Богатыри, тем временем, останавливались подле приглянувшихся чаровниц, кланялись, пробовали пироги, нахваливали хозяек. Василиса зазевалась на миг, когда услышала глубокий, словно бархатный голос прямо подле себя:

— Ну что, чаровница, чем потчевать будешь?

От неожиданности Васена охнула, подняла глаза и замерла. Лукаво улыбаясь, на нее глядел добрый молодец. Глаза его были темно-синими, будто ночное небо, волосы черные, как смоль. Он был высоким, подтянутым и жилистым, видно было, что сила в нем недюжинная, но какая-то иная, колдовская. Как он к богатырям угодил, неведомо.

— Звать тебя как, чаровница, — усмехнулся молодец.

— Василиса, — прошептала девица, стараясь скрыть предательскую дрожь в голосе. — Угощайся.

Она подняла кувшин с молоком и едва не разлила его на стол от волнения. Так вот как оно бывает, когда повстречаешь того самого, от которого убегать не хочется? Испугавшись своих мыслей, Василиса собрала все силы, чтобы подлить молока в кружку и не промахнуться.

— Я тебя прежде не видел, — мягко сказал темноглазый богатырь. Или не богатырь? — Я Ратислав.

— Ты чародей? — вырвалось у Василисы прежде, чем она подумала, что наверное, такое спрашивать не стоило. Особенно у того, от кого замирало девичье сердце.

— Вроде того, — как-то кисло усмехнулся Ратислав. — Правнук Кощея. Повинность вот отбываю за то, что меч прадеда в ужа превратил.

— Того самого? — охнула Васена.

— Того самого, — угрюмо подтвердил правнук Кощея. — Так ты кормить будешь пирогами али баснями?

— Ой! — смутилась Василиса, чувствуя, как безо всякой свеклы раскраснелись щеки. — Пирогами, конечно. Вот капустный, а вот с яблоком и грушей.

Она снова смутилась, вспомнив, как тянулась рукой из оконца. Поборов смущение, спросила свистящим шепотом у Ратислава, казавшегося ей более подходящим для этого вопроса, чем Настасья Филипповна:

— Они же не заповедные?

— Груши? — удивленно переспросил молодец и вдруг звонко засмеялся. — Нет, конечно, обычные. Кто же станет заповедные груши перед жилым теремом растить? Мигом сожрут! Они в другом месте растут.

— В каком? — заинтересовалась Василиса.

— В заповедном, конечно, — пробормотал Ратислав, доедая пирог. Он поглядел на Васену и, хитро прищурившись, спросил, — Хочешь, покажу?

Заповедных груш Василисе прежде никто не показывал. У женихов, что к батюшке свататься приезжали, все как-то просто было. Коли и привозили что, так уже сорванное, собранное в корзины. Даже диковинные цветы были уже не живыми, срезанными и замотанными в сырую тряпку, чтоб по дороге не завяли. А тут такое! Настоящие, волшебные. Мгновение поколебавшись, Василиса робко кивнула.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Ратислав. — Я зайду на рассвете, одевайся теплее. А пироги у тебя славные.

Он подмигнул и ушел, оставив Василису в растерянных чувствах.

— Дела-а, — прошептала где-то рядом Аленка. — Никогда не слышала, чтоб правнук Кощея смеялся…

Лукерья спешила за ведьмами, стараясь не упустить шустрых босоногих девиц из виду. Краем глаза заметила она, как скрылась Василиса с чаровницами за поворотом, а Луше, как оказалось, путь лежал прочь из терема. Ведьмы, весело переговариваясь, бежали к лесу, тому самому, где вынырнули из озерца они с Васеной.

Прежде казавшийся мрачным да неприступным лес теперь преобразился: приветливо шелестели деревья, а солнечные лучи путались в их кронах, веселыми пятнышками плясали на извилистой тропке. Луша и синие ягоды на кустах углядела, но рвать не стала. Всякая ведьма знает, в чужом лесу хозяйничать не след. Хотя ведьмы в академии были, прямо сказать, с причудами.

Вроде и явились не вчера, да только то и дело ойкали и ворчали, наступая на острые коряги. Две болтливых девицы даже ухитрились заплутать, кричали да аукали, пока их не отыскала за широким дубом крепкая ведьма в зеленом платье. Она казалась старше и увереннее, чем остальные, и Луша решила держаться подле нее, целей будет. Оказалось, девица еще и умом не обижена:

— Ты откуда такая будешь? — с интересом спросила она. — Меня Ярославой кличут.

