Это выше моих сил, да я и не знаю никого, кто мог бы. Держать в руках мокренькую горячую Ольку, которая… Пиздец!

Если она хотела отомстить, то ей это удается.

Я горю в аду, понимая, что ничего больше мне не светит.

Тянусь руками назад к пояснице, там, где скрещены Истоминские щиколотки, и стаскиваю с нее кроссы. Целую ее в шею, а она хихикает.

Хихикает, блядь!

От меня скоро одна зола останется, а ей смешно!

В очередной раз радуюсь, что моя комната на первом этаже. Я выбирал, чтоб спокойно возвращаться под утро, не поднимая весь дом, но и сейчас это очень кстати.

Дальше десяти шагов я не дойду.

Толкаю соседнюю дверь, Оля крутит головой, разглядывая, куда я ее притащил, и я успеваю поймать ее губы.

Так.

Целоваться она по-прежнему непротив.

Мне кажется, я дурею с каждой секундой. Особенно тяжко становится, когда мы падаем на кровать. В последний момент соображаю выставить руки, чтобы не раздавить козу. На автомате щелкаю ночником, не отрываясь от пьянящих губ.

Все поцелуи мои. Я везде первый. Я молодец. Урвал, добыл, мое.

Я просто полыхаю, об меня сейчас можно зажигать марафонский огонь.

В одну секунду скидываю с себя толстовку и задираю на Ольке чертов свитер.

Сейчас. Сейчас. Я не дам тебе остыть, ты должна быть как я.

Да у меня сегодня праздник. Уже задранный лифчик, который меня бесит, расстегивается спереди. Острые соски манят меня, это же пульт управления Истоминой. Наверняка они мерзнут без меня, и я тут же согреваю их своим дыханием. Поглаживаю мягкий плоский живот и забираюсь под резинку джоггеров, проникаю в трусики, и все. Тушите свет.

Стоит мне коснуться тоненькой полоски волос там, как меня начинает колотить, а забравшись между ног, я теряю связь с реальностью. Там горячо и влажно. Малые половые уже налились торчат между больших. Я скольжу пальцем по плотному набухшему клитору и умираю. Сердце вот-вот выпрыгнет из груди. Блядь, как в первый раз.

Бедра раскрываются, облегчая мне доступ, и я кружу вокруг клитора, упиваясь тем, как Олька выгибается. Стервоза сведет меня с ума, она так отзывается на ласки, что еще немного я пробью джинсы насквозь.

Истомина ахает, кусает губы, шумно дышит, и я не удерживаюсь.

Одним пальцем ныряю в ее щелку.

Сирены в башке орут на полную мощность. Я задыхаюсь от желания сдернуть нахер ее штанцы и вонзиться по самые яйца. Продолжая нажимать на главную кнопку Олькиного удовольствия, я добавляю второй палец и, не встретив сопротивления, начинаю трахать мою девочку рукой.

Там так узко, что воображение изводит меня. Я уже трусь стояком об Ольгино бедро. Истомина впивается коготками мне в плечо, а кажется, в мое нутро. Держит его в своих руках.

Куда я нах денусь, когда она так стонет.

А когда Оля начинает двигать бедрами навстречу моим пальцам, башню срывает совсем. Я впиваюсь в сладкий мяукающий рот, вжимаюсь в трепещущее тело и ловлю дрожь отголосков ее оргазма.

Истомина расслабляется, а меня штырит.

– Оль, потрогай меня, – я покрываю поцелуями ее ключицы. – Оль возьми его в руку.

Я расстегиваю ширинку и кладу почти детскую ладошку себе на член. Если она откажется, я завою. Реально. Болт просто взорвется.

Спускаю белье, и ее величество слегка поглаживает мой конец. Я накрываю ее пальцы своей и показываю, как мне подрочить, потому что у меня даже плечи сводит, и руки чешутся ее оттрахать, а я должен как-то не облажаться. Я же, твою мать, обещал.

А руками можно.

Она сама сказала.

Работая ее кулачком, я вспоминаю, как она облизнулась, после того, как я кончил ей в рот, и яйца поджимаются. Сопровождаемые моим рычанием, белесые брызги падают на сливочный живот.

Мне мало. Дай мне сейчас пять минут, и я опять буду в боевой готовности. Стоит только подумать, что вот она, Истомина, рядом. И у нее там тесно, и ей нравится, когда с силой втягиваешь в рот соски.

