Третью весну неспокойно было в крошечной деревушке, что на самом краю Трипятнадцатого царства. И домов-то тут было, почитай, с пару дюжин, да съезжались сюда самые завидные женихи. Бывали и юные совсем, тощие, угловатые, с едва пробивающимися светлыми бородками, а бывали, напротив, статные бывалые мужи с проседью в висках. Причина же мужского безумия озадаченно грызла кончик пера, с трудом раздобытого на ярмарке, и с опаской выглядывала из сарая. По двору шёл батюшка, а подле него — очередной жених, гневно фыркающий, точно кобыла Зорюшка, когда мошка в ноздри залетит.

Едва след жениха простыл, Василиса осторожно высунула голову из сарая, где с той самой Зорюшкой пряталась, и тотчас была схвачена за руку отцом. За его спиной обнаружилась и матушка, стоящая в той самой позе, когда лучше бежать с глаз её долой: крепкие руки в бока уперевши и губы поджав.

— Опять спряталась! — воскликнул батюшка.

Василиса лишь голову подняла, да выпрямилась, плечи расправила. Знамо дело, спряталась.

— Да неужто, батюшка, ты бы меня за него замуж отдал? — возмутилась она.

— И отдал бы, как есть отдал! Сколько можно в девках сидеть, а ну как этот последний⁈

— Да хоть бы и так! — махнула рукой Василиса. — Говорила же, батюшка, не желаю быть супружницей мужа знатного, вмиг и книги мои отберёт и вообще…

— Вот дурная девка, — вздохнул отец. — Толку от книжек твоих? Лучше б матери с курями помогла, да свиней покормила. А ещё лучше — замуж бы пошла уже, тогда глядишь, не пришлось бы и нам спину гнуть. Чем тебе этот не люб? И не стар, и не глуп, подарков привёз!

— Разве ж ты не слыхал? Жена ему нужна покорная, да молчаливая. Чтоб детишек рожала без счета, а на глаза показывалась, только коли позовёт. Неужто такой участи ты для меня желаешь?— отчаянно воскликнула девица.

— Василисушка, — не утерпела матушка, заметно помягчев, едва приметила блестящие слезы в уголках глаз дочери. — Так в том доля наша женская, быть у мужа в услужении.

Всхлипнула Василиса, да рукой махнула, твёрдо уверившись, что едва ночь темная наступит, соберёт она книги свои, да перо с бумагою, сбежит от тяжкой участи быть молчаливой мужниной женой. Туда сбежит, где умной девице слово сказать не постыдно.

* * *

— Луша! Луша! — шептала рыжая востроносая девчушка в сарафане цвета лежалой травы. — Ну где же ты? Ой!

— Тссс, — приложила палец к губам такая же огненноволосая девица, выбираясь из придорожных кустов.

— Опять на сына княжеского любуешься? — вздохнула девчушка. — Бабушка гневается, негоже, говорит, ведьме к мужику привязываться, коли потом в одиночестве жить. Не гневи бабку, Луша, попадёт же хворостиной!

— Да и пущай попадёт! — отозвалась Луша, бросая прощальный взгляд на крепкую спину княжеского сына. — Разве ж такой жизни я хотела? В лесах от расправы прятаться, да втихую зелья варить?

— Ох, Луша, не нами заведено, не нам и менять…

— Знаешь, что, Марьюшка… А скажи бабке, что не сумела ты меня отыскать, сможешь?

— Тогда она меня того, хворостиной, — шмыгнула носом Марьюшка. — Я бы и сказала, да ты куда денешься? Сгинешь же одна! Сама знаешь, как крестьяне нас встречают, вилами да горящими палками.

Призадумалась Луша. Сестрица правду говорила, едва рыжие волосы в деревне завидят, так крику будет! Тяжела ведьмина доля, издавна повелось, ещё от Бабы Яги, что потерявшихся путников меж Явью и Навью водила. Теперича и ей суждено силы ведьмины от бабки принять да заботы все. А не хотелось дико, аж до солёных слез.

Иногда, лёжа на узкой лавке, служившей ей постелью, мечтала Луша о царевиче, что как взглянет в глазищи её зелёные, так и… Нет, не падёт замертво, влюбится так крепко, что не посмотрит ни на волосы рыжие, ни на силу ведьмину. А уж она ему женой покорной будет. Да не суждено было сбыться Лушиным чаяниям. Если только…

— Идём, Марьюшка, — решилась Луша. — Негоже тебе из-за меня хворостиной получать.

