Тимофей Недоля попал в Днепровский отряд, которым командовал черноморский матрос Иван Иванович Матвеев. Парнишка чем-то приглянулся командиру, и тот взял его за вестового.

На четвертый день пришли в именье помещика Фальц-Фейна — Асканию-Нову. Расположились на дневку. Бойцы отряда с удивлением осматривали зеленый остров в степи, диковинных птиц и животных. Старенький сторож, его скоро все стали называть дружески Фомичом, охотно рассказывал, как привозили сюда деревья и животных из всех стран мира. Но с особой теплотой он вспоминал Клима Евдокимовича Сиянко, который с детства начал заниматься разведением в степи птиц и зверей и посвятил этому делу всю жизнь.

— Все это, — обводил вокруг рукой Фомич, — его, Клима, рук дело. Конечно, деньги барина, тут никуда не денешься, а руки — его… Барин-то что, приедет, поглядит, бычку какому хлеба с солью даст. А то все Евдокимыч, царство ему небесное…

Перед вечером прибыл еще отряд. Впереди знаменосец на белом коне, а знамя черное, с черепом и костями. Анархисты. За знаменосцем, на вороных конях, с ног до головы одетые в кожу, красивая смуглая женщина и русоволосый человек с военной выправкой. Следом отряд. Кто — в кожаных куртках, кто — в матросских бушлатах, но у каждого на голове бескозырка, полуаршинные чубы вьются по ветру. А кони как на подбор. В первой колонне все гнедые, во второй — чубарые, в третьей — буланые…

— Маруся Никифорова пожаловала, — сказал кто-то.

— Да не Никифорова, та плоская, как доска, а эта, вишь, какая краля.

— Одного поля ягоды — бандиты…

А кое-кто кричал:

— Эй, клешник, штаны подтяни — потеряешь!..

— Матрос с разбитого корыта, ленточку кверх ногами прицепил!..

— Плавали небось от камбуза до гальюна, только пыль клубами позади!..

Насмешки имели основание — отряд анархистов состоял изо всякого сброда, однако почти все для шика натянули матросскую форму.

Отряд расположился в фальфейновском дворце. А вскоре к Матвееву прибежал Фомич.

— Да что же это такое, товарищ командир! Господа анархисты бизона застрелили, свежуют сейчас. А Клим Евдокимыч за ним в саму Америку ездил, еле достал. Их, говорил, будто и на свете не осталось…

Матвеев встал, поправил ремень на кожаной куртке, проверил маузер, сказал комиссару:

— Пойдем! И возьми еще с десяток человек.

— Можно и мне? — попросился Тимофей.

Матвеев молча кивнул