— А я Лукерья, — улыбнулась девица. — Из Трипятнадцатого царства…

— Постой! Неужто самой Яги правнучка? Так ты ж… — она прижала широкую ладонь ко рту. А потом пробормотала изумленно, — Чудные дела творятся…

— Всякие творятся, — отмахнулась Луша. — Врата в Навь и без меня есть кому схоронить, а я пока наукам обучусь всяческим. А ну как силы мне не хватит али премудростей каких?

Ярослава задумчиво пожевала губу, а потом медленно кивнула, соглашаясь. Премудростей, знамо дело, много не бывает. Она оглядела Лукерью с ног до головы, словно оценивая. Приметила загрубевшие от ходьбы по лесу босые ноги, прицокнула одобрительно, глядя на тонкие проворные пальцы с мозолями от плетения оберегов.

— Ох, непросто тебе здеся будет, Лукерья, — покачала она головой. — Эти то, — она кивнула головой в сторону остальных ведьм, — не за премудростями явились, а за женихами. И что-то мне подсказывает, что и ты неспроста от доли своей тяжкой сбежала.

— Неспроста, — кивнула Луша. — А и пускай будет, как должно. Коли суждено мне одинокой каргой врата сторожить, сталбыть, ворочусь домой да приму свою силу. А вдруг свезет?

— И премудрости, — ехидно напомнила Ярослава, и девицы тихонько засмеялись.

Так, за легкой беседой Лукерья не заметила, как вышли они прямо на лесную опушку, где стояла крепкая изба. На крыльце их уже ждала крутобокая домовитая баба. Глаза у нее были зеленые, точно листья, а улыбка теплая, словно солнечный лучик. В русых косах запутались грибы да ягоды, и вот чудеса, они словно и не портились.

— Добрались, девоньки, — ласково поприветствовала она юных ведьм, и те отозвались радостным гулом. — Ну полно, дело у нас сегодня непростое, не у всякой выйдет. А попытаться надобно. Да и времена сейчас такие…

— Какие? — тотчас шепотом спросила Луша у Ярославы.

— После расскажу, — отмахнулась та.

— Я гляжу, у нас гостья? Али обучаться удумала? — послышался мягкий голос, и все ведьмы повернулись к Лукерье. Она смутилась и тихо ответила:

— Обучаться, коли позволите.

— Отчего бы не позволить, — засмеялась женщина. — Ты, поди, догадалась, кто я?

— Лешачиха? — осторожно произнесла Луша.

— Верно, — и снова улыбка озарила румяное лицо супруги Лешего. Казалось, что она и вовсе не умеет хмуриться и злиться. — А ты?..

— Лукерья, из Трипятнадцатого царства, — вздохнула юная ведьма.

— Понимаю, — одобрительно качнула головой Лешачиха. — Сама такой была, не желала матушкин дар принять, да только судьба-то везде отыщет.

— А какой дар? — полюбопытствовала Лукерья.

— Знахарка она, — пояснила Лешачиха. — Мне-то казалось, в травах разбираться много ума не надо, да и скучно это. А теперь вона как, среди них и живу. Ну, девоньки, поспешим, пока солнце еще высоко!

И они поспешили. Лес оказался невелик, сразу за ним простилалось поле, полное пестрых цветов. Лешачиха забралась в самую серединку, блаженно прищурилась, подставляя румяное лицо теплому солнцу, а потом обратилась к ведьмам:

— Кто знает, зачем мы здесь?

Со всех сторон послышался шепот, а потом одна из девиц выпалила:

— Травы для отвара собирать?

Ярослава фыркнула, сдерживая смех, а Лешачиха покачала головой.

— Кто ж вот так запросто собирает? Всякой травинке свое время. Ох, девоньки, огорчаете вы меня. Ночью сегодня полнолуние, али забыли? — снова послышался шепот. — То-то же! Самое время теперь силушкой природной напитаться, а тут и место подходящее.

— И что, — пискнула черноволосая девица, — так всем и достанется?

— Сила не пирог, Маланья, — отозвалась Лешачиха, — чтоб все по кусочку разбирали.

Тут Лукерья поняла, что коли надо, может Лешачиха и суровой стать, да только печалить супругу лесного хранителя ей не хотелось. А что делать она и так догадалась, хоть прежде и не доводилось.