— Дык мне сказали, что документы будут готовы только после обеда. Вот и отпросился на часок. А если бы я не явился? Могли бы тревогу объявить, сцапать прямо в городе. Тогда уж… Да и Марусю жалко. Когда офицеры убежали — она дежурила, а теперь тоже.

— И что же ты ей сказал?

— Что, дескать, я выбываю на особое задание и чтобы обо мне не беспокоилась…

Добавил тише, опустив глаза в землю:

— Понравилась она мне… Договорились, чтобы потом, значит, вместе.

Третий раз рассказывал Тимофей все это — Жоре, попутчику и теперь вот этому — и уже сам начинал верить в то, что он любит Марусю, сестру из госпиталя, и что они решили, когда закончится война, быть всегда вместе.

— А может, только за Шеллером-Михайловым ходил?

— Нет, за документом. Да вот направление в часть. — Тимофей пошарил в карманах. — Что-то нету, наверное, я его в книгу положил, — а про себя подумал: «Ведь книгу-то он просматривал, иначе откуда знал бы, что это Шеллер-Михайлов. Значит, и направление видел». — Ну да, в книге. Сразу же под обложкой лежит. Оставить книгу там не мог, все знают, как я читать люблю. Подозрительным показалось бы.

— А между прочим, — твердо выговаривая каждое слово и пристально глядя на Недолю, заговорил Булдыга-Борщевский, — на книге штампик бывшего владельца дома, в котором сейчас ваш батальон разместился.

— Разве? А я еще думал, что это за доктор Плисовский. Оказывается, он в этом доме жил?

— Так как книга-то к тебе попала?

— Ребята, когда навещать приходили, принесли. Да только она не очень интересная. Я больше люблю исторические. Вот я про поручика Мировича читал, потом про княжну Тараканову. И про Юрия Милославского, и про князя Серебряного…

— Ну ладно, — прервал Тимофея Булдыга-Борщевский. — Ты знаешь, куда ты попал?

— Небось не глупенький, догадываюсь.

— Ну и что?

— Теперь уж что будет…

— Вот что будет: скоро мы Россию освободим от большевиков, в стране будет поставлен настоящий хозяин. Ты мертвых видал? — неожиданно спросил он.

— Видел. И убитых, и которые от тифа.

— А повешенных?

— Тоже видел. Немцы после восстания сразу начали вешать.

— Ну а таких, у которых кишки наружу, звезды на лбу?

— Таких нет…

— Так вот, я тебе пострашнее сделаю, если задумаешь к своим краснопузым переметнуться. И учти, отсюда и мышь незаметно не убежит.

— Да я что! Сказал Жора — пулемет надо в порядок привести, вот и начал…

— Да, а откуда ты пулеметы знаешь?

— На заводе, в мастерских, где их ремонтировали, работал.

И это правда, пусть всего несколько дней, но работал. Что из того, что пулемет он изучил позже, когда в Днепровском отряде стоял на охране берега под Анапой. Но зачем об этом говорить?

— Как он?

— Видать, послужил, — показал на исщербленный щит и помятый кожух. И вдруг Тимофей решил проверить, просто так, на всякий случай, хорошо ли знает этот человек пулемет. — Меня беспокоит, как там пружина… Есть в затворе одна деталь, часто выходит из строя. Перетирается. А без нее и пулемет не пулемет…

Щелкнул затвором, вытащил из него пластинчатую пружинку, очистил пучком травы от масла, показал на маленькую выемку.

— Вот здесь она перетирается. Лопнет — пиши пропало. Но эта еще ничего, послужит…

Булдыга-Борщевский слушал внимательно, и в глазах его не отразилось ничего.

«Ни уха, ни рыла, ни свиной головы ты, ваше благородие, не понимаешь в пулемете», — озорно подумал Тимофей, внешне сохраняя серьезно-озабоченный вид, Убедился он в этом с радостью: если он нужен только для того, чтобы оружие в порядок привести, — одно дело, а коль он будет необходим и как пулеметчик — совсем другой разговор. С оружием в руках, да еще с таким, как «максим», ого, что можно сделать.

— Ты только устройство его знаешь или и стрелять умеешь?

— Умею. В полку Бражникова пулеметчиком был. Потом меня еще в Чека таскали.

— В Чека?

