огромную, тугую волну.

Здесь, за чертой берегового затишья, норд-вест обрушил на катер всю свою неукротимую силу и понес его на юго-восток, в открытый океан. Движение это было стремительно и неотвратимо. Старпом боролся с ветром и хорошо понимал, что при таком шторме единственная возможность уцелеть - это притвориться покорным, идти по ветру с включенной хотя бы на пятьсот оборотов машиной. Иначе нельзя было бы удержать в руках штурвал.

В вое урагана тонул слабый рокот машины.

Катер несло в океан.

Рапохин пересек сенцы и остановился у двери с неровно выведенной надписью «Вход воспрещен». Из комнаты доносилось комариное пение зуммера и еще какое-то басовитое гудение. Кто-нибудь из радистов непременно там: Катя или старик алеут Аполлинарий.

Квадратный, в одну комнату, домик радиостанции стоит высоко над океаном. До вершины сопки далеко, но когда поднимаешься к радиостанции от комбината, ее тонкая мачта вонзается иглой в туманное небо. Тропинка вьется по склону, обходя скалы и бурые осыпи. С первыми метелями от подошвы сопки протягивают корабельные канаты - на шестах- до самой радиостанции. Иначе сюда не пройти.

Год назад Рапохин, директор китокомбината «Подгорный», легко взбегал по крутой тропинке, а то и по-мальчишески - напрямик. Громко, топотно сбивал с сапог снег и, вваливаясь в аппаратную, повторял одну и ту же фразу:

- За штурм твоей высоты, Аполлинарий, полагалось бы альпинистский значок выдавать.

- А што думаешь, Штепан Штепанович,- шепелявил Аполлинарий.- Хорошо было бы. Шовшем не плохо.

Теперь не то. Рапохин все так же сухощав и поджар, и сердце так же энергично посылает кровь во все концы его долговязого тела, но Рапохина гнетут думы и воспоминания.

…Тринадцать месяцев назад, в ночь с четвертого на пятое ноября 1952 года, сильные толчки разбудили небольшой поселок комбината. Жена растормошила Рапохина.

- Послушай, как трясет, Степа!-закричала она, видя, что муж снова натягивает на голову одеяло.

- Ложись, Анка,-буркнул он недовольно. На островах привыкли к толчкам. Если вставать по их милости, то, пожалуй, ненадолго хватит человека.- Детей напугаешь…

- Дети давно на ногах! - громче прежнего закричала Анка.- Я тебя пожалела, не будила.

Улыбка тронула узкое, в тяжелой пороховой просини, лицо Рапохина.

- Ну чего ты, милая? -Он привлек к себе жену, ее теплая рука дрожала. Анка сразу обмякла, расплакалась.- Что с тобой? Не бойся, эта спичечная коробка если и рухнет-не беда. Не пришибет.

Анка вырвалась из его вялых, сонных рук в сказала с горечью:

- Ты директор, Степан! Может быть несчастье, беда!

Распахнулась дверь. В комнату с воем вползла черная овчарка Рапохина, с ушами, по-заячьи прижатыми к загривку. Овчарка заметалась, заползла было под кровать, но, не найдя и там покоя, бросилась к хозяйке. Встала на задние лапы, а передние положила на плечи низкорослой Анке. Собака скулила с необъяснимой тоской и плакала. Анка хорошо видела, как слезы медленно прокладывают дорожку в собачьей шерсти. Рапохин шлепнул овчарку ладонью по матерому заду, начал одеваться. В подземных толчках этой ночи было и впрямь что-то непривычное.

Из соседнего дома с криком выбежали люди. Кирпичная труба свалилась на крышу, пробила толь, сломала тонкую тесину, напугав жильцов. «Ага,- подумал Рапохин без особой тревоги,- «царь-труба» завалилась!» Так называли в поселке тяжелый кирпичный дымоход над крышами других домов папиросками торчали дымоходы из обрезков тонких огнеупорных труб.

Набросив кожанку прямо на нижнюю сорочку, Рапохин бросился к радиостанции-Только там могут быть сведения о характере и месте катастрофы. Хорошо бы узнать, какой из вулканов Камчатки или Курильской гряды разбудил на этот раз поселок. Точные сведения, цифры, названия пунктов успокаивающе действуют на испуганных людей…