Я вцепляюсь в собственные волосы.

Две недели на восстановление. Это крах.

Еще и цветочки везде мерещатся.

– Ты не мог бы убрать ноги с дороги?

А нет. Не мерещатся. Задираю голову. Точно. Стоит на лестнице за моей спиной.

Сопит.

– Мне надо пройти, – настаивает коза. – Кроме ступенек, посидеть негде?

Вижу, что уже себя накручивает. Глаза блестят, губа закушена, ямочки на щеках, подбородок выставлен. Прямо комнатная ведьма.

В мини-юбке.

Отличный ракурс.

– Проходи, – предлагаю я в предвкушении, когда ее задница поравняется с моими глазами. И руками.

– Тут кругом твои ноги, я сверну себе шею, – шипит.

Не, посмотрите на нее.

Да утром я готов был эту шейку свернуть своими руками!

Как вспомню, сразу закипаю.

Сама нарывалась, а сейчас я у нее виноватый.

– Не дошел до воды, – кивая в сторону кулера, бурчу я.

Сивая следит за моим взглядом, и через секунду выражение на ее мордочке меняется, оно становится жалостливым, а ведьминский огонь в глазах притухает.

Чего происходит?

А… Коза увидела повязку…

– Тебе принести воды? – спрашивает Олька, даже не представляя, что подписывает себе приговор.

Девчонки же мякушки. Увидела травму и пожалела.

Кажется, и на моей улице перевернулся грузовик с мороженым.

Будем работать с тем, что есть. Раз этот подход действенный, то меня устраивает. Я малясь задолбался, что после каждого поцелуя на меня спускают всех собак, хотя у самой глазки масляные, и щеки горят.

Будем симулировать.

– Было бы неплохо, – соглашаюсь я, мучительно соображая, как выглядеть одновременно и несчастным, и крутым.

Олька, поправив сумку на плече, протискивается мимо меня, стараясь не потревожить. Добыв мне пластиковый стаканчик с водой, она возвращается.

– Больно? – и голосок у нее дрожит.

– Нет, – я говорю правду, потому что лидокаина мне не пожалели, но при этом морщусь, чтобы создавалось впечатление, что я вру и мужественно терплю боль.

Ожидаемо получаю снисходительно-осуждающий взгляд.

– Тебе помочь дойти?

Работает!

Однако мелькнувшая в голове картина, как я опираюсь на Истомину, которая заканчивается у меня под мышкой, как лыжная палка, портит мне всю малину. Это Рамзес мог подставить мне плечо, а Олька лучше бы подставила грудь.

Я могу на ней даже всплакнуть.

Но я догадываюсь, что за это предложение я отхвачу по роже.

– Я дойду, – продолжаем игру в раненого бойца.

Закинув рюкзак на плечо, я поднимаюсь и даже достоверно пошатываюсь.

– Ну что за геройство, – раздражается коза, а в глазах волнение. Прям бальзам на мою душу. – У меня было растяжение в голеностопе, это не фунт изюма!

Ой не надо про изюм!

Растяжение? А да. Танцы. Живота. Гусары молчать! Сейчас не время.

– Ну давай, я Ника позову? – нервничает Истомина, глядя, как я медленно по стеночке иду в сторону выхода.

Какое счастье, что сейчас пара уже идет, и фойе пустое. Мне нужно казаться калечным только в глазах Ольки.

Ника звать точно не надо. Больно много внимания он уделяет козе.

И Рамзес точно опять начнет ржать, когда увидит мой спектакль. Из травмпункта я выходил на своих двоих волне уверенно. Кстати, надо бы начать прихрамывать.

– Рамзаев уже уехал, – вру я, скрипя зубами, будем надеяться убедительно. – Я справлюсь, не в первый раз.

Судя по всему, во мне умер великий актер, потому что Олька сопит, теребит ручку сумки, но не уходит. Смотрит так, будто стоит ей отвернуться, и я рухну без ее поддержки.

О, идет за мной.

И тут случается чудо из чудес! Прямо бинго!

Уже у самого турникета мой желудок выдает голодную трель.

Истомина, жертва милосердия, предлагает:

– У меня есть яблоко.

И у меня в голове вспыхивает план! Великолепный и грандиозный.

Я перевожу печальный взгляд на Олю и понимаю, что он сработает. Она не соскочит.

– Только аппетит разыграется. А дома жрать нечего.

Чуть не шмыгнул носом, но это был бы перебор.

