Не выдержав, распахиваю дверь и успеваю заметить, как смутно знакомый дядька, погладив плечо Истоминой, уходит к лестнице.

Я не ошибся.

Это действительно она, Ольга, стоит, прислонившись к стене с закрытыми глазами.

Почему мне так хуево?

Она сегодня другая. Выпендрилась в коротком платье, тонкая ткань которого не оставляет места для воображения. Намазалась.

Рабочий раскрас?

В висках стучит, льдом заливает затылок, кулаки сжимаются сами собой.

Фитиль уже подожжен, и я не знаю, насколько сильно рванет.

Сивая поднимает ресницы и смотрит прямо мне в глаза. Нагло. Спокойно.

А она не удивлена, увидев меня.

– Так ты к маме ездишь? – смериваю ее взглядом.

Почти скриплю зубами, аж челюсти сводит.

Чего мне стоит не тряхнуть ее, как следует, одному богу известно.

Истомина, ни капли не смутившись, выставляет подбородок.

– Не твое дело, – с вызовом отвечает она.

Ты посмотри на нее. Как мы заговорили!

Разглядываю эту незнакомку в шкурке от Истоминой и чувствую, что мне все паршивее. А еще я вспоминаю, откуда знаю этого мужика.

– Ты в курсе, что Федоровский женат? – выплевываю я. – Или ты не его обслуживаешь, а его партнеров?

Глаза Истоминой распахиваются. То, что я вижу в них, больше всего напоминает боль. Играет? А может, не знала? Или дело в чем-то другом?

Плевать.

Плевать на лживые синие глаза.

Плевать на закушенную губу…

– Не тебе меня упрекать, – высекает она и поворачивается уйти.

Нет, блядь! На хуй врать! Мне не плевать!

Я хватаю ее за руку и дергаю на себя.

Отравляющий цветочный запах обволакивает меня, забивает ноздри, дразнит, зля еще больше. Это унизительно – продолжать хотеть эту двуличную дрянь.

– Это он платит за учебу в универе, да? Да? Что молчишь? – я держу ее лицо так, чтоб не могла отвернуться.

– Да! – выкрикивает она. – Отвали!

– Что ж он тебе квартирку не оплатил? А? В чем дело? Или не тянула? Целочку берегла? Ты его ртом ублажала или задницей? – у меня отъезжает башня, еще немного, и я сорвусь на крик.

Притискиваю к себе все сильнее, чувствую, как под тканью двигается горячая упругая плоть.

Какого хрена, она даже не пытается врать? Ей срать на мои чувства?

– Ты что несешь? Убери руки! – Олька дергается, но что она может против меня?

– С чего бы это? Вчера тебя все устраивало…

Я зажимаю ее у стены. Она горячая. Скольких она обогрела… И ведь еще ломалась…

– Не прикасайся ко мне! – пухлые губы кривятся.

Издевательские ангельские локоны выводят меня из себя.

– У тебя нет права голоса, ты моя. Помнишь? – напоминаю я. – И ты будешь делать все, что я прикажу.

Тащу ее за руку к лестнице, но путь мне преграждает какой-то смертник.

– А ну отпусти!

Это он мне?

Ах вот это кто… Гандон-Сашенька. Утырок из френдзоны. И он тут.

Надеется за геройство получить доступ к телу? Или не такая уж там френдзона? Дружба с бонусами?

– Я тебе говорил, чтобы его рядом с тобой не было? – оборачиваюсь на Истомину.

– Да кто ты такой? Вали к своей Лине, и оставь меня в покое! – вырывается сивая, но я только сильнее сжимаю пальцы на ее запястье.

– Слышь, ты, – рявкает смертничек. – Руки убрал.

И встает на дороге. Толкаю его и получаю обратный тычок в грудину.

Истомина выдыхает:

– Сашка…

В глазах темнеет. Ах ты за него волнуешься?

Выпускаю Ольгу, чтобы освободить себе руки, и без предупреждения прописываю мудаку в челюсть. Сученыш устоял и двигает на меня.

Почему бы и нет, в конце концов. Надо бы ему преподать урок, чтоб не лез куда не надо. Недоумок замахивается, и понеслась.

Красная пелена перед глазами застилает рожу урода, но я въебываю ему без промаха.

Когда нас начинают растаскивать, повреждения у нас почти одинаковые. Расписные рожи. У него кровавая юшка под носом, у меня разбита губа.

