Тимофей догнал своего бывшего товарища, на самом углу успел броситься ему под ноги. И как только они вместе покатились в кусты, над ними защелкали пули о стену дома, обдав известковой пылью. У Жоры глаза вылезли из орбит, челюсть отвисла; он смотрел на выщербленные пулями ямки в штукатурке и не мог сказать ни слова. Затем пополз вслед за Недолей и долго еще боялся подняться на ноги, хотя за углом был уже в полной безопасности.
Больше Тимофей его не видел и — надо же так — встретил через два с половиной года. За это время Утробин возмужал, поздоровел, отпустил бороду, даже отрастил животик.
— Так где ты, как сюда попал? — спросил Тимофей.
— Что… Освобожден от службы по чистой.
Грыжа, понимаешь ты, еще что-то болит, — Жора состроил страдальческую мину. — Сижу дома, пасу волов, заделался, так сказать, хвостокрутом. Ну а ты-то как? Говорят, немцы тогда расстреливали чуть ли не всех поголовно.
— Удалось уйти. С Черноморским отрядом… А сейчас из госпиталя иду, после ранения.
— Вылечился, значит! Вид-то у тебя, прямо надо сказать, неважный: кожа да кости.
— Были бы кости — мясо нарастет, — отшутился Тимофей.
— Что это у тебя? — Мичиган взял у Тимофея недоеденного бычка, повертел в руках, понюхал, бросил в сторону… — Фу, гадость!.. Отъелись на мертвецах… На-ко вот…
Он мигом вытянул из-под рядна кусок янтарного, с розовыми прожилками сала, посыпанного крупной серой солью, несколько яиц, брынзу, огромный ломоть белого хлеба — снедь, которую Тимофей давным-давно не только не пробовал, но и не видел. Невольно проглотил слюну.
— Ну, чего ты стоишь, как засватанный? Бери лопай!
— Насчет пожрать — это я в любой момент, — невольно подделываясь под речь Жоры, отозвался Тимофей.
Взял в руки кусок сала, отряхнул соль, откусил. А потом хлеба. Сколько мог захватить зубами. И от забытого вкуса сала, хлеба голова закружилась.
— Подожди-ка…
Жора из задка телеги вытащил квадратную бутыль, заткнутую стержнем кукурузного початка.
— Хлебни! Чистейший первак…
Хлебнул. Самогон ударил в нос, забило дыхание. Теплая волна прошла по всему телу, поднялась в голову и стало легко-легко.
— Крепкая!
— Из отборной пшенички… Ну-ка еще!
Тимофей снова приложился. Опять теплая волна прошла по телу, и Тимка почувствовал, как у него от жара запылали щеки. Он с благодарностью посмотрел на Жору. Вот что значит настоящий друг, накормил, напоил, пронеслась в его мозгу мысль, и ему захотелось рассказать Мичигану о себе что-то хорошее, чтобы тот слушал и удивлялся, а может, и завидовал, и он начал говорить, хотя язык не очень-то слушался его.
— Я, брат, все эти годы воевал. Где только не был…
— Значит, пришлось трехлинейку потаскать?
— Трехлинейку! Я пулеметчик.
— Пулеметчик?!
— Ну да! Я, брат, за пулеметом король! Во всей дивизии лучшего не было. Дам очередь — как косой. Камышинку могу пулей срезать, галку на лету сшибить… Да что галку — дай пулемет, распишусь пулями… Не заболей тифом, наверное, уже орден имел бы…
— Да ну!
— Вот тебе и ну! Меня Реввоенсовет за стрельбу часами наградил. Серебряные, большие такие, с ключиком!
— Часами! А где же они?
— Когда в тифу лежал — хозяйка продала. Надо же было меня лечить.
— Здорово! Да ты хлебни, хлебни! И ешь, этого добра у нас много, не жалко…
От еды Тимофей не отказался. Уже вроде и полон живот, а сытости все нет и нет — наголодался.
— Да, заслуг у тебя много, а обмундирование-то того, подгуляло, — не скрывая иронии, сказал Жора.
— Говорю же тебе — из госпиталя я. И потом… Ошибку я допустил…
«Чего таиться от бывшего соученика?» — мелькнула мысль, и Тимофей рассказал о случае с офицерами.
— Расстреляют, — авторитетно заявил Жора Мичиган. — Как пить дать. У нас в селе одного красноармейца расстреляли за то, что курицу украл. А тут — белогвардейцев упустил. Нет, брат, твое дело конченое…
Задумался Недоля: а ведь и в самом деле, пожалуй, одним разговором с Неуспокоевым дело не обойдется, придется предстать перед ревтрибуналом, а там…
— Да, брат, и помочь тебе ничем нельзя, — сокрушался Мичиган. — За помощь контрикам, знаешь, как строго…
Помолчали.