– Ну, закажи чего-нибудь, – мямлит Истомина, хотя корневой инстинкт покормить больного уже затронут.

– Все невкусное. Я домашнего хотел…

– Ты сейчас мной манипулируешь, да? – она впивается в меня подозрительным взглядом. – Опять хочешь припахать к работе? Как с тем массажем?

Понурившись, я стараюсь не выдать своего восторга. Пронимает, сейчас дожму.

– Никакого массажа. Я просто хочу суп и запеканку.

Кстати, правда хочу.

Надо как-то перебить вкус изюма во рту.

Еще немного посопев, Истомина идет к гардеробной и возвращается с плащом.

– Ладно. Но ты будешь вести себя прилично!

Я киваю.

Молча. Потому что врать нехорошо.

Уже возле дома мой прекрасный план рискует улететь под откос.

Истомина задаёт мне каверзный вопрос:

– А что из продуктов дома есть?

И у меня волосы встают дыбом. Я откуда знаю?

Соль и кофе? Чипсы ещё.

Я ж дома не жру. Яичницу и то по праздникам делаю. Такую суровую мужскую яичницу, когда яйца с яйцами и сверху яйца.

А откуда у меня дома берутся яйца?

Запалив мою растерянность, Олька ворчит:

– И как ты собирался поесть домашнего?

– Можно же продукты заказать, – выкручиваюсь я, но, похоже, в её глазах я пал так низко, что мне уже ничего не поможет.

Хорошо. Значит, покормит.

Разувшись и стребовав с меня тапки, которые я нашёл чудом, Истомина идёт на кухню и, блядь, творит какую-то магию.

Она открывает морозильник!

Не помню, чтобы я заглядывала туда хоть когда-нибудь. Походу, зря. Там что-то лежит. Или кто-то. Ни за что не могу поручиться.

Коза тычет пальцем в верхний ящик:

– Полуфабрикаты.

А я в ужасе. Это она сейчас на сковородку все покидает и смоется?

– Запеканку! – требую я.

И так нервы ни к черту. Полуфабрикатов еще не хватало!

– Какую тебе запеканку? – вздыхает Истомина.

– С мясом!

А чего мелочиться? Требовать так требовать.

– Ну, разумеется. С мясом. И кто бы сомневался, – закатывает Олька глаза.

Ну а чего? Я готов прикидывать раненым, а не травоядным.

Истомина достает из второго ящика какой-то брикет слипшегося чего-то и погружается в чтение на этикетке.

– Говядина подойдёт? – уточняет она.

– Это говядина? – в шоке спрашиваю я.

– Кир, ты как это покупал?

– Это не я!

– Ясно. Скажи своей домработнице…

– А откуда ты знаешь, что у меня есть домработница?

– Ну как-то же ты дожил до своих… сколько тебе?

– Двадцать.

– Вот, как-то ты дожил до двадцати лет. Явно несобственными усилиями. Да и пыли не вижу, а представить тебя с тряпкой у меня фантазии не хватает.

Звучит, как будто я тунеядец или безрукий. Бесит, что выеживаться сейчас не ко времени, но я не могу не оставить последнее слово за собой. Не придумав достойного ответа, я выдвигаю еще одно требование:

– И суп хочу!

Олька звучно захлопывает дверцу микроволновки, куда ставит мясо на разморозку. А что так можно было?

Коза разворачивается ко мне:

– Суп тоже с мясом?

– Нет, – набычиваюсь я. – Яичный хочу.

Истомина закатывает глаза и уходит из кухни.

Это что? Типа борщ?

А нет, возвращается с телефоном, шаркая тапками размеров на семь больше и на ходу завязывая волосы в какую-то жуть.

Магия номер два от Истоминой: она надевает фартук. ФАРТУК! У меня есть фартук. И морозилка с говядиной. Пиздец. Теперь мне с этим жить.

Фыркая, Олька бедром сдвигает меня в сторону от рабочей поверхности.

Бедро теплое и мягкое, поэтому я поддаюсь не сразу и тоже прижимаюсь, вдыхая цветочный запах, пока Истомина гуглит рецепты. Это немного нервирует. Мне же потом придется это есть.

Сейчас мы проверим опыт отца, который рассказывал, что без девчонок из общаги он бы протянул ноги. Будучи голодным иногородним студентом, он шлялся по женским комнатам общежития и заглядывал в глаза сокурсницам. Девчонки, дрогнув, кормили. А мама не отказывала никогда. Они поженились через год.