— А ты, стал быть, ко мне с глупостями? — ехидно уточнила Луша.

— Тьфу, бабы, покоя от вас нет, — рассердился Богумил. — Не с глупостями, я вообще не о том! Полагается как, благословения батюшки спросить, с дарами к тебе явиться и ждать.

— Чего ждать?

— Пока ты чего надумаешь. А я погляжу, ты такая догадливая, что я скорей состарюсь, чем дождусь.

— Раз ты у нас такой умный, — фыркнула обиженная Луша, — так полезай сам к своему Горынычу!

Она повернулась и устремилась было прочь, но Богумил цепко схватил ее за руку. Лукерья качнулась, не удержалась на ногах и упала на сына Ивана-царевича. Тот от неожиданности сделал неуклюжий шаг назад, нога нащупала пустоту, и Богумил, крепко сжимающий Лушу в обьятиях, полетели в логово Горыныча.

Выкопал себе трехглавый змей пещеру глубокую, такую, что летели до дна Луша с Богумилом целых три вдоха, а после пребольно ударились о земляной пол. Потирая ушибленные места, ведьма подскочила и зашипела сквозь зубы:

— А ну говори, что тут полагается тем, кто девице платье измял да косы растрепал?

— Да ничего не полагается, — растерялся добрый молодец. — И вообще, спасибо бы сказала, я весь удар на себя принял. Если бы не я, ты бы так запросто парой шишек не отделалась!

— Если бы не ты, я бы вообще сюда не упала! — возразила Луша.

— Зато теперь тебя точно до обеда не найдут, — улыбнулся Богумил. — И выбраться сама ты не сможешь, значит, не зря падали.

— Отчего это?

— Да ты что, счастья своего не ведаешь? — искренне изумился сын верховного наставника Академии. — На твоем месте всякая девица оказаться мечтала, а я тебя выбрал!

— Так развыбирай обратно, — пожала плечами ведьма.

Ей, как любой девице, мужское внимание было жуть как приятно. Вот только Богумил, при первой встрече так ей понравившийся, отчего-то оказался избалованным и невоспитанным. Даже в глухой деревушке, что граничила с их лесом, молодцы были обходительнее. Цветы полевые дарили, пряники да кренделя всякие. И слова приятные на ушко шептали. Сама-то Луша не знала, ей деревенские девицы рассказывали. А тут на тебе, царевич сыскался! Того и гляди скажет, что это она должна ему за кренделями бежать. Не так себе Лукерья суженого представляла.

— Не могу обратно, — вдруг признался Богумил.

— Это еще почему⁈

— Судьба такая, коли выбрал кого — навсегда.

— Ну тогда тебя только пожалеть можно, — фыркнула Луша. — Я себе кого покраше найду. Чтоб плечи широкие, глазищи синие…

— Ага, и уста сахарные, и говорит, будто реченька льется? — хмыкнул Богумил.

— А ты почем знаешь?

— Я тоже эти сказки читал, — радостно сообщил молодец. — И все там такие одинаковые, что аж тошно. Девица всенепременно с длинной русой косой, кроткая и податливая, как березка на ветру.

— А тебе, стал быть, такие не по нраву? — прищурилась Луша.

— Были бы по нраву, стал бы я за тобой бегать? В зеркало-то глядела? Косы рыжие, будто солнцем поцелованные, глазищи ведьмины зеленые, как трава после дождя. Да и на березку ты мало похожа, скорей уж на колючку какую, крыжовник там. С виду ягодки неприметные, а вкусные.

— Неприметные, значит⁈ — возмутилась Лукерья. — А ну, возвращай меня наверх, немедля!

— Так обед же еще не скоро, — попытался возразить Богумил.

— Немедля, говорю!

Луша гневно топнула ножкой и поморщилась. Кажется, пока падала, ударилась. Но это ничего, в ее покоях травки всякие отыщутся, да и склянка с настоем от ушибов имеется. Только бы из лаза обратно в лес выбраться. Она покосилась на Богумила, тот задумчиво ковырял носком сапога темно-коричневую гору, все это время громоздившуюся в углу. Куча вдруг заворочалась, а потом и вовсе открыла два огромных желтых глаза, моргнула…

— А-а-а! — завизжала Лукерья, бросаясь к стене. Спасения девица не нашла, от отчаяния лишь закрыла глаза ладошками. А когда услышала хриплый голос, и вовсе едва не лишилась чувств.

— Славная девица, голосистая, — восхитился кто-то.

