– Да. Дашь мне трубку.

Я с беспокойством трогаю лоб Кира, уж не заболел ли.

– Не там, – он перекладывает мою руку опять на свой пах.

Я закатываю глаза. Кто-то вообще неисправим.

– Ты моя, Оль. Ничего не изменилось. И сегодня ты ночуешь со мной.

Ты посмотри, какой суровый!

Хитро стреляю в него глазами:

– А ты выдержишь? Всю ночь?

Щека Кира дергается:

– Зараза! Ты меня провоцируешь! Безжалостная!

– Ага, – показываю язык. – И дальше буду.

– Да я так и понял, что мне каюк, – мрачно соглашается Дикаев, но притягивает снова к себе.

– Ты чего творишь? – волнуюсь я, когда его рука ложится снова мне грудь и стискивает ее.

– Руками можно, мне Истомина сказала, – шепчет он мне в губы.

– Ну раз Истомина… – сипло отвечаю я, чувствуя, как длинные пальцы поглаживают кожу над резинкой джоггеров. – Но мама…

– А потом будем звонить маме… Честное-пречестное…

– Да. Конечно. Обязательно. Мой номер у вас есть. Да. Я правильно назвал адрес. За рулем. Мы не пьяные.

Кир пыхтит в трубку. Я бы уже давно плюнула и отправила меня домой, но он не сдается.

Мама, как я и предполагала, не очень обрадовалась моему сообщению, что я останусь у мальчика. Зато Кир был прав, и то, что я не стала врать, сыграло в нашу пользу. Правда, мама передала трубку отчиму, видимо, чтобы отбить у Дикаева неприличные желания, но она Кира просто плохо знает.

Отчим, видимо, вытрясает из Кирилла душу.

– Дикаев Кирилл. Да, мой отец. Дмитрий? Мой брат.

Как на допросе. Мне смешно на самом деле, но я сдерживаюсь, таким образом поддерживая геройство своего парня. Ну серьезно, весело же смотреть, как он покрывается пятнами. Интересно, что в этот момент говорит ему отчим?

Запретить мне могут, но не категорично. Мне же уже восемнадцать есть, и я раньше не была замечена в чем-то, за что ругать могут. И мама думает, что мозги у меня есть.

Я тоже раньше так думала.

А теперь сомневаюсь.

Вот насчет Кира у меня сомнений нет. У него в голове пусто и звонко. Там мозгов нету. Организм бросил все силы на рост и ширину плеч. Неперспективным органам, походу, питания не досталось.

– Сейчас. Тебя, – он возвращает мне нагревшийся телефон.

Сверлит меня глазами, будто я сейчас заору: «Срочно вызывайте ОМОН, заберите меня у этого извращенца!».

– Алло, – стараюсь говорить серьезно и ответственно, чем палюсьи вызываю сердитый взгляд Дикаева.

– Оля, ты отдаешь себе отчет в своих действиях? – напряженно спрашивает отчим.

– Да каких действиях? Мы просто поужинаем, кино посмотрим… – отмахиваюсь я.

– Это ты маме расскажешь про ужин и кино, она до сих пор верит в сказки. А я знаю, о чем думают парни в этом… да в любом возрасте.

Собственно, я почти уверена, что тоже знаю, но не рассказывать же ему, что как бы поздно паниковать. Все уже свершилось.

– Отдаю отчет, – вздыхаю я.

– Не мне с тобой об этом говорить, но если только что-то… тебе не понравится… – отчим мучительно подбирает слова. – Вызывай всех. Меня, полицию. Убегай. И передай ему, что я башку ему оторву, если что.

Я кошусь на Дикаева, который как раз в этот момент потирает шею.

– Хорошо. Но он вроде небезнадежен, – успокаиваю я отчима, не ожидала, что он переживать будет так сильно. Даже сильнее, чем мама.

– Все равно оторву, – скрипит зубами отчим. – Так ему и скажи.

– Да он проникся уже, – стараюсь не смеяться. Волнуется человек.

– Ладно. Но утром позвони.

– Хорошо, спокойной ночи, – желаю я, и заглядевшись на Кира, который беспомощно смотрит в морозильник, забываю сбросить вызов.

Видимо, отчим тоже решил, что это сделаю я, поэтому я слышу, как он возмущенно высказывает моей маме:

– Спокойной ночи? Она серьезно? Да я сейчас пойду ружье свое чистить! Как раз к утру буду готов.

