- Конечно, переживет,- усмехнулся Саша,- особенно, если мы из шлюпочных компасов древесного спирта хватим. Там и древесный бывает.

- Что ты! - обиделся Петрович.- Я сколько плаваю, там всегда водка. Хочешь, я первый попробую.

- Я в таком деле не советчик, Петрович,- сказал Саша резко.- Ты за капитана, ты и решай…

- Чего тут решать! - Старпом обиженна заморгал.- Что, мне одному надо? Нет так нет.- Он нахмурился.- Ты что, боишься?

- Боюсь,- сказал Саша.- Пропади оно пропадом!

Старпом вышел из рубки и крикнул работавшему на корме Виктору:

- Кончишь, надо будет компас надраить. Медь того и гляди зацветет.

- Есть надраить компас!

Кок встретил Петровича вопросительным взглядом. Хотя Петрович и не подал виду, кок понял, что он ходил советоваться с Сашей. На такое дело можно решиться только по общему уговору.

- Вари воду,- сердито сказал старпом.- Выпьем по лишней чарке… воды. Ясно?

- Ясно! Здорово! Полезно! - воскликнул кок и состроил гримасу, втянув голову в щуплые, угловатые плечи.

Шторм медленно набирал силы. Когда юго-восточный, попутный ветер перевалил за пять баллов, Саша стал тревожно поглядывать на выпяченный, налитой тугим воздухом парус.

Надо сторожко следить за ним, быть наготове вытравить один из шкотов, чтобы часть рвущегося напролом воздуха скользнула в сторону и вниз. Иначе и парус, и новая рея, и даже мачта - все это мигом окажется за бортом, волочась на случайно уцелевших тросах…

Ветер дует не порывами, а слитно, непрерывно. Кажется, что волны бегут в ту же силу, что и катер, и непонятно, почему его окатывает водой не только с носа, но и с глубоко осевшей кормы.

Пространство палубы между рубкой и фальшбортом так узко, что команда, вызванная наверх на торжественный подъем флага, выстроилась впереди рубки, лицом к парусу. Послышалась неброская, будничная команда старпома:

- На флаг и вымпел - смирно-о!

Четверо моряков замерли в коротком строю, расставив для упора ноги чуть пошире того, что разрешала команда «смирно»: механик, кое-как соскобливший жесткую щетину со щек и подбородка: кок, забавно запрокинувший голову, как всегда в торжественных случаях: Равиль, не сводивший глаз с довольного лица Виктора в рубке: Саша, спокойный, чуть хмурый, всем своим напряженным телом ощущающий движение катера.

Кок неотрывно смотрел на клотик. Не пройдет и минуты, как там, выскользнув из-за паруса, появятся треугольник вымпела и красный флаг. «Пора бы и привыкнуть!»-осаживает Коля самого себя, взволнованно подергивая губами.

Этот флаг осенял его детство, детство Коли Воронкова -худощавого, голенастого мальчика с окраины Петрограда. Он родился в 1908 году и мальчишкой произнес у красного знамени клятву на верность делу Ленина., Потом началась трудная жизнь: он оступался, очень рано решил, что «человека из него, не выйдет», а вот уже тридцать лет честно служит родине в шинели солдата, в брезентовой робе моряка, у раскаленной топки краболова и у маленькой чугунки заблудившегося в океане буксирного катера. И всю его жизнь красное полотнище с ломающимися в складках буквами «СССР», с серпом и молотом трепещет над ним, неотделимое от праздников, от трудов, от крови, пролитой за свободу родины. Всякий день утром и на заходе солнца, при подъеме и спуске флага, он, запрокинув голову, смотрит, как вползает флаг на верхушку мачты. В эти минуты он вспоминает Ленинград, думает о своих близких, умерших в дни блокады. У его отца, старого мастера с Охтенской судостроительной верфи, было землисто-серое, иссеченное мелкими морщинами лицо. Почему-то и оно и маленькое, в ярком румянце, лицо матери для Коли навсегда связались с красным знаменем. Может быть, оттого, что когда он в последний раз помахал им рукой с высокого борта транспорта, уходившего из устья Невы второго мая 1938 года, красное майское полотнище полоскалось прямо над их обнаженными седыми головами… Может быть!..

Катер сильно мотнуло, Равиль едва устоял. Саша и кок положили ему руки на плечи, и в ответ парень доверчиво охватил здоровой рукой спину кока. Тому показалось нескладным, что вот они трое стоят так тесно и дружно, а механик в одиночку пытается сохранить равновесие. И он обнял за плечи Костю.