— То-то и оно, — донесся голос Богумила. — Орет пуще испуганной совы. Вертай, говорит, наверх!

— Ну так и вертай, — отозвался хриплый голос.

Луша осторожно приоткрыла один глаз, а потом и второй. На полу пещеры сонно потягивался трехглавый змей, изредка фыркая дымом. И именно его сейчас молил о помощи Богумил.

— Сам же можешь, — отмахивался Горыныч.

— Не могу, — вздохнул сын Ивана-царевича. — Колдовство то кончилось. Осерчал батюшка, на целую седмицу я теперь простой смертный.

— Суров, — прохрипел змей. — А ты, красна девица, не побоишься?

Луша качнула головой, всем своим видом показывая, что она уж точно ничего не побоится. Куда еще страшней, чем в пещере трехглавого змея? А ну как он проголодается? Мяса-то в них с Богумилом маловато будет для такой туши. Хотя Богумила, пожалуй, Горыныч есть не станет, друг все-таки. Остается она, Луша.

— Величать-то как? — фыркнул Горыныч.

— Лукерья, — отозвалась ведьма, а Богумил присвистнул.

— А ты никак и имени не спросил? — догадался змей. — Вот же безголовый! Свое-то назвал?

— Мое всякий жучок знает, — кисло ответил молодец.

— И то верно, второго такого не сыщешь. Ну, Лукерья, полезай на спину, мигом к лесу домчу. И ты, болезный, полезай.

— Чегой-то я болезный? — возмутился было Богумил, а Луша хихикнула.

— Хвороба у тебя тяжкая, неизлечимая, — издевался Горыныч. — Как называется, неведомо. Вот был разум, а потом фух, и весь вышел. Ты не знаешь, Лукерья?

— Не знаю, — развеселилась ведьма.

— Ты уж его хворого не бросай, знаю, отвары у тебя имеются да заговоры всякие. Уж подлечи буйну голову, — змей хитро подмигнул приунывшему Богумилу. — Ведьмы ведь обет дают, болезным да страждущим помогать.

— Дают, — пробормотала Луша, чувствуя, что Горыныч не так прост, как кажется.

— Вот и ладненько, — дохнул дымом змей. — А теперь на спину лезьте, засиделся я тут, крылья надо размять.

Отфыркиваясь и отплевываясь от налетевших в раскрытые пасти листьев, Горыныч выбрался из пещеры. Стоило его лапам обрести под собой твердую почву, качнулся змей да крыльями взмахнул, одна из его голов при этом лукаво подмигнула притихшей было Луше. Богумил, не прикрытый змеевыми крыльями, бранясь и цепляясь за скользкую чешую, слетел наземь, подскочил и возмутился:

— Поосторожнее надо!

— Тю, говорю же, болезный, — притворно пожалел отбившего зад богатыря ехидный Горыныч. — Ты уж не оставь его, Лушенька, пропадет.

Лукерья хохотала, пока хмурый Богумил помогал ей спуститься со спины трехглавого змея. Попрощавшись с Горынычем, ведьма и богатырь бросились обратно в академический терем. Оказалось, что пока оони лясы в пещере точили, остальные уж с заданием управились и разбрелись кто куда: удачливые — на обед, а те, кто от внимательных глаз Василисы Прекрасной не укрылся — к лекарю, чары снимать. Наставница пошутить любила, особо шумным, кто хихиканья не сдержал али шуршал в кустах сильно, наколдовала медвежьи лапы. Девицам, что себя пожалели да в грязную болотную жижу лезть отказались — волосья кикиморские. Каждой по заслугам воздалось.

У входа в терем Богумил отчего-то смутился и признался, что прямо сейчас должен быть совсем в ином месте. Заверив богатыря, что дорогу в свои покои отыщет, Лукерья отправилась в их с Василисой светелку. К обеду лучше бы переодеться да ноги от земли отмыть, негоже в трапезную с налипшими на стопы листьями являться. Васена, судя по раздающемуся из купальни плеску, решила также.

— Лушенька, это ты? — звонко спросила она.

— А то кто же, — подтвердила ведьма. — Не отыскала тебя наставница?

— Не отыскала! — радостно отозвалась Васена. — Я деревце зачаровала, оно меня кроной своей укрыло до самых пяточек. А ты где укрылась?

Смеясь, поведала Луша подруге о знакомстве с Горынычем, загадочном Богумиле и тайной пещере. Василиса слушала, не перебивая, в нужных местах охая, в других — радостно посмеиваясь вместе с ведьмой.