Задницей чую, что она там надолго, поэтому успеваю сгонять в другой санузел привести дружка в порядок и усесться на пуфик в прихожей.

Выглядывает из ванной, глаза огромные и дикие. А под синей футболкой у нее ничего нет, и это не дает мне покоя.

Надо себя чем-то занять, чтобы не завалить Ольку опять. Что-то мне подсказывает, что она не будет мне благодарна. Решаю приготовить ужин. По отцовскому рецепту. Он умеет готовить только одно блюдо, но мама его ест вполне охотно. Есть шанс, что удастся скормить его Истоминой, которая снова попрекает меня изюмом.

Пока я увлеченно готовлю, коза сидит и не отводит от меня взгляда, что провоцирует меня покрасоваться. Я и мускулами играю, и ножом финты показываю.

Стараюсь, короче. Впечатление произвожу.

И что?

Оглядываюсь, а она спит.

Завершаю процесс приготовления уже без выпендрона и, запихнув форму в духовку, осознаю, что вот она, Олька, дрыхнет. А приличные занятия у меня все кончились.

Я перетаскиваю ее к себе на коленки, обещая себе, что только потискаю. Все равно скоро ужин будет готов, можно потихоньку будить.

А она мягкая и пахнет сексом. И губы у нее искусанные. Я вспоминаю, как она прижималась ими к моей шее, когда уже не мог сдерживаться и таранил влажную тугую дырочку, и меня накрывает.

Я разрешаю себе поцеловать Истомину, а она возьми и ответь в полусне. Подставляет пухлый рот, прижимается. У меня начинают отлетать шестеренки.

Усадив ее верхом, я впиваюсь в послушный рот и обхватив попку, двигаю ее по ноющему члену. Он каменеет и рвется в бой.

Нельзя, блядь. Ничего нельзя. Надо как-то дожить до завтра…

Хуй с ним до завтра, тут до ужина бы дожить.

Покрываю поцелуями шею с бьющейся жилкой, и Истомина выгибается. Я чувствую напряженные соски сквозь футболку.

Пиздец.

Держусь из последних сил.

Останавливает меня то, что Оля, елозя на моем, стояке морщится.

Я забираюсь под футболку, чуть-чуть покручиваю соски и Истомина дышит часто, так что меня прошибает пот.

И вот понимаю, что ничего нельзя, а остановиться не могу.

– Оль, – бормочу я, целуя за ухом, – ты мокрая?

Она только слабенько стонет, и я осторожно спускаюсь вниз. Олька шипит, когда я раздвигаю пухлые срамные губы.

– Я осторожненько, – продолжаю бубнить ей в шею. Да я сейчас что угодно пообещаю, потому что я уже почувствовал влагу на пальцах. Кровь резко ударяет в голову, а потом откатывается к органу ниже, хотя он и так вот-вот взорвется.

Чувствую, как Оля напрягается, но все равно пробираюсь к заветному местечку, и о да… Истомина вцепляется мне в плечи, утыкается своим лбом в мой и стонет. Дрожит, толкается бедрами навстречу.

У меня сейчас будет инфаркт.

Истомина зажмуривается, а я не могу даже моргнуть. Смотрю на ее возбуждение, чувствую его пальцами. Пульс грохочет в ушах.

Я давлю на ее клитор, и Ольку кидает на меня. Мне достается охуительнейший поцелуй и укус за нижнюю губу. Она так цапнула меня, что у меня сгорает последний предохранитель. Я сейчас пробью себе штаны.

Зараза обмякает у меня в руках, полностью удовлетворенная, а у меня шашка дымится. Я аккуратно ссаживаю сползающую с моих колен козу на стул. И пытаюсь привлечь ее внимание.

– Оль…

Олька открывает мутные глаза, в которых разума нет совсем.

– Оля, я сейчас сдохну.

Поднимаюсь перед ней и приспускаю штаны, выпуская на свободу голодный член. Истомина смотрит на него, и, и без того розовые щеки, пунцовеют.

– Приласкай меня, – я стараюсь говорить мягко, чтобы не напугать, но самого уже почти колотит.

Олька обхватывает робко ладошкой мой поршень, и у меня яйца поджимаются. А когда она слегка прижимается губами, на меня будто черный мешок надевают с прорезями для глаз. Это зрелище самых сладких губ, обхватывающий головку, равно по силе концу света. Теперь и помереть не жалко.

Чуть толкаюсь, и влажный горячий рот смыкается на уздечке. От неожиданности Оля трогает головку языком, и я взрываюсь.

