— Нет, доамна Димитреску, я не забыла. Да-да, почти готово все. Буквально в понедельник могу принести вам черновую версию. Да-да, конечно. Ну, что вы! Разумеется. До… до свидания, — промямлила я в пустоту, ведь моя собеседница уже отключилась.

Отложив телефон, я тяжело вздохнула. Каждый разговор с доамной Димитреску это хождение по минному полю. Гораздо проще было бы, если бы мне действительно было что показать ей, но правда в том, что моя магистерская на сегодняшний день состоит из трех неловких абзацев введения и скудного плана. А ведь уже ноябрь.

Я ненавидела откладывать важные дела на последний момент, но иначе никак не получалось. В последнее время я чувствовала, что лавина дел буквально погребает меня под собой, не оставляя времени даже на лишний вздох. Возможно, идти в магистратуру было немного опрометчиво, учитывая обстоятельства, но что сделано, то сделано.

Студенческая жизнь никогда не бывает легкой, но когда ты учишься в магистратуре, брать деньги у родителей уже как минимум неприлично. Поэтому четыре вечера в неделю я провожу, обслуживая столики в котокафе, а по выходным еще и подрабатываю в прачечной самообслуживания. Ага, такое вот самообслуживание. Неудивительно, что со всей этой катавасией мне совершенно не хватило времени на давно запланированную поездку в Бистрицу, где в библиотеке должны храниться неоцифрованные сборники колыбельных пятнадцатого века. Пришлось все откладывать на последний момент, а потом мчаться на вокзал с такой прытью, словно за мной гонится Брэм Стокер во плоти.

Так вот и вышло, что сырым ноябрьским вечером я запрыгнула в поезд Клуж-Напока — Бистрица и, устроившись в уголке с книжкой, погрузилась в составление плана моей будущей магистерской работы, которая легко откроет мне двери в мир больших исследований.

А вот вагонная дверь на одной из промежуточных станций открылась тяжело и со скрипом. Вздрогнув от неожиданности, я подняла голову. Невысокий бледный старик с густыми седыми бровями и пронзительным взглядом выцветших карих глаз вошел. Поезд запыхтел, набирая ход, и помчался дальше. Старик прошел по полупустому вагону, придирчиво осматривая сиденья, и, в конце концов, устроился напротив, начав внимательно рассматривать уже меня. Я вернулась к своему блокноту. Следующие десять минут мы ехали в тишине.

— Ты, случайно, не Петру внучка? — старик смотрел на меня с подозрением, словно этот самый Петру у него сотню занял и не вернул.

— Моего дедушку звали Петру, — подтвердила я, поежившись. Старик напоминал мрачных персонажей кино. Не маньяк, но один из тех героев, по которым никогда не поймешь, хорошие они или плохие.

— Хороший мужик, — одобрил старик, несмотря на все мои предположения. — Вижу же, что похожа. Одно лицо. А эти идиоты говорят, «давай купим тебе очки, дедушка». А дедушка сам знает, что ему нужно. Верно? — глядя из-под косматых бровей, невесть зачем уточнил он у меня.

— Верно, — растерянно согласилась я.

— Вот и славно, puiule*. Хорошо, что встретил кого-то из наших. А то здесь, понимаешь ли, сплошь эти, — он недовольно повел носом, словно эти оскорбляли его чувствительный нос одним своим существованием.

Не то чтобы это удивляло. Дедушка с бабушкой всю жизнь прожили в небольшом селе Корнешты что в Ясском уезде. К городским эти люди относятся с подозрением, зато «своих» всегда рады видеть, даже если повстречаются на другом конце планеты. А мой новый знакомый, похоже, старожил и тот еще консерватор.

— Да ты не смотри так. Не признала что ли? Пахну, наверное, иначе, — он поморщился, с неудовольствием осматривая вагон. Не то чтобы он действительно неприятно пах. Вагон как вагон. — Клодиу я. Дед Клодиу. Это же ты у меня кур воровала?

— Нет, — покачала головой я. Деда я не помнила, но воровством кур точно не промышляла. Впрочем, в детские годы в деревне со мной всякое бывало. И мячик из колодца вылавливала, и чужую корову нечаянно домой привела. Могла и на кур покуситься.

