— Хвала богам, знал ведь, беда с этими жадными до знаний девицами…

— Ты о чем? — обиженным шепотом уточнила Васена.

— Я тебя будил, а ты не просыпалась, будто не слышала вовсе, — признался богатырь. — И я решил…

— Уйти один? — вырвалось у Василисы.

Ратислав на мгновение замер, смерил ее таким взглядом, что Васене захотелось сквозь землю провалиться. А потом процедил, не размыкая стиснутых в тонкую нить губ:

— Наколдовать щит и биться на мечах. А после отнести тебя к целителям. Хорошего же ты обо мне мнения, Василиса.

Девица не нашлась, что ответить. Ей было совестно за свои слова, но, как говорится, вылетело — не поймаешь. Оставив Ратислава, она поспешила к дорожной сумке, на всякий случай. Проверила, на месте ли живая вода, поглубже затолкала самобранку, отданную Ратиславом ей, как хозяйке, чтоб не мешалась. И впервые пожалела о том, что ни единого боевого заклятья не знает. Обещала ведь, что не станет в пути богатырю обузой, так что же теперь?

Удивительно, на свист не приближался, хоть и чувствовали путники, что что-то к ним по полю движется. Не иначе как Соловей соратнику дорогу расчищал. Только какому? Откуда беды ждать? А шаги раздавались все ближе, шло неведомое нечто тяжело, сопя и фыркая, наступая на молодые стебли подсолнухов, отчего те прощально хрустели, роняя желтые головы.

Васена вдруг почувствовала, как накатывает на сердце тоска лютая, горе неотступное. Словно все, что прежде было в жизни ее светлого да прекрасного, осталось в прошлом, а впереди — лишь страдания и лишения. Тисками сжимала боль виски, но Василиса стояла, гордо выпрямив спину, дожидаясь своей участи. Она робко покосилась на Ратислава, тот недовольно морщился, но молчал, вглядываясь в темную рябь поля. И вдруг…

— Василиса, становись за мою спину! Скорее! — крикнул он.

Девица, зачем-то сжимая сумку в руках, бросилась к богатырю, спряталась за его широкой спиной. А поле волновалось, как доселе невиданное Васеной море во время шторма. Ратислав стоял напряженный, в любой миг готовый к броску, только и бросаться было не на кого, и ожидание выматывало куда сильнее, чем битва. Василиса и дышала-то рвано, будто забывая вдохнуть вовремя. В ушах протяжно звенело, ноги подкашивались, и она схватила богатыря за плечо, понимая, что делать так не следовало бы, что в бою она ему помешает. Но разум отказывался подчиняться.

— Держись, Василисушка, — попросил Ратислав, в голосе его больше не осталось раздражения или злости, словно про нечаянные Васенины слова он позабыл. Вряд ли это было так, но кто ведает, будут ли они живы через пару мгновений. А в мир мертвых обиды с собой уносить не след.

— Что это? — спросила девица, с трудом разлепляя пересохшие губы. — Боязно-то как…

— Лихо одноглазое, — выдохнул богатырь. — Несет оно с собой боль и горести, а подбирается долго для того, чтоб напугать как следует, разума да сил на борьбу лишить. Не на того напала! Ты, главное, меня слушай и ничего не бойся, поняла? И когда скажу, беги.

— Нет!

— Василиса, не время сейчас! На Искорку прыгнешь, скачи прочь без оглядки, поняла? Я догоню.

Васена глянула мельком на нервно топчущуюся кобылу. Рядом с ней озадаченно моргал вороной конь Ратислава. Сможет ли она оставить его, коли попросит? Разве не в том она упрекала самого богатыря? Так что же он теперь от нее требует? И догонит ли?

Назойливыми мухами роились мысли, но Василиса их слышала как-то вяло, будто чары Лиха оставляли лишь тоску и горечь. Значит, не желает Ратислав с ней вместе путь держать, один хочет до источника добраться? И правда, мешает она ему, да и пусть. Сколько их таких богатырей по миру бродит, ишь, возомнил себя самым сильным да могучим. А ее, Василису, спросил? Может, и не хочет она ничего, ей бы книги потолще, наставников да уроков побольше, в том и счастье. А не в крепкой мужской спине, что закрывает ее от напастей. Она и сама справится.

