— Гнать его в три шеи, чтобы конницу не срамил!

Но Клиндаухов упросил, остался, и вышел из него лихой рубака. Однажды красная батарея накрыла петлюровский бронепоезд. Тот начал удирать на полных парах. И тогда в каком-то безрассудном порыве наперерез ему бросилась группа конников. Клиндаухов сразу же вырвался вперед, сблизился с паровозом, успел первым выстрелить в показавшегося из окна «сечевика», дотянулся до поручней и прямо с коня вскочил в паровозную будку.

— Назад! — закричал он машинисту.

Приказ, подкрепленный маузером, подействовал убедительно, и вскоре бронепоезд прибыл в распоряжение красных войск. За этот подвиг командование наградило Клиндаухова великолепными красными галифе[3]. Подарком Павел Парамонович очень дорожил и надевал галифе только в самых торжественных случаях.

На коне и пешком Клиндаухов измесил тысячи верст военных дорог, был и ранен и контужен, а адъютантом его назначили чуть ли не силой, когда срочно потребовалось заменить бывшего офицера, оказавшегося предателем. И тут на тебе — штабист!

— Штабист! — Клиндаухов схватил со стола лист бумаги. — Штабист, значит! — подбросил он лист и несколькими неуловимо быстрыми взмахами шашки иссек его в лапшу.

Но тут же устыдился своей горячности и уже спокойнее спросил:

— Где воевали, в какой части служили раньше?

Моряк предпочел не распространяться на эту тему. Раньше он был известен в Одессе под именем Фильки Руля. Перед самой революцией за неудачный налет Филька попал в помещение, из которого мир просматривался через частую решетку из толстых прутьев, и только Керенский освободил его, как, впрочем, и всех других уголовников страны.

Филька Руль вскоре сообразил, что можно обычный грабеж называть экспроприацией, если объявить себя анархистом, что он и сделал. В девятнадцатом, поддавшись общему порыву, Филька вступил в отряд, сформированный известным одесским бандитом Мишкой Япончиком из собратьев по ремеслу; отряд этот несколько дней побыл на фронте под Вапняркой. Но любители легкой наживы быстро поняли, что на фронте стреляют и могут даже убить, и устремились назад в Одессу-маму. Большинство их, в том числе и наш моряк, благополучно добрались, вот только самому Япончику не повезло: в городе Вознесенске он был задержан и по приказу ревкома расстрелян.

Во время деникинщины Рулю кое-как удалось избежать мобилизации, а с приходом Красной Армии он устроился в портовую мастерскую. Странная это была мастерская. Все здесь называли себя красными военморами и форму носили соответствующую, а выполняли частные заказы из казенных материалов и жили припеваючи до тех пор, пока мастерскую не прикрыла ЧК. И чтобы не быть расстрелянным по суду военного трибунала, моряк поспешил объявить себя добровольцем.

Его направили служить в отдельный батальон пограничной охраны. Впрочем, обо всем этом он не стал распространяться, ответил Клиндаухову без особой заносчивости:

— Кое-где пришлось побывать. Да разве сейчас об этом речь? Вот корочки надо подлатать…

Клиндаухов вызвал старшину, распорядился:

— Выдай ему все необходимое, чтобы обувь в порядок привел. Потом заставь по-пластунски ползать, стрелять лежа, с колена и стоя. Да чтобы как положено, десять выстрелов в минуту. А патроны пусть из ленты вынимает. Увидим, будет ли он после этого арсенал на себе таскать…

И Павел Парамонович закончил необычно длинную для себя речь:

— Красный воин должен быть вот таким! — показал на плакат.

На плакате, приколотом над столом, на фоне пятиконечной звезды стоял образцовый красноармеец с винтовкой в руках, с бантом на груди, с подсумками на поясе. Он попирал сломанный царский скипетр и корону, а под ними была подпись:

Впрочем, и сам Павел Парамонович Клиндаухов мог бы служить образцом в соблюдении формы. Френч вычищен и каким-то образом даже выглажен, синие кавалерийские петлицы сияли морской глубиной, нарукавные знаки отличия родов войск и знаки различия пришиты так, как того требовал приказ Реввоенсовета. Вот только на локтях виднелись заплаты да сапоги без подошв, но это уже не от него зависело.