С мученическим стоном я падаю рядом с Олькой, запихиваю ее подмышку и пережидаю всплеск окситоцина.

Блядь, надеюсь Истомина помилует меня и пустит в свою дырочку раньше, чем я свихнусь.

Мамочки… Как это опять получилось?

Когда я убегаю от Кира в ванную, мне кажется, что все кончено.

И меня убивает собственная реакция на прикосновения Дикаева. Я ненавижу этого озабоченного за то, что он со мной делает.

Вот только что я кипела, но стоит ему меня поцеловать, как я превращаюсь в тряпку. Когда я успела войти во вкус? Я ведь ждала, когда он поцелует. И не рыпалась даже. А теперь реву в ванной.

Если я буду его слушать, опять окажусь без трусов.

Но когда я слышу:

– Оль… Мне без тебя плохо.

Сердце пропускает удар.

– Мне без тебя никуда.

И вообще все ухает куда-то в живот.

Придурок.

Мой первый.

Как меня угораздило в него влюбиться?

Я, наверно, дура, что даю ему шанс. Кир обещает не приставать, и мы оба точно знаем, что он будет. И, разумеется, Дикаев тут же лезет целоваться, и все сразу летит в трубу.

Правда, он старается сдерживаться, и когда до меня доходит, что ничего серьезнее поцелуев не планируется, меня это почему-то задевает. Что? Уже меня не хочет? И я специально его провоцирую:

– Трусики совсем влажные, – шепотом рассказываю я и наслаждаюсь тем, как бьется жилка на его виске, как ходит кадык, как вздымается грудь.

Хочет. Я все еще его волную. И мне это нравится. И вообще Кир целуется хорошо, и грудь… Ах…

Ничего же плохого не будет, если немного… руками…

Мне стыдно и сладко намекать ему на это. Стыдно, потому что добиваться должен мальчик, а сладко, потому что я вижу, как Дикаева начинает колбасить. Только я немного не ожидала, что он устроит мне такое. Его пальцы внутри двигаются, распирают, давят и вынуждают меня раскрываться шире и толкаться на встречу. Складочки почти зудят, так мне хорошо, а там, где Кир нажимает, дергает сладенько, вызывая мои стоны.

Но больше всего мне нравятся шальные глаза Дикаева, и как он старается в меня вжаться, поэтому когда он просит его потрогать, я не отказываюсь.

Я прикасаюсь к его вздыбленному органу, на головке которого выступила прозрачная капелька, я помню, что на вкус она солоноватая. Слегка сжимаю ствол, и Кир закрывает глаза. Его желваки играют на скулах, и он рукой помогает мне его удовлетворить.

И хотя я свое уже получила и больше ничего не хочу, но миг, когда Дикаев рыча кончает, приносит мне удовольствие.

Кир лежит рядом, его дыхание становится ровнее, он утыкается мне в шею и замирает. Я уже думаю, что он сейчас уснет, но всю красоту момента портит громкий голодный зов его желудка.

– Ты почему не поел? – ругаюсь я, хотя мне очень смешно.

– Козлятины в меню не было, – бурчит он мне в шею.

– Чего? – не понимаю я.

– Не бери в голову. Сейчас я что-нибудь приготовлю…

– Ты?

– Да. Если ты готова опять есть овощи, то сделаю.

– Я-то готова, – соглашаюсь я, потому что в прошлый раз было очень ничего. – Но твои порывы меня пугают. Ты решил прикинуться хорошим мальчиком?

– Нет, – со вздохом признается Дикаев. – Это чтобы руки занять, а то вот…

Он снова кладет мою руку себе на…

– О! – понимающее восклицаю я. – Ясно. Тогда, конечно, готовь.

Кир заглядывает мне в глаза, и по выражению его лица становится видно, что он предпочел бы услышать другой ответ, но нет уж. Хорошенького помаленьку.

– Мне надо позвонить маме, сказать ей, что я задержусь.

Дикаев хмурится.

– Останься на ночь. И не ори, что я извращенец, – опережает меня он. – Я соскучился. Я буду вести себя прилично, – добавляет, видя мой скептический взгляд.

– Я могу ей сказать, что ночую в общаге… – задумываюсь я.

– Нет. Скажи ей, что ты ночуешь у своего парня! – неожиданно агрессивно требует он. – У меня есть права, и я их заявляю.

– Моей маме заявишь? – обтекаю я. Как-то мне ее реакция смутно представляется, но я догадываюсь, что она вряд ли будет восторженной.