До сих пор она хихикает, типа, путь к сердцу мужчины лежит через желудок.

Херня, конечно. На страшиле папа бы все равно не женился. Так что, способ может и действенный, но уж больно длинный и ненадежный. Есть дороги покороче…

И Истомина, почти полностью скрывшаяся в нижнем ящике стола, идет в правильном направлении.

Для лучшего обзора я усаживаюсь на стул.

Мини-юбка обтягивает круглые аппетитные ягодицы, задравшийся короткий свитерок демонстрирует мне поясницу с ямочками. Поза провокационная, и я, не удержавшись, поглаживаю подставленное.

Мне достается свирепый взгляд молниеносно обернувшейся Ольки, но я с невинным выражением лица делаю вид, что тянулся за стаканом.

В конце концов, это сильнее меня. Я помню этот орешек на ощупь!

– Ты обещал! – тигрица не меньше.

Допустим, я ничего не обещал, но если я что-то ляпну, она мне настучит пачкой макарон, зажатой в руке, и я с невинным видом отпиваю из стакана и кладу перевязанную ногу на стул. Мол, калека я. Зря наговариваешь.

Истомина, посверлив меня взглядом, принимается кашеварить, сверяясь с телефоном.

А я впадаю в транс.

Наблюдаю за тем, как натягивается вязаная тряпка на груди, прикидывая, есть ли под ним лифчик. Бдительно слежу, как подол юбки вверх, когда она тянется за какой-то банкой на дальней полке в холодильнике. Неотрывно смотрю, как выпавшая из дули светлая прядь змеится по шее. Бросая взгляды, любуюсь закушенной губой и разрумянившимся лицом, рисуя в голове жаркие картины…

И в какой-то момент осознаю, что меня припахали к работе подмастерья.

Прихожу в себя оттого, что глаза щиплет.

Эта зараза подсунула мне злющий лук!

А рядом стоит миска с уже начищенной картошкой! Мной, походу, начищенной!

Возмущенно смотрю красными слезящимися глазами на Ольку, но она, проявляя черствую натуру, не спешит забрать у меня доску и нож.

Правда, когда по кухне начинают курсировать аппетитные ароматы, я решаю, что не зря мучился.

Пробую все равно с опаской. Неизвестно, чего ведьма там наварила, но…

Вкусно. Действительно.

Давно домашнего не жрал.

Олька, возящая ложкой в тарелке с супом, смотрит на меня как на беспризорного сироту.

А я, упоров добавки первого, запеканку начинаю лопать прямо со сковороды. Истомина только жалостливо пододвигает мне тарелку с нарезанными овощами.

В полной тишине под треск за ушами я приговариваю запеканку и, собираясь поблагодарить козу, поднимаю на нее глаза.

Кхе.

Эту картину можно было бы назвать милой, если б она не будила во мне совсем другие инстинкты.

Олька отрубилась прямо за столом. Положив руку под щеку, она безмятежно дрыхнет.

Не один я ворочался ночью, похоже. И она еще будет мне говорить, что я ей не нравлюсь! Врушка!

Поразмыслив немного, я изобретаю новый план. Чуток прихрамывая, лидокаин, видимо, отходит, я подбираюсь к Истоминой и на пробу убираю волосы от ее лица. Молчит.

Молчанье – знак согласия.

Подхватываю козу на руки и несу в спальню. Она там прекрасно смотрится.

Олька даже не думает просыпаться, когда я укладываю ее на постель, стаскиваю тапки и ложусь рядом.

На сытый желудок меня тоже начинает клонить в сон.

Ой ну не убьет же она меня, если я положу руку вот сюда?

Глаза закрываются сами собой. И нога начинает ныть. Ладно, проснусь и отблагодарю повариху. Как умею. Я только на полчаса…

Жарко.

И тяжело.

Ужас какой-то… Я заболела, что ли? Одеяло такое тяжелое… Мысли, как муха в варенье…

Пытаюсь выпростать руку наружу и одновременно понять, что не дает мне спать дальше. А спать хочется…

Наконец, я побеждаю одеяло, но оно начинает шевелиться.

Глаза распахиваются мгновенно.

Какого черта?

В волосы мне сопит Дикаев! И теперь ясно, почему мне так тяжело: меня закатали в одеяло, как в рулон, и подпихнули под тяжелое тело.

Я начинаю остервенело трепыхаться. Нашел плюшевого мишку, блин!