Старшина пошел приводить Фильку Руля в плакатный вид, а Клиндаухов вдруг обнаружил, что исшинковал-то он не просто лист бумаги, а отпечатанный приказ. Плюнул в сердцах и, злясь на себя, на этого так не вовремя пришедшего военмора, сел за машинку печатать заново. На листе бумаги, сквозь которую проглядывали жгучие очи полуобнаженной красавицы и надпись: «Мыло «Скромность». Вне конкуренции», — печатать приходилось на найденных где-то неиспользованных обертках, — уже виднелось:

Далее в приказе говорилось, как белогвардейцы высадились и открыли огонь и как часовой красноармеец Колупаев, отослав к заставе подчаска за подкреплением, вступил в бой. Одного он убил, двоих тяжело ранил, одного задержал, а остальные «обратилис в постыдной бигство в мори.

Да здравствюют Красный Орлы?

Командир — Гирасимов.

Воинком…»

Фамилия комиссара батальона — Урсульев — никак не поддавалась воспроизведению на машинке, получалось черт те что, и Клиндаухов, оставив место для того, чтобы вписать эту фамилию от руки, начал выстукивать свою должность: «Адю…»

Резко, требовательно зазвонил телефон — от неожиданности Павел ударил сразу по двум буквам.

— Адъютант батальона слушает вас!

Кто-то тревожно и сбивчиво, срываясь на крик, докладывал:

— …Пост Карабуш напа…

Затем какой-то стук, треск — и все.

— Что такое? Повторите! Алло, Карабуш, повторите! Что там случилось?

Трубка молчала, слышались только приглушенные щелчки и гудение.

И, уже забыв про неоконченный приказ, Клиндаухов кричал что есть силы:

— Карабуш, Карабуш! Алло, Карабуш, отвечайте!..

Пост Карабуш молчал.

…Уполномоченный особого отдела Северо-Западного района Черного моря красный военный моряк Дмитрий Неуспокоев сбросил бушлат, разулся и плюхнулся на диван. Это неуклюжее сооружение, оставшееся в кабинете с незапамятных времен, состояло, казалось, из одних пружин, кое-как прикрытых истрепанной обивкой. Но Дмитрий этого не замечал: лежал, вытянувшись во весь рост, и блаженствовал.

Ну и деньки за последнее время выдались — в небо глянуть некогда. Белые зашевелились. Только что пытались высадиться у Санджеевой балки. Часовой Захаров отбил десант почти в два десятка человек. А ночью — у Чубаевки. Молодец Колупаев, не растерялся, встретил врагов по-пролетарски [4].

Неуспокоев, как только получил известие о десанте в Чубаевке, выехал туда сам. Важные птицы пытались высадиться. В кармане убитого оказались документы на имя полковника графа Роникера. Раненые документов не имели, находились в тяжелом состоянии и говорить пока не могли, а насмерть напуганный белогвардеец, оставшийся невредимым, назвался французским консулом. Консул, дипломатический представитель, а высаживается тайком вместе с каким-то сбродом. Шлепнуть бы его безо всяких разговоров. Но нет, нельзя. Международные осложнения можно вызвать, сорвать переговоры с Францией, которые ведутся в Стокгольме и Копенгагене. Отправили его в ЧК, а потом в Центр, там разберутся, что к чему.

К кому все-таки шли эти неизвестные, и по всему видно — по оружию, по одежде, по рукам — офицеры? Ведь где-то ждут их. Ничего, вылечатся — расскажут.

Недавно поступило сообщение, что начальник поста Карабуш Арканов — бывший белый офицер, только скрывает это. Вообще-то ничего удивительного: когда части 41-й дивизии разгромили группу генерала Шиллинга и заняли Одессу, батальон пограничной стражи, охранявший побережье при белогвардейцах, почти в полном составе перешел на сторону Красной Армии. После тщательной проверки многих офицеров пришлось отправить в другие части, подальше от побережья, а кое-кого и в ЧК.