— Может, смягчающие вину обстоятельства учтут? Пролетарское происхождение, боевые заслуги…
Опять помолчали. Тимофей мысленно повторял все, что он скажет Неуспокоеву, а Мичиган думал о чем-то своем и все время искоса поглядывал на бывшего друга.
— Ты какой пулемет-то знаешь, ведь их, говорят, много? — наконец спросил он.
— Да я их все, какие есть, назубок. И «кольт», и «льюис», и «шоша».
— А «максим»?
— С «максимом» я все время и был. Первым номером.
Жора взял в руки бутыль, хлебнул из нее и, нагнувшись к самому уху Недоли, зашептал:
— Знаешь что, поедем ко мне.
— Куда?
— Домой, к папане моему.
— А служба?
— Да я же говорю, твоя служба кончилась. Два-три дня всей жизни осталось. Потом трибунал и…
— Значит, дезиком предлагаешь стать?
— Ну и что? Сколько амнистий дезертирам было и еще будет… Пересидишь, пока дело забудется. В случае чего — покаешься, признаешь свою вину. Простят. Поедем?
«Почему это он уговаривает меня стать дезертиром? — мелькнула тревожная мысль. — Почему?..»
Тимофей чувствовал, что Жора Мичиган уговаривает не только потому, что заботится о его жизни. Ведь сначала Жора просто посочувствовал, как обычно сочувствуют хорошо знакомому человеку, неожиданно попавшему в беду. Да и угроза-то явно преувеличена. Конечно, отвечать за ротозейство придется, но не расстрел же! И вдруг такая забота… Да и страшно: предлагает совершить преступление, чтобы избавиться от наказания за проступок.
«Почему, почему, какая цель?»
И вдруг припомнилось, как оживился Жора, когда Тимка сказал, что знает все системы пулеметов.
«Вот оно что! — мелькнула догадка… — Пулеметы…
«Максим»… Он же о «максиме» меня спрашивал… Значит, значит…»
Вспомнились слова комиссара батальона: «Кто не с нами — тот против нас, тот наш враг…»
«Значит, Жора, бывший друг — сейчас враг. Впрочем, какой он и раньше-то друг был? Просто расплачивался хлебом за помощь в ученье…»
Тимофей притворился пьяным, так что Жора даже слез с повозки и стал его поддерживать, а сам думал: что же делать? Обо всем этом нужно рассказать обязательно, но кому? Командиру батальона? А может, лучше Неуспокоеву? Но как это сделать? Согласиться дезертировать, а потом уйти? Заподозрит.
И вот в голове Недоли возник план. Он начал отнекиваться:
— Нет, не поеду…
— Почему?
— Боюсь…
— Вот чудак! Я его от верной смерти хочу спасти, а он боится.
— А если поймают? Тогда уж наверняка…
— Ничего не будет, попросишься на фронт и все. А в случае чего бумагу можно состряпать. Болел, мол, тифом или еще чем. И с людьми я тебя познакомлю.
— С какими?
— Там увидишь… С хорошими людьми. Я потому тебя уговариваю, что ты мне и в училище помогал, и тогда от верной смерти спас. Хочу и тебе отплатить тем же…
— Ладно! — решился Недоля. — Только…
— Что? — насторожился Мичиган.
— Мне нужно в госпиталь сходить.
— Зачем?
— Понимаешь, там сегодня Маруся дежурит… Медсестра… Ну вот, проститься хочу…
— Да плюнь ты на нее! Другой не найдешь, что ли? Да у нас в селе девок — хоть пруд пруди!
— Мы друг другу слово дали… И потом, если я на ее дежурстве убегу — расстреляют: и те офицеры при ней утекли, и я… А так — возьму документы, а в батальон не явлюсь. И все, она ни в чем не виновата… Да и книжку надо там одну захватить, ты же знаешь, что для меня книжка!..
— Честно?
— Честно!
— Скоро вернешься?
— Туда и обратно, только и всего…
— Тогда давай! Не задерживайся!..
Тимофей, пошатываясь, пошел от телеги, но как только очутился за забором, помчался во весь дух в батальон.
Глава IV
ЗАДАНИЕ
Только скрылся Недоля, как к Мичигану подошел высокий пожилой красноармеец. Рука на перевязи, а голова так забинтована, что видны только левый глаз, нос и часть небритой щеки.