— Рябушку мою вынесла из курятника, та квохчет, а ты стоишь с ней и готова зубами вцепиться в любого, кто подойдет к добыче, — старик расхохотался и, утирая слезы, пробормотал: — Славные были дни.

Тишина, повисшая вслед за этой репликой, оказалась ровно настолько неловкой, насколько это бывает, когда встречаешь очень давнего знакомого и не очень понимаешь, о чем говорить. Или когда едешь в лифте с малознакомым коллегой. Ограниченное пространство, в котором только ты и другой человек, и кажется, что стоит поддержать разговор, а все темы, как назло, вылетают из головы. Ну, раз ничего путного не придумывается, обратимся к классике.

— Так куда направляетесь, домнуле? — слегка неуклюже поинтересовалась я.

— В Бистрицу к правнуку еду. Давно хотел навестить его, да старость, понимаешь ли. Кости уж не те. Сам порой не понимаю, как ухитряюсь не разваливаться, когда хожу, puiule.

Я сочувствующе покачала головой. Что вообще полагается говорить в такой ситуации? Соболезновать? Невероятно, что при всем богатстве румынского языка, у нас так западает этот момент. Невероятно, что хотя язык это фактически моя профессия, я все равно умудряюсь теряться и глупо молчу, не зная, что сказать.

Мы немного помолчали. Потом еще немного. А затем появился спасительный контролер и начал проверять билеты. На всякий случай еще раз улыбнувшись неожиданному соседу, я вернулась к плану магистерской. Хм, а что если в третью главу добавить подглаву о зоометафорах в колыбельных? Мне кажется, это будет неплохо. Вдобавок можно сравнить с зоометафорами в других романских язы…

— Бистрица, — сообщил равнодушный неразборчивый голос из динамиков. — Конечная станция. Пожалуйста, не забывайте свои вещи в вагонах. При обнаружении подозрительных вещей сообщайте…

Старик, покряхтывая, поднялся на ноги, аккуратно отряхнул темное пальто и неодобрительно взглянул на наручные часы.

— На две минуты раньше. Беспредел.

Он шагнул было в проход, но вдруг покачнулся и практически потерял равновесие. Я едва успела ухватить его за рукав и пихнуть на сиденье.

— Вы в порядке? Давление? Сердце? Что-то болит? Вызвать доктора? — спрашивала я у еще сильнее бледнеющего старика, ощущая, как подкатывает паника. Если придется оказывать первую помощь, пожалуйста, пусть это буду не я. Нам, конечно, когда-то в школьные годы рассказывали, как это делается, но я же ничего не помню!

— Нормально все, puiule. Что со мной случится? Я в семьдесят четвертом демона в рукопашной одолел. Меня ничем не взять. Сейчас хлебну первой отрицательной и отпустит.

Бредит. Божечки, он же бредит! Это признак инсульта или инфаркта? И в чем вообще разница? Я же знала, в чем разница! Что-то связано с сердцем, а что-то с мозгом. А если у него просто деменция? Сам же сказал, к правнуку едет, значит, лет старикану восемьдесят, не меньше.

— Ты меня только проводи немного, а то что-то я и правда не очень хорошо себя чувствую.

— Может, все же доктора позвать?

— Только если он вкусный, — зубасто улыбнулся старик и подмигнул, словно отмочил шутку века.

Из вежливости я слабо улыбнулась, лихорадочно рассуждая, надо ли вызвать врача или все же не стоит.

— Меня на вокзале правнучок встречает, так что не переживай, в надежные руки попаду.

Это меня немного успокоило и, наскоро запихнув свои вещи в сумку, я повела старика на платформу. На пустой платформе, освещаемой лишь редкими фонарями, не было никого. Лишь одинокий бумажный пакет, увлекаемый ветром, несся прочь в темноту. Подстраиваясь под шаги своего нового старого знакомого, я побрела в здание вокзала.

— Высокий он у меня. Каланча, понимаешь, такая. Темные волосы. И псиной пахнет, как ни старайся, так что, ты его сразу учуешь, puiule, — описывал правнука Клодиу.