От такой стрельбы Тимофей сначала было за голову взялся, но потом даже обрадовался. Ему-то что? Ленту подавать Еган может, нажимать на гашетки Жора научился, а уж куда полетят пули, что будут делать пулеметчики, если возникнет неисправность, это Недолю не очень-то интересовало. Вернее, он был даже заинтересован в том, чтобы стреляли они похуже.

— Может, обедать пора? — предложил как нельзя более кстати Жора. При упоминании обеда толстогубый Еган несколько оживился и потянул пулемет один, шагая быстрее всех.

А к хозяину опять гости приехали: во дворе две лошади. Видать, недавно прибыли: бока еще не просохли. И наготове — не расседланы, а лишь ослаблены подпруги. Увидел Настю — тревожно стало на душе, — лицо у нее какое-то испуганное, и по глазам видно: что-то хочет сказать.

Улучила минутку, шепнула на бегу.

— Время назначили… В воскресенье, в двенадцать дня… Поднимутся сразу все, сигнал — залп из всех орудий какого-то корабля…

«Два дня осталось, — мелькнула мысль. — Что же делать?»

И вдруг словно озарило: схватил Настю за плечи, затянул в открытую дверь сарая.

— Ты что, Тима? — зашептала она. — Увидят люди…

— А ты кричи, вырывайся…

Она непонимающе взглянула на него.

— Да кричи же! — ущипнул за бок.

Эх и оплеуху получил Тимофей, даже в ушах зазвенело, и в глазах радужные искры запрыгали.

— Слушай! — повелительно зашептал. — Как хочешь, любой повод придумай, но сегодня же ты должна выйти в Одессу. Запомни адрес: Маразлневская, 12. Запомнила? Прямо к уполномоченному особотдела Неуспокоеву. Скажи, о чем сообщал в письме, готово. И повтори то, что мне сейчас сказала. Ну, теперь беги… Да ругай меня!..

Настя все поняла. Выскочила из сарая красная, с горящими глазами и так начала честить Тимофея, что он и сам засомневался: может, она и вправду рассердилась и до поручения ей и дела нет?!

«Придется вечером ей объяснить все как следует», — думал он, выходя из сарая и невольно потирая щеку.

Первым его встретил Жора.

— Что ты к ней пристаешь? — с упреком начал он. — Говорил же тебе…

— Нужен я ей, как собаке пятая нога. И хозяин тоже… Влюблена она по уши…

— В кого же? — забеспокоился Мичиган.

— В тебя, чучело…

А Булдыга-Борщевский съязвил:

— Ишь ты, поглядеть на него — сирота, уши да нос торчат. А в любовных делах разбойник…

Настя сразу сообразила, что к чему. Отпросилась у Гильфера домой, навестить якобы заболевшую сестру. Тот только рукой махнул — не до того ему сейчас.

— Иди!

И даже не спросил, когда вернется.

Вечером уехали Жора с Еганом и пулемет с собой увезли. А Тимофей, где бы ни был, что бы ни делал, об одном думал: доберется ли Настя до Одессы, предупредит ли, сумеют ли там принять меры? Ведь всего два дня осталось…

Мучили Тимофея эти вопросы и, чтобы хоть как-то отвлечься от них, начал удлинять патронную ленту. И только разрезал одну, как увидел перед носом дуло маузера.

— Ты что, гаденыш, задумал? — зашипел Булдыга-Борщевский.

Словно оборвалось все. «Настя попалась…» И такая вдруг тяжесть навалилась, нечем стало дышать…

— И так боеприпасов мало, а ты еще ленты портишь!

Отлегло — значит, с ней все в порядке. Тимофей заулыбался, успокаивая рассвирепевшего штабс-капитана.

— Что вы! Наоборот, я лучше делаю. Запасных лент нет, набивать в бою некогда. Вот и удлиняю. Вместо двухсот пятидесяти в ней будет четыреста патронов. Мы это еще в полку Бражникова делали. Здорово получается!..

— А ну-ка покажи, как это?

Недоля на глазах у Булдыги-Борщевского склепал ленту, протянул ему.

— Смотрите!

Штабс-капитан повертел в руках, все еще не пряча оружия.

— Так можно и на пятьсот, и на тысячу патронов сделать?

— Вообще-то да, только управляться с ней трудно. В коробку не влезет…

Штабс-капитан спрятал маузер, пригрозив:

— Смотри у меня!..