Теперь они стояли уверенно, не боясь качки, ощущая, как один человек, штормовой бег стального суденышка.

В этот миг и решился, кажется, давний опор Коли Воронкова с самим собой. Ему не привыкать,- он всегда поступал нескладно, но редко каялся. Все улаживалось, повсюду находились стоящие люди, хорошие товарищи. Он по договору ехал на комбинат кочегаром. В пути, на перегоне, встретился ему «Ж-257». Команда пришлась по душе. На катере не было повара. «Будешь коком?» Поразился: «Что вы, хлопцы, я сроду не куховарил!..» Потом подумал: там уголь и здесь уголь, там печь и здесь печь. «Ладно. Только уговор: не скулить, что наварю - кушать.- Добро?..» Ребята обрадовались, купили ему костюм, кепку, сапоги - в счет будущих благ. И, главное, терпели его адскую кухню. Поначалу, правда, бывало так, что заговорят ему зубы - и всё за борт. Сытый человек переборчив, ему не о чем тревожиться - чего сегодня не доел, доберет завтра. Вскоре Коля Воронков научился варить холодец, супы разные, каши ароматные, рассыпчатые. Много ли времени прошло с той поры, как он завязал на спине тесемки поварского передника, а вот поди попробуй, вырви его нынче из этого накрепко слитого строя! Кок жарче прежнего надавил руками на плечи товарищей и шепнул громко:

- Живем, ребята!

За стеклом рубки улыбающееся лицо Виктора. Форменная фуражка, надетая по случаю праздника, сбита на затылок, глаза так и бегают по короткой шеренге. Видно, ему и штурвал держать лестно и сюда, к ним, хочется- стать рядом, ощутить согласное напряжение всех мускулов тела.

Петрович сам стоит на фалах флага и вымпела. Не снимать же ему для этого людей, кто же тогда встретит в строю торжественный подъем флага?

- Смирно, флаг поднять! - негромко командует старпом самому себе и равномерно подтягивает фалы, чтобы флаг и вымпел одновременно остановились, затрепетав, на клотике.

Вот уже красное полотнище, рванувшись вперед, заполоскалось повыше паруса, а рядом бело-зеленой стрелкой трепещет вымпел.

Виктор задрал голову, но увидел только глухой потолок рубки. Нет, лучше уж смотреть в глаза людей…

Флаг и вымпел подняты.

Шторм крепчает, и мачта гудит, натягивая в струну стальные оттяжки. Катер спешит на северо-запад, пока сердитый ветер подгоняет его к дому, к русским родным берегам.

Снова полнится океан грозным шумом, глухим ропотом задыхающихся в беге волн.

- Вольно! - командует старпом.

Люди еще несколько мгновений стоят, тесно прижавшись друг к другу.

Теперь это напоминает крепкое мужское объятие - на верность.

Праздничный ужин начался в семь вечера. Съели по две миски баланды, вдоволь напились и легли.

Долго не могли заснуть. Вспоминали новогодние вечера, оркестры, яркие огни, родной дом. Но разговор то и дело переходил па еду, и оказывалось, что в былое время люди только и думали о том, как бы получше да посытнее накормить их, а они не умели ценить этого… Чего только не оставалось на праздничных столах!

Виктор пробовал заговорить о богатой охоте в Уссурийском крае и тоже свернул с охоты на тяжелые сумки охотников, с прихваченными из дому припасами: копченой колбасой, салом, крутыми яйцами…

Катер сильно кренило. Похоже было, что океану надоело возиться с упрямым суденышком и он решил затолкать его в темную свою бездну.

Саша слез с койки, натянул сапоги: надо убрать парус, ветер крепчает…

- Интересно,-проговорил Виктор,- кто-нибудь на комбинате вспомнит нас? Выпьют там за нас или нет?

Саша сказал убежденно:

- Скоро вся страна выпьет за тех, кто в море. Значит, и за нас!

Штормовой ветер гонит над Парамуширом снежные заряды. Во мгле безлунной новогодней ночи трудно различить, бушует ли метель или это ветер срывает снег с окрестных сопок и швыряет им в подслеповатые оконца домов. Северный ветер с воем несется вдоль острова, протирая, как наждаком, прибрежные скалы, вершины сопок и крыши домов.