Мысли скакали, как лягушки по болотным кочкам, то проваливаясь в трясину, то выбираясь на поверхность. И будто бы они были Васенины, а будто и чужие. И с каждым мигом все крепче сжимал Ратислав меч-кладенец, а Василиса все больше погружалась в вязкую темную тоску. И богатырь перестал ей казаться соратником, скорей уж помехой.

В миг, когда раздвинулись стебли подсолнухов, вышагнуло оттуда Лихо одноглазое, Ратислав бросился на него с мечом, крича Василисе:

— Уходи! Скорее!

И она послушалась. Одним махом взлетела в седло покорной кобылы, пришпорила ее посильнее и унеслась прочь. От Ратислава, вздохнувшего с облегчением, и от огромного чудища, вышедшего к нему.

— Вот и встретились, горюшко мое, — уголком губ улыбнулся Ратислав.

Лихо в ответ зарычало. Оно было большим, нескладным, с огромными ступнями и длинными, до колен, ручищами, так и норовящими ухватить богатыря. Ратислав едва ли доходил Лиху до пояса. Глядели они друг на друга, и никто ни единого шагу навстречу не сделал. Да и не нужно было. Понял богатырь, что не все на поле ратном можно мечом решить. Колдовство у Лиха было особое, пробирающее до самого сердца. Хотелось свернуться калачиком, как когда он был еще совсем крохотным, зарыдать в голос. О том, как тяжко ему после гибели отца и матушки, как давит сила темная, как пусто на душе. Самое горькое доставало Лихо из памяти, такое, что хотелось выть от боли.

И надо было отсечь ему одноглазую голову чудища, но зачарованный Ратислав и пошевелиться не мог. Не ведал он, что тот, кто в единственный глаз Лиха хоть раз заглянет, мигом лишится и воли, и силы. Толку от его меча теперь было, как от травинки. И не осталось в поле ничего, кроме его боли, страха и тьмы, с утробным чавканьем поглощающей правнука Кощея. Выпал кладенец из его рук. Лихо захохотало, сделало шаг вперед, чтоб навсегда оставить могучего богатыря в подсолнуховом поле…

— А ну стой, чудище поганое! — вдруг раздался звонкий голос.

Ратислав поднял голову и глазам своим не поверил: сияя, будто объятая алым пламенем, неслась к нему Василиса. Рука ее была поднята вверх, а в ней горело что-то так ярко, что захотелось зажмуриться. Лихо взвыло от боли, неуклюже пряча единственный глаз в кривых ладонях. Но было поздно: светлое и живое, несущее добро и счастье пламя самой Жар-птицы темную силу не пощадило. Выжгло самое дорогое, что было у чудища, дар его темный сокрушительный. С поляны улепетывало неуклюжее ослепшее существо, разом позабывшее и про богатыря, и про девицу. Лихо убегало, скуля побитым щенком, а сердце Ратислава наполнялось теплом. Богатырь чувствовал, как возвращаются к нему силы, как светлеет взор и появляется на губах счастливая улыбка.

Горящая всадница была уже близко. Он различал ее хрупкую фигурку на могучем крупе кобылы, видел огромные синие глаза, полные слез. Остановиться у Василисы не вышло, Искорка, до которой, наконец, дошел испуг, взбрыкнула, и девица, неловко взмахнув руками, повалилась набок, роняя заветное перо, то самое, что подарила ей Жар-птица. Теперь оно запуталось в траве, освещая поляну ласковым теплым светом. А Васена упала прямо в услужливо подставленные руки богатыря, тотчас спрыгнула с них на землю и принялась стучать крохотными кулачками по его могучей груди. Из глаз лились слезы, но она и не думала их смахнуть, лишь колотила Ратислава и кричала:

— Как ты мог! Как мог ты меня оставить, знал же, что не догонишь! Никому еще не удалось с Лихом справиться, обманул ты меня, богатырь, обманул! А если б победило оно тебя, чтобы я делала? Как бы источник одна спасала? Как бы я без тебя-я?

Она вдруг обмякла, спрятала лицо в ладони и уткнулась лбом в грудь Ратислава, лишь острые плечи поддрагивали от рыданий. Оба они понимали, что дело вовсе не в источнике. И вообще не в колдовстве. Васена всхлипывала, а богатырь гладил ее по золотым в свете пламени волосам, думая о том, что счастье может прийти тогда, когда меньше всего его ждешь. И вот стоит перед ним упрямая недотрога, державшаяся изо всех сил, само Лихо победившая. Ведь воротилась, за ним, Ратиславом воротилась. Не побоялась.