— Ну, погоди, Василиса, — бурчал он, подгоняя коня. — Это ж надо, бросилась на помощь, когда у самой ни меча, ни кулака крепкого!

Но где-то в глубине души он ей даже гордился. Подумать только, там, где иной богатырь испугаться бы мог, хрупкая и трепетная девица спасать удумала. Не побоялась, не развернулась. Его-то, Ратислава, спасать вряд ли придется, но само понимание того, что за спиной надежный соратник, пусть и такой, за которым приглядывать надо, пуще чем за дитем малым, радовало.

А Васена уже выскочила на крохотную, в пару елок шириной, опушку, в самой середине которой каталась румяная круглая булочка. Девица успела лишь увидать, как мелькнул за деревьями рыжий лисий хвост.

— Что же это, — растерянно пробормотала Василиса. — Кто же кричал? Нет же никого…

— Как это нет! — охнула вдруг булочка, открывая прежде зажмуренные глазки-изюминки. — А я?

Васена от удивления дар речи потеряла. Неужто и впрямь она бросилась спасать румяную булку? С пути сбилась, Ратислава потеряла. Последний себя, к счастью, долго ждать не заставил. Стоило лишь Васене о нем подумать, как на опушку вылетел вороной конь с сердитым всадником. Увидав Василису, он выдохнул:

— Цела… Куда ж ты, моя радость, так спешила?

А Васена и не знала, как признаться в том, что ринулась спасать булочку невесть от чего. Да и вообще, откуда она в лесной чаще? А кричала оттого, что заплутала? Так теперь и Василиса с Ратиславом, выходит, тоже заплутали. Ох, горюшко!

— Василиса! — позвал богатырь.

— Не ругай красну девицу, добрый молодец! — вдруг вступилась булочка. — От гибели она меня неминуемой спасла, коли мог бы — поклонился благодарственно.

— Дела-а, — протянул Ратислав. — Много чудес видывал, но чтоб хлеб говорящий…

— Колобок я, — обиделась булочка. — От бабушки вот ушел, от дедушки, хотел мир посмотреть, себя показать. Да плутовка рыжая хитростью чуть не сгубила. Василисе вот спасибо, выручила.

— По-пожалуйста, — пробормотала растерявшаяся Васена.

— Может, и я вам на что сгожусь? — полюбопытствовал Колобок.

— Да катись уже, — отмахнулся Ратислав, — только осторожно давай, чтоб не бедокурил да на весь лес не верещал.

— Ратислав, постой, — робко попросила Василиса. Слишком уж далеко они были у дороги, а Колобок куда катиться не спросил. Вот и подумала она, вдруг он путь короткий из леса знает.

— Знаю, как не знать! — обрадовался Колобок. — Тут пару пригорочков, да дюжина елочек — и вот оно, чисто полюшко. Не отставайте!

И он покатился, Василисе и Ратиславу осталось лишь из виду его не упустить, да на елку не наткнуться.

Утро и правда оказалось мудренее. Луша проснулась рано, едва забрезжил рассвет, даже первые петухи крикнуть не успели. Подскочила на постели бодрая и свежая, готовая ко всему, что на пути встретится. Но, перво-наперво, надеялась она помочь тоскующим старикам.

Набросив теплый платок, Лукерья тихонько, чтоб не разбудить Марфу и Петра, выскользнула из избы по нужде и с удивлением увидела Богумила. Сын Ивана-царевича скинул рубаху и в одних только штанах с неожиданной для него ловкостью колол дрова. Перед ним скопилась огромная стопка поленцев, но он и не думал останавливаться. Луша старалась в его сторону не глядеть, чтоб мысли непристойные в голову не лезли, шустренько по тропке побежала. Да только любопытство девичье все ж пересилило, пару раз она оглянулась.

Хорош был Богумил, не зря девицы в Академии перед ним глупо хихикать и краснеть безо всякой свеклы начинали. Рубаха скрывала крепкое жилистое тело, привыкшее к тяжелому труду. Это было странно, где ж ему, наследнику самого Ивана-царевича, этот самый тяжкий труд повстречался? На какой такой диковинной дорожке? А все ж видно было, что и топор в руках Богумила не впервой. Еще раз подивившись загадочным умениям богатыря, Луша скоренько все свои дела сделала, да побежала к кадке с водицей, лицо умыть. Там-то она и повстречала того, о ком столько всего за утро передумала.

