— Лукерья, — хором закричали головы, огромная чешуйчатая туша заворочалась, стряхивая с себя изрядно помятого и основательно подпаленного Богумила.

— И тебе хорошего дня, — засмеялась ведьма.

— Случилось чего? — полюбопытствовала средняя голова.

— Соскучилась, никак, — предположила правая.

— Соскучилась, конечно, — подтвердила Луша. — Ну и наказ ваш выполняю, приглядываю, вот.

Она качнула головой в сторону отплевывающегося Богумила. Пригляд ему точно лишним бы не был: рубаха на богатыре разорвана, на скуле ссадина от неловкого падения. И это он еще в битве не побывал Лукерья озадаченно погрызла нижнюю губу, а потом решила, что одна голова хорошо, а четыре — больше придумают. Села на выпирающий из стены приступочек, да и рассказала Горынычу все, как на духу. Удивительно, но богатырь тоже слушал внимательно, ни разу не перебил. А потом молвил:

— Вон оно как, оказывается… А я-то думал, мой это путь…

— Не мог он твоим быть, — мягко улыбнулась Луша, — не кручинься понапрасну. Двое лишь навье пламя одолеть могут, те, в ком кровь Яги да Кощея течет. Да только мне-то одной не дойти, с вами надежней будет.

— Верно говоришь, — снова хором согласились головы.

А потом зашептались о чем-то, пару раз левая даже боднула среднюю, будто спорили. Когда же закончили, средняя произнесла:

— В таких-то нарядах вы и полпути пройти не сумеете. Меч нужон, да хороший, чтоб от колдовства не гнулся, а не игрушка эта, — голова кивнула на ножны на поясе у Богумила. — Да щит крепкий, чтоб чары любые на себя взял. Чудные вы, будто никогда не видели, как бьются богатыри наши.

— Где взять-то его, меч твой? Да и щита у меня нет, — вздохнул Богумил.

— Есть у меня один… У Ратислава выменял на… Неважно. В общем, туды лезь. Щит тоже там, откуда, не спрашивай.

Богумил спрашивать и не собирался, обрадовался, как дитя сладким пряникам, полез куда-то вглубь пещеры. А Луша крепко так призадумалась. Коли меч Ратислава, с чем же правнук Кощея в путь отправился? Чем же он Василису защитит⁈ Сурово глянула на Горыныча, и тот признался шепотом:

— У него мечей этих, как у девицы бус. Могуч богатырь, из любого камня может кладенец достать, да куда ему столько, рук-то две. Не серчай, не обманул я его, все честь по чести!

— А выменял на что⁈

— Спрашивал он, как в тайную библиотеку пробраться. Вот я и подлетел к наставникам тихохонько, подслушал слова заветные, ему сказал. Только никому не говори.

— Не скажу, — улыбнулась Лукерья. Как ни крути, для Васены старался.

Тут и Богумил подоспел, нарядный, как на ярмарку. Рубаху откопал где-то алую, сапоги с золотыми шпорами, а в руках — тот самый меч и щит с острыми шипами. Горыныч застонал от сдерживаемого смеха, а Лукерья, хихикая, спросила:

— Незаметный ты мой, в лесу-то как прятаться будем? Али думаешь, что звери поверят, что это огромная ягодка бежит?

Богумил смутился, а Горыныч взвыл от смеха. Фыркая и отплевывая сизый дым, змий прохрипел:

— Другую рубаху возьми, там в сундуке много.

— А вот я спросить хотел, — прищурился богатырь. — Откуда они у тебя вообще⁈ Обещал же никого не жрать!

— Тю, — обиделся Горыныч. — Я и не жрал. Подлетал к краешку деревни и грустно так глядел. Мне поначалу девиц тащили, да на кой они мне сдались? Потом дары нести начали, вот тут я обрадовался. Окорока румяные, пироги знатные, пряники, медовуху… Ну и золото, куды без него. А это-то, что в сундуке, тоже притащили, а куда я их? Вот и схоронил, авось, пригодится.

— Так значит, все, что девицы в деревушках про злого трехглавого змия рассказывают, правда? — удивилась Луша. — И все это ты, проголодавшийся бедненький Горыныч?

— Так разве я виноват, что в Академии кормят как цыпленка?

— Если бы тебя кормили как быка, — резонно заметил Богумил, — ты бы в пещеру свою ни в жисть не влез. Застрял бы головой внутрь, хвостом наружу, ждали бы, пока пузо от голода схуднет.