А вот уже еле слышный мамин ответ:

– Пойдем, я найду чем отвлечь тебя до утра…

Я бодренько сбрасываю. Нет. Это явно не то, что я хочу знать о своей маме.

– Что показывают? – спрашиваю у Дикаева, который все еще не может определиться с выбором.

– Спроси, чего не показывают… – ворчит он. – Мяса нет. Будут одни овощи.

И в голосе его столько муки, что это угарно.

– А это что? – я тычу пальцем в, судя по виду, свиную вырезку.

– Это оно? – ужасается Кирилл.

– Девяносто процентов вероятности, – подтверждаю. – Остальные десять приходятся на индейку.

– Индейку? – шокирован Кир. – Это что-то диетическое?

Приблизительно таким тоном монашка упоминала бы журнал «Плэйбой».

– Это птица, Дикаев. Просто птица. Куриц же ты не боишься?

– Нет, – хмурится он и закрывает морозилку. – Я храбрый портняжка, но я этому не доверяю. Пойдем старым проверенным путем. Овощи и сыр.

Нет, вы посмотрите на него. Ну мне овощи норм. Я в таком благостном расположении духа, что даже вызываюсь Кириллу помочь.

Правда, в этот раз он готовит с какой-то космической скоростью. Пока я домываю последний кабачок, он уже все остальное покрошил. Еще пять минут и все отправляется в духовку. Выставив таймер и автоотключение, Дикаев зловеще надвигается на меня.

– А кому это было весело, пока я разговаривал с твоими родителями? – грозно спрашивает он.

И руки растопыривает так, что мне сразу становится ясно, что будут щекотать.

– Тебе показалось, – я пячусь, но, не привыкнув к планировке, быстро оказываюсь в ловушке.

Повизгивать я начинаю еще до того, как Кир нападает на мои ребра. Он безжалостен и доводит меня щекоткой так, что ноги не держат. Никакого сопротивления я оказать не могу, и Дикаев подхватывает меня и тащит опять в комнату.

– Мы же хотели поесть… – все еще всхлипывая от смеха, пытаюсь я воззвать к его разуму.

– Не готово еще, зато я готов.

И придавливает меня своим телом. Бесстыжие руки забираются под футболку, которую мне выдали взамен свитера. Я-то думала, что это забота обо мне, чтобы не перегрелась, а сейчас понимаю, что это целенаправленная диверсия. Под футболкой удобнее все тискать.

Хочу подколоть Кира на эту тему, но он решает, что настало время целоваться, и мне сразу становится не до смеха.

Словно кто-то переключает тумблер.

Секунда, и мы превращаемся в одержимых, пьющих дыхание друг друга. Дикаев обнимает крепко, но мне мало. Надо еще сильнее, еще крепче. Мне нужны его губы везде. Его голод передается мне, внутри меня растет потребность прорасти в Кире.

Футболка все-таки мешает, и Дикаев от нее избавляется. Он целует мою грудь, и я с запозданием понимаю, что джоггеры ползут вниз.

Запоздалая мысль, что надо бы остановить Кира, тает, когда дорожка из поцелуев пролегает от груди к животу. Предвкушение заставляет мой язык онеметь. Сейчас Дикаев сделает мне сладко. Разве могу я остановить его в такой момент?

Весело ей.

Хиханьки да хаханьки.

Кабачок она моет.

Зараза.

Отомщу. Надругаюсь. Пощады просить будет!

Но это же Истомина…

Кто еще над кем надругается…

Она так визжит и хохочет, что это действует на меня, как виагра.

А стоит мне придавить ее извивающееся тело своим, как в жертву мгновенно превращаюсь я. Кровь ударяет в голову. И не только туда.

Коза целуется, выгибается, охотно подставляет грудь моим губам и явно получает удовольствие. И я нихуя не могу остановиться. Мне нужны ее хриплые стоны.

Из-под ресниц Олька смотрит так, что это толкает меня на крайние меры. Хитринка в синих проказливых глазах и то, как Истомина облизывает губы, срывает мне башню. Она и так стояла нетвердо, в отличие от члена, а сейчас она вообще Пизанская. А то и Вавилонская. За одну минуту до падения. Мне, сто пудов, потом будет худо, но бля…

Целую подрагивающий живот, трусь об него щетиной, с наслаждением наблюдая розовые следы. Всю пометить, заклеймить. У меня до сих пор ощущение, что в любой момент коза фыркнет, топнет ножкой и унесется в дальние дали. И это чувство заставляет меня держать Ольку крепче.