— Неужто силу примешь? — обрадовалась Марьюшка.

— Не приму, — твёрдо ответила ведьма. — И не сгину. Только не выдавай меня, слышишь? Ночью уйду. Есть одно место, где всякой ведьме рады.

Подпрыгивая на кочках и охая от попадающих под босые ноги колючек, бежала Василиса резвой козочкой к лесу. В руках её был один лишь тканый узелок с нехитрыми пожитками: перо, бумага, нижнее платье да краюха хлеба.

«Эх, лапти надо было прихватить, » — запоздало подумала девица, наступая на торчащий корень. Назад пути не было, коли прознают матушка с батюшкой про побег, мигом за первого встречного замуж отдадут. А там — прощай, наука! Какому мужику по нраву, когда жена над книгой сидит? Вот и бежала Василиса, пока её не хватились.

Уж впереди показалась знакомая тропка, что словно нарядная лента вилась меж деревьев. Призывно подрагивали мохнатые еловые лапы. Плавно покачивались на ветру тонкоствольные берёзки. Разное про лес этот говаривали. И что Леший в нём бродит, заплутавших путников заманивает всё глубже, где уж Кикимора в своё болото уводит. И что кто в лес этот вошёл, прежним оттуда не выйдет. Василиса считала, что сказки всё это детские. Разве кто Лешего этого видел глазами своими? А Кикимору? То-то и оно! А раз не видели, неча людей пугать, лес как лес. Деревья да травы только в нём всяческие, некоторые уж казалось бы и вовсе рядом быть не должны, а тут растут, как добрые соседи.

А уж о том, что возвращаются прежними, Василиса и вовсе знала лучше всех. Сызмальства бегала она за лесной ягодой тайком. Ягода та была крупная, сладкая, не в пример обычной полевой землянике. Забежала Василиса по тропке в лесную чащу, деревья покачались немного, да и скрыли беглянку от глаз людских. На то и рассчитывала девица. И всё же сюда бежала она не просто так.

В байки детские она не верила, да только вычитала в одной книге, что есть такая Академия, вход в которую стережёт волшебный лес. И чтоб попасть в неё, поплутать надо. Но коли нашёл — никто оттуда не вытащит, стал быть и замуж можно не ходить. А учиться Василиса страсть как любила. Настолько, что даже в историю с лесной Академией поверила. Деревья росли всё теснее, под ногами противно чавкала сырая земля. Но девица шла, выискивая то самое место. Вдруг услыхала она неподалёку, словно ветка под ногой треснула. Никак не одна она тут⁈

* * *

— Лушенька, ты там осторожней, — всхлипнула Марья, крепко обнимая сестрицу. — Буду, Марьюшка, буду! И ты себя береги, на болота не бегай, с деревенскими детьми не заговаривай. Шибко не любят они нас. — Не бу-уду, — хныкнула девочка, прижимаясь к рыжей ведьме. — А ты весточку отправишь? — Коли смогу, — вздохнула Луша, — обязательно отправлю. Ну, пора!

Прихватила Лукерья узелок с краюхой хлеба, метёлку да котелок верный. Изо всей сил стараясь не шуметь, выбралась в окно избы, да устремилась прямиком в лесную чащу, где, говаривали, тайный ход в Академию волшебную.

Замерла от испуга Василиса, притаилась за колючим кустом дикой ежевики. Зверь то был али нет, а шел осторожно, будто таясь. Шорох слышался все ближе, девица покрепче сжала котомку. Чем она ей поможет, Василиса не ведала, да только свое добро словно сил придавало.

«Вот сейчас поближе подпущу, а там видно будет, — решила девица. — Тропа тут тайная, не бывало такого, чтоб из деревни кто забрел. Стал быть зверь…»

Тропа и правда была такая, что никто по ней идти не решился бы. Плотно смыкались еловые ветви, хлестали на каждом шагу по щекам. Под ногами же разрослись ежевичные кусты, коли наступишь на такой — вмиг уколешься. Страшились местные так глубоко заходить, одной лишь Василисе не впервой было. Но никогда не случалось здесь не то что зверя, букашку приметить. Оттого и думала она, что зачарованные тут места. А тут поди ж ты, крадется кто-то.