Лукерья, пока Богумил веселился, тоже вглубь пещеры удалилась, порылась в сундуке, отыскала там крепкую мужскую рубаху цвета пожухлой травы, коричневые штаны да сапоги, простые, но главное — на ее ножку как влитые сели. Обрадованная девица подпоясалась темным кушаком и в таком виде явилась пред очи Богумила и Горыныча. Те мигом замолчали, разглядывая стройную, как тростиночка, Лушу, в непривычной одежде. Первым очнулся богатырь.

— Этта чегой-то? — пробормотал он. Потом в нем, видимо, наставник пробудился. Он погрозил ведьме пальцем и сердито сказал, — Негоже девицам в мужском платье ходить!

— Негоже, конечно, — согласилась Луша. — Да только поглядела бы я на тебя, как бы ты в женском на Горыныче полетел али по лесу через корни да упавшие стволы перебирался. А еще раз пальцем мне погрозишь, так и знай, откушу!

— Ведьма, — фыркнул Богумил.

— А то! — гордо выпятила грудь Луша, заметив, как хитро подмигнул трехглавый змий. Сразу тремя глазами.

Выбрались путники из пещеры следом за Горынычем, с улыбкой глядя, как, кряхтя и охая, расправляет он крылья, топчется лапами, разминая. Первым на спину ему взобрался Богумил, поттаскивая тяжелый меч. Щит он закрепил на спине, отчего стал напоминать неповоротливую черепаху. Богатырь подал было руку Луше, но Горыныч его опередил, подставляя ведьме крыло, по которому она взошла, будто царевна на крыльцо.

— Передо мной садись, — посоветовал Богумил. — Упадешь с непривычки.

В этом Лукерья решила с ним не спорить, рассудив, что на трехглавом змие она и вправду прежде не летала, а сын Ивана-царевича при ней с него ухитрился не упасть. А еще ведьма подумала о том, что дорога их ждет дальняя и трудная. В Академии веселиться — это одно, а вот в пути или еще пуще в битве, лучше, чтоб подле тебя был тот, кому доверяешь. Луша знала, что просто так ничего не бывает, коли выпала ей участь идти с Богумилом, сталбыть, так и должно быть. Что-то ждет их такое, с чем только он справиться сможет. Она тяжело вздохнула, понимая, что довериться ему будет ой как непросто, но богатырь понял по-своему:

— Не страшись, Лукерья, — неожиданно серьезно произнес он. — Все у нас получится, я тебя не оставлю.

И от этих простых слов, сказанных Богумилом, стало вдруг на сердце Луши капельку теплее. А потом Горыныч взлетел.

Одной рукой Луша вцепилась в колючую и скользкую чешую, царапая пальцы, а другой крепко схватилась за выскальзывающую сумку с припасенными зельями, отварами, живой водицей и пирогами. И только убедившись, что сидит она крепко, девица зажмурилась и звонко и со вкусом завизжала. Горыныч от неожиданности чуть не забыл, как летать, будто в яму провалился, отчего Лукерья закричала с новой силой. Голос у ведьмы был громкий, сильный, недаром любила она песни разные петь, порой даже громче, чем все остальные ведьмы вместе взятые.

Первым это понял Богумил. Сжал ногами спину Горыныча, освобождая руки, притянул к себе голосящую почем зря Лушу, а после принялся осторожно разжимать окровавленные девичьи пальчики, которыми она отчаянно цеплялась за чешую.

— Лушенька, не надо так, моя хорошая, — спокойно, будто ведьма в его руках не извивалась и не орала дурниной, говорил богатырь. — Не пугай Горыныча, он и без того тебя дюже боится. Я тебя держу, видишь? Честно держу.

— А вдруг не удержишь? — всхлипнула Луша.

— Слово даю, не отпущу, — серьезно пообещал Богумил.

И куда только делся прежний баловень? Тот, что мечом размахивал в разные стороны, едва стену не разрубив? И в рубахе алой по лесу бродить собиравшийся? Богатырь, сидевший за ее, Лушиной, спиной, был силен и спокоен, а его рука, уверенно прижимающая ведьму к твердому мужскому телу, казалась крепкой и надежной. Мало-помалу Лукерья успокоилась, приоткрыла один глаз и принялась с интересом разглядывать проплывающий под ними лес.

— А куда мы летим? — спросила Лукерья.

— Знамо куда, на восток. Как Нестор говаривал, — отозвался Богумил.