— Ну да. Все спрашивали, не говорил ли со мной сам Бражников или кто из его приближенных. Что-то там случилось… А чего со мной разговаривать? У меня взводный был; что он скажет, то я и делал… А это, — Тимофей дотронулся до щита, — надо бы испытать.

— Ну так что?

— Ленты нужны, патроны.

— Будут. К вечеру управишься?

— Вполне.

— Ну давай, Трофим, действуй.

— Тимофеем меня звать. Тимофей Недоля…

— Это все равно. Действуй. Мы тебя не забудем. И пошел.

«Не забудете… — подумал Тимофей, глядя в спину Булдыги-Борщевского. — И я не забуду… Но как же все-таки сообщить обо всем товарищу Неуспокоеву? Ладно, поживем — увидим…»

Снова взялся за пулемет. И вдруг словно укололо: где же все-таки он видел этого человека, где? Все в его лице знакомо, и эти голубые, но какие-то безжизненные глаза, и этот ровный, с горбинкой нос, и выдающийся вперед подбородок, и необычно розовые полноватые губы… И особенно чуб; да не просто чуб, а манера стряхивать головой, отчего волосы взлетали вверх и падали набок, закрывая часть лица и ухо. Где, где? У Григорьева? Среди махновцев? В полку Бражникова? Нет, нет, нет… Даже голова заболела от напряжения, но ниточку поймать не удалось — провал в памяти…

Показался всадник. Едет по дну балки. И, как видно, издалека: у коня на груди, в паху, на боках за передними ногами темные пятна пота. А всадник… Бог ты мой, так ведь это Арканов! Начальник поста Карабуш… Вот, значит, каков он! Недаром покойный Гвоздев к нему так недоверчиво относился!..

Да, но ведь Арканов Тимофея хорошо знает, знает, что он комсомолец, готовился в партию большевиков вступить и уже считался сочувствующим. Нет, Арканов никогда не поверит, что красноармеец Тимофей Недоля мог стать изменником.

Эти мысли мгновенно пронеслись в голове Тимофея, и он даже растерялся. Арканов сразу же возьмет его под подозрение, другим расскажет. А тот, вспомнил Тима о холодных, как льдинки, глазах только что подходившего человека, ни перед чем не остановится. Ленты на спине станет вырезать и не задумается.

Но больше всего страшило Тимофея то, что он погибнет бесполезно, не успеет никому ничего сообщить о том, что здесь замышляется. Бежать? Куда? И пол сотни сажен не пройдешь, как поймают, — голая степь, отовсюду видно, как муху на тарелке. Наверное, и сторожевые посты расставлены; такое дело затевают должны быть начеку.

Эх, была бы сейчас лента, чесанул бы очередью, и порядок. А там — будь что будет. Сказал бы, пулемет дескать, неисправен…

Арканов между тем подъехал к колодцу, спешился коня сразу поить не стал, привязал к акации, боится как бы запалу не было. Наверное, сам пить захотел взял бадью, стал опускать ее.

Глубоки степные колодцы. На десятки сажен уходят они в землю. Глянешь сверху — только светлое пятнышко блестит. Да еще сушь, и веревки еле-еле хватает, и это Тимофей знал, сам утром доставал. Бывший начальник поста совсем перегнулся в колодец, только зад наружу торчит, да ноги в камень упираются, чтобы не потерять равновесие.

И Тимофей, не раздумывая, в каком-то мгновенном порыве вдруг вскочил на ноги, съехал с обрыва, в два прыжка очутился у колодца, дернул ноги Арканова кверху… Послышались глухие удары тела о каменные стенки, через несколько секунд донесся гулкий всплеск. Недоля не стал заглядывать в колодец — некогда. Отвязал коня, хлестнул его попавшимся под руки прутом, потом из корыта стал брать горстями воду, заливать свои следы. И все это делал спокойно, размеренно, как заведенный, и только поднявшись на обрыв, почувствовал, как у него дрожат руки и ноги, пересохло в горле, болезненно забилась какая-то жилка в левом виске.

«Надо успокоиться… Да и нельзя мне здесь сейчас быть. Увидят коня, станут всадника искать. Не мог же я не заметить, куда он делся?! А может, поднять крик, что он в колодец упал? А если не убился до смерти и его успеют вытащить? Нет, ни к чему…»

Откатил пулемет в кусты, забросал ветками — и во двор. Через заднюю калитку. И только порог перешагнул — Настя навстречу. Какая-то необычная. То слова не добьешься, а тут улыбается, глаза блестят.