Выдергиваюсь из рук охраны.

Истомина бросается к своему Сашеньке.

Пиздец.

Виснет на нем, в глаза заглядывает.

А гандон смотрит на меня, мы бессловесно договариваемся, что продолжим за пределами дома.

Слизываю солоноватую кровь, трогаю языком зубы. Вроде на месте.

И не могу отвести взгляда от Истоминой, утешающей, мать его, героя. Это зрелище выжигается на сетчатке. На меня она даже не смотрит.

Сука. Развлекся, спасибо отцу. Или, правда, спасибо. Остался бы дома, ни хера бы не знал.

– Кир! – мне на шею бросается взявшаяся не пойми откуда Лина.

На автомате прихватываю ее за талию, чтобы она меня не свалила. И так нога разболелась, еще эта кобылица повисла.

Спина Истоминой напрягается, а дальше я не вижу, потому что все загораживает лицо Линки.

Блядь, откуда такие нежности?

Выворачиваюсь из ее объятий и замечаю вдали коридора Димана. Ага, это для него спектакль.

Заебало.

Отталкиваю Линку и, бросив поверх макушки Истоминой многообещающий взгляд гаденышу, сваливаю с этой сраной вечеринки, по дороге чуть не сшибив бледную как мел именинницу, смотрящую на сладкую парочку.

Кажется, поздравления сейчас будут неуместны.

Как и я сам на этом празднике жизни.

Не понимаю девчонок, которым нравятся, когда из-за них дерутся. Обычно парни не выглядят, как актеры молодежных романтических фильмов и, как правило, драться толком не умеют, поэтому чаще всего это выглядит стремно и неловко.

Увы, и Сашка, и Кир дерутся профессионально, но от этого не легче. Последнее, о чем я думаю, это о зрелищности. Слишком страшно. Потасовка проходит слишком близко к лестнице и перилам. К тому же, ни о каком джентельменском поведении речи не идет.

Я только моргнуть успеваю, а они уже обменялись очередными ударами. Каждый раз, когда прилетает Киру, у меня сердце болезненно сжимается. А когда на парней наваливаются охранники Ахметова, первым порывом становится броситься к Киру, но я себя останавливаю.

Это не Кир, а Дикаев. Дикий.

Кир был лживым образом для доверчивой идиотки.

А сегодня он снова такой как есть.

Самодовольный высокомерный мерзавец.

Вспоминаю погань, которая лилась из его рта.

Меня опять ошпаривает.

Все, что только начинало разгораться в сердце, тухнет, как костерок, безжалостно залитый водой, когда он больше не нужен. И вокруг только дым, шипение и запах гари.

Цинизм, с которым Дикий растоптал мое доверие, жестокие обвинения в … даже не укладывается в голове!

И эта уверенность в том, что я и дальше буду делать, что он говорит…

Все было иллюзией. Дикаев именно такой, каким я впервые увидела его в ночном клубе, когда он сдернул с меня повязку.

И ему не нужна моя жалость.

А я не должна ее испытывать, но испытываю, когда Дикий, прихрамывая, уходит.

Вслед за ним растворяется охрана, а Сашка уходит умыться, пока кровь не попала на рубашку.

Это кошмар. Там внизу веселятся люди, как ни в чем не бывало, а тут происходит какая-то жесть.

И судя по всему, она еще не закончилась.

– Много думаешь о себе, – высказывает мне Лина, которой, видимо, не нравится, что Дикаев оставил ее на глазах у всех, как чемодан без ручки. – А на самом деле ты Киру не нужна. Уверена, что он уже получил от тебя, что хотел.

– А от тебя, видимо, не захотел ничего, – огрызаюсь я.

– Посмотри на себя, – кривится она. – Где ты и где я. Да даже парень твой со мной пойдет, стоит его поманить… Смотри.

Пока я соображаю, о каком парне идет речь, Лина, победно на меня глянув, направляется в сторону Сашки, который как раз выходит из той комнаты, откуда явился Кир.

Под моим изумленным взглядом эта овца делает вид, что подворачивает ногу и хватается за Сашу. Виснет на нем, в глаза заглядывает…

Это она его моим парнем посчитала?

Кто-то стучит меня сзади по плечу.

Вздрогнув от неожиданности, я поворачиваюсь и оказываюсь нос к носу со злющей, как гюрза, Ахметовой.