«Да уж смотрю, — подумал Тимофей. — Эх, скорее бы уж воскресенье…»

А тут откуда-то привезли ручной пулемет «шоша». Только он, наверное, был закопан в землю несмазанным и проржавел так, что некоторые детали затвора просто-напросто крошились в руках.

— Да, здесь уж ничего не сделаешь, — согласился Булдыга-Борщевский. — Иди отдыхай. А где же твоя краля?

— Кто это, Настя, что ли? А ну ее! Хотел пошутить, а она… — И Тимофей погладил щеку, словно она у него еще болела. А про себя подумал: «Поздно вспомнил, господин штабс-капитан. Она уже наверняка добралась До Одессы…»

Ночью Тимофей волновался, долго ворочался с боку на бок и заснул лишь под утро, да так крепко, что очнулся только от стука в дверь сарая.

— Эй, парень, вставай!

Вышел. Стоит у ворот сарая Булдыга-Борщевский. Ноги врозь, руки в бока, чуб на ухо. И хотя самогоном крепко несет, но глаза ясные, и весь он какой-то собранный, подтянутый.

— Переоденься-ка, — подбросил ногой к Недоле одежду. — А то тебя твои большевики так нарядили, хоть на огород вместо пугала ставь.

Тимофей и сам знал, что видавшие виды генеральские брюки и фуражка с доброе решето совсем не красят его вообще-то не очень бравую фигуру, но попытался оправдаться:

— Я же в госпитале был, а не в боевой части…

Взял одежду. Крепкие, хотя и поношенные сапоги, штаны из чертовой кожи. Такие были у него в детстве — сносу им нет. Гимназическая куртка, только вместо блестящих пуговиц пришиты обыкновенные, черные. И фуражка гимназическая, но без кокарды. Все в основном-то впору. Переоделся и превратился в ладного гимназиста.

— Ну вот, другой табак, — одобрительно хмыкнул Булдыга-Борщевский.

Во дворе стояло несколько подвод, возле которых о чем-то переговаривались немцы-колонисты. Булдыга-Борщевский зашагал к ним.

— Ну, болышевичок, поехали, — пригласил он Тимофея.

Недоля на шутку ничего не ответил, только спросил:

— Куда?

— Давай, парень, так договоримся: завтра я отвечу на любой твой вопрос, а уж сегодня, будь добр, выполняй, что тебе велят!

Говорит вроде вежливо, но слова звучат зловеще, зрачки глаз стали острыми, как иголки, и рука невольно приподняла полу френча, показав рукоять засунутого за пояс брюк маузера.

Что оставалось делать? Сел на повозку. Потянулись они со двора. Груз невелик, но, видать, нелегок: глубокие колеи остаются за каждой подводой. Привалился к соломе, боком почувствовал какой-то выступ. Незаметно ощупал. Ага, пулемет! И даже на душе веселее стало — с пулеметом-то он что-нибудь да значит.

Дорога пошла под уклон. Оглянулся — по берегу балки раскинулось большое село, значительно больше, чем то, в котором он пробыл эти две недели. Похоже, что это Ландау [10], центр волости. Точно, оно, только в Ландау такая большая кирха; в прошлом году Тимофей проезжал мимо села, и кирха запомнилась.

Въехали на центральную площадь. Народу — уйма, не протолкнешься. У ревкома, он расположился в помещении бывшего волостного правления, — молодежь, призывники. Тут же и ревкомовцы, совсем молодые еще, несмотря на бороды, парии в кожаных куртках и шинелях. По краям площади — повозки немцев-колонистов. Добротные телеги, и на каждой что-то лежит, накрытое соломой. Да и самих колонистов уж слишком много, в центре площади настоящая толкучка. Тут и женщины, и мужчины, и дети. Кто-то что-то пытается продать, да, по-видимому, толпа собралась не для торговли — покупателей мало. Зато Тимофей успел заметить несколько знакомых лиц. Из тех, что приезжали к Гильферу.

«Если такую толпу вооружить и двинуть к побережью — прорвется без труда. А там десант…» — отмерил Недоля, и воображение уже рисовало, как белогвардейцы высаживаются на побережье и стремительно продвигаются вглубь, в тыл войскам, сражающимся с Врангелем и белополяками. Рвануться к пулемету и начать стрельбу? В кого? В правых и виноватых? Да и успеет ли он привести пулемет в готовность, вон штабс-капитан все время ходит возле и глаз с него не спускает.