— Мне показалось, или ты от меня бегаешь? — с усмешкой спросил Богумил.

Рубаху он так и не надел, чтоб не замочить, пока умывал лицо, и теперь по груди его стекали тонкие струйки ледяной воды. Ниже Луша твердо решила не глядеть. В конце концов, девица она али кто?

— Я тебя не заметила, — соврала ведьма, чувствуя, как предательски вспыхнули щеки.

— Не заметила, значит, — улыбнулся богатырь, спорить правда не стал. — Так что, придумала, как душу Снегурочки вернуть?

Настроение у Лукерьи махом испортилось. Придумать-то она придумала. Еще вечером, когда на крылечке стояла. Способ был верный, тот, что бабка ее использовала. Бывало такое, что приносили к ней недужных. А она смотрела на них по-особому, а потом решала, кому помочь в силах, а кому лишь бремя тяжкое облегчить сможет. И если случалось, что колдовством можно было вытащить едва ли не с того света, бабка читала особое заклятье, а потом…

— Придумала, — отозвалась Лукерья.

Способ ей не нравился, но иного не было. А не нравился он ей тем, что впервые она должна была прикоснуться к родовой магии, той самой, что тонкой нитью вьется по границе меж миром живых и миром мертвых. А стоит один раз дотронуться — назад пути не будет. Вот и выходило, что как от судьбы ни бегай, да сама она тебя где угодно отыщет. Только и оставить все, как есть, Луша не могла. Стоило один раз взглянуть в глаза Марфы, полные боли и тоски, как все сомнения разом улетучивались.

— Лушенька, вот вы где! — воскликнула старушка, появляясь на крыльце. И как-то даже вздохнула с облегчением, будто бы думала, что гости ушли, не простившись. За ней вышел Петр, как и давеча, тяжело шаркая ногами, склонившийся под тяжестью прожитых лет. — У меня завтрак поспел, блины со сметанкой.

— Блины со сметанкой это хорошо, — подмигнул Луше Богумил.

Вот уж кто долго себя ждать не заставил, в два шага у двери избы оказался, скользнул голодным ужиком внутрь, а уже через мгновение оттуда донесся его голос:

— И малиновое варенье! Вот, спасибо!

Марфа всплеснула руками, засмеялась, бросилась наливать чай. По пути лишь крикнула:

— Поспеши, Лушенька, пока блиночки еще горяченькие!

А ведьма смотрела на Петра. Тот стоял, неотрывно глядя на поленницу, и по щекам его катились слезы. Лукерья погладила старика по морщинистой руке и скрылась в избе, надеясь, что не все еще блины скрылись в теле Богумила. Главное, чтоб и Горынычу окорока хватило.

После завтрака Луша и Марфа искали лоскутки. Ведьма решила, что проще всего поселить душу Снегурочки в куколку: так и не растает, и не замерзнет. Старушка, не веря своему счастью, то плакала, то смеялась, не забывая перебирать сундуки, чтоб отыскать самые нарядные тряпочки, какие только были. Луша не торопила, в таком деле спешка ни к чему. Когда все было готово, принялись за шитье.

В это же время Богумил и Петр отправились в огород, давно заросший без крепкой мужской руки. Пусть лето было в разгаре, да только и чары колдовские у Богумила никто не отбирал. Не слушая робкие возражения старика, он споро вскопал неподатливую землю, посеял все, что нашлось в запасах у Петра, а потом что-то пошептал. Старик и охнуть не успел, а в огороде у него колосились зеленые ростки, ничуть не хуже, чем соседские. И ни единого сорняка, как Богумил сказал, неча попусту спину гнуть. Воротились мужчины как раз к тому времени, когда Луша и Марфа дошили куколку.

Вышла она такая нарядная, что старики, обнявшись, прослезились: белолицая, чернобровая, с алыми губами и синими, будто озера, глазами — Луша расстаралась. И платье ей Марфа сшила, алое с золотом, чтоб не хуже, чем у царевен каких.

Для таинства колдовского нужна была тишина и уединение, оттого Лукерья попросила оставить ее одну и не входить, пока не позовет. Старушка всхлипнула, Петр заботливо приобнял ее за плечи и вывел прочь. А сын Ивана-царевича чуть задержался.

— Справишься? — тихо спросил Богумил.