Спросонья я только мычу, не сразу догадавшись выразить свой протест вербально. И наглый мажор, не просыпаясь, просто наваливается на меня, чтобы не дергалась и не мешала ему так удобненько лежать! Свободной рукой я стараюсь отпихнуть эту груду мышц, ибо воздух скоро кончится.

– Кир! – рявкаю я, наконец, сообразив, что мне не справиться с этой махиной за метр девяносто. Голос со сна получается хриплым и низким, и нахал, не впечатлившись и не открывая глаз, просовывает руку в одеяло и безошибочно забирается под свитер!

У меня аж дыхание перехватывает от всего сразу: от наглости, от меткости и от возмущения!

– Я тебя убью! – шиплю, но добиваюсь только бессвязного бормотания:

– Пять минуточек… Через полчаса встану…

Становится смешно. Как в анекдоте: «Я на пятнадцать минут к соседке, а ты каждые полчаса суп помешивай».

Но умиление как рукой снимает, когда вражья ладонь, охамев, сжимает грудь.

В голове стремительно светлеет, а еще до меня доходит, что разбудил меня звонок в дверь. Кто пришел. И этот кто-то очень настойчивый, потому что он не сдается и продолжает звонить.

Хотя, если это знакомый Кирилла, он в курсе, что Дикаев встает полчаса по пять минут.

– Дикаев! – пыхтя, я извиваюсь подобно гусенице, чтобы выскользнуть из своеобразного рулона. – Дикаев к тебе пришли… Блин, тяжелый ты… Никаких запеканок. В дверь звонят, Дикаев! Да что ж ты…

Внезапно внятный ответ:

– Пусть катятся на все четыре стороны.

И он все равно не просыпается! Только заваливается на спину вместе с тем, во что вцепился во сне. То есть со мной. И, похоже, собирается спать и дальше.

Озверев, я иду на крайние меры.

Я размахиваюсь единственной свободной конечностью и луплю спящую царевну по плечу.

Блин… Я забыла, как он жесткий…

Обиженно взвываю, и лишь это заставляет Кира открыть глаза. В них пока не светится разум, но зрительный контакт есть. Я читаю во взгляде Дикаева укоризну.

– Иди открой дверь!

– Я никого не жду, – ворчит Кирилл.

– Звонят уже минут пять! Выпусти меня! Ты обещал не распускать руки!

Дикий корчит мне рожу.

– Я и не распускал.

– А где, по-твоему, у тебя вторая рука, – у меня вот-вот пар из ноздрей повалит. Это невыносимо! Как можно быть таким непробиваемым?

Кир, посмотрев на меня задумчиво, шевелит пальцами у меня под свитером, и глаза его становятся масляными. Не выдерживаю этого хамства и, не жалея и так отбитой ладони, стучу по железобетонному плечу до тех пор, пока Дикаев со вздохом не убирает руку с запретной территории.

Кирилл опять перекатывается, только теперь он весь лежит на мне сверху.

– Ты в курсе, что ты панда? – бестактно интересуется он.

Мне хочется заорать, и я уже набираю воздуха в легкие, но, тяжело вздохнув, Дикаев все-таки сползает с меня. Похоже, его все же достал непрекращающийся трезвон в дверь.

Я пулей соскакиваю с постели, чуть не потеряв равновесие. Бросаю взгляд на окно – уже темнеет. Блин, это ж сколько времени уже. На деревянных затекших ногах направляюсь на кухню, где я в последний раз видела свой телефон.

Ну точно. Уже почти пять. И, блин, тарелки никто не убрал. Пусть сам моет!

Боковым зрением вижу, как Дикаев, прихрамывая сильнее, чем прежде, проходит к двери. Нет, нет и нет! Посуду я ему мыть точно не буду! У него не руки сломаны, а растяжение на ноге!

Мне пора в общагу. Домашка на завтра не сделана, а мне еще идти завтра за дополнительным заданием к Руслану.

Под доносящийся из прихожей бубнеж я, на ходу поправляя перекрутившуюся юбку, топаю к выходу. Это последний раз, когда я купилась на Дикаевские манипуляции! Сначала весь такой бедненький и несчастный, а потом рука под одеждой и «ты панда».

Блин, наглость – второе счастье. «Дайте попить, а то так есть хочется, что переночевать негде»!

У меня в сумочке должны быть ватные палочки…

– Что это?