Пиздец. Как скорострел.

Если я не перестану так реагировать, минет мы будем осваивать долго.

Олька, обалдев, сглатывает сперму, и смотрит на меня удивленно и беспомощно.

– Это и есть твой ужин? – спрашивает она, и я понимаю, что вляпался по самые уши.

В полном шоке облизываю губы.

Очень стремительно происходит мое погружение в половую жизнь.

Кир с дурным взглядом стискивает меня и бормочет что-то на ухо. Я разбираю только: «Полная жопа!» и еще несколько матерных слов.

– Кир… – я хочу сказать ему, что надо притормозить.

Я к такому не готова.

Дикаев меня не слушает, он целует меня, как сумасшедший.

– Олька, насчет завтра. Ничего не знаю, ты у меня на всю ночь.

Я только ахаю. Изначально, помнится, я соглашалась рассмотреть это приглашение при условии, что ни о каком сексе речь не идет, но это условие явно просроченное.

И я очень сомневаюсь, что мы будем… как там? Пиццу есть, кино смотреть.

Этого маньяка хватает на полчаса, а потом он опять с шашкой наголо.

– Кир, – поджимаю я губы.

– Тебе понравится, Оль, – он заглядывает мне в глаза, и я таю от этого взгляда. – Тебе все понравится. Я тебя сам из общаги заберу. Или от родителей.

Огогось.

От родителей? Он готов показаться им на глаза?

Какое геройство на пути к сексу! Он неисправим! С другой стороны, то, что он делает руками… и языком…

Чувствую, как заливаюсь краской.

– Оль! – психует Кир, потому что я молчу, боясь выдать себя голосом.

– Ладно, – шепчу я. – Я тебе позвоню в восемь, и там решим. И убери руку из-под футболки.

Дикаев неохотно выпускает на свободу мою ягодицу.

– Ужинать будешь?

Я сползаю обратно на стул.

– А есть что-то, что можно съесть?

– Не провоцируй меня, Истомина, – фыркает Кирилл и заглядывает в духовку. – Наверно, уже готово.

Он тыкает во что-то вилкой, и, судя по выражению лица, Кир совершенно не уверен, что все идет, как надо, но он достает свой шедевр.

Принюхиваюсь. Пахнет вроде ничего.

– Что это?

– Папин рецепт, – с сомнением произносит Дикаев. – Мама любит, но сам отец его не ест. И мне кажется, я понимаю, почему?

– А что там? – заинтригованно спрашиваю я. Серьезно, пахнет весьма съедобно.

– Овощи, – с отвращением произносит Кир. – И сыр.

Я отбираю у него вилку и пробую кусочек. Он капец горячий, но…

– Накладывай, – даю я добро.

Дикаев смотрит на меня недоверчиво, тоже пробует и недовольно кривится, что, впрочем, не мешает ему таскать из моей тарелки то, что кажется ему не таким противным. Например, картошку. Вся цветная капуста достается мне. При этом, каждый раз, когда я отправляю вилку в рот, Кир следит за ней с нездоровым интересом. У него вообще какая-то манечка на мои губы.

В общем, ужин мне дается нелегко.

Но я даже благодарна Кириллу, что сейчас не дает мне ни о чем задуматься. Все слишком быстро.

Переодеваться я тоже убегаю в ванную, потому что Дикаев шатался за мной, как привязанный, и рвался помогать в таком полном трудностей и опасностей занятии, как снимание футболки.

Правда, когда я все-таки выхожу, он опять тискает меня.

– Истомина, никаких Сашков, – угрожает он. – Ты моя, понятно? Ты сама признала.

– Ты ревнуешь, что ли? – хихикаю я. – Да он просто…

– Знаю я, что он просто! – рычит опять Кир. – Парни только об одном и думают!

– Как ты? – прищуриваюсь я.

– Это другое! – возмущается он.

Ну да, ну да.

Вот от Сашки мне точно ничего не угрожает. Учитывая, ради кого он устраивает завтрашний спектакль, я его совсем не интересую.

Телефон сигнализирует, что вызванное Дикаевым такси подъехало.

– Позвони, как доедешь, – требует новоявленный тиран. – И напиши. Нормально напиши.

Непонимающе смотрю на него. Что не так с моими сообщениями?

– Ой все, – вырываюсь я из загребущих лап, и Кир тут же строит сиротский вид. Очень профессионально. Ровно такой он стряпал, когда давил на жалость со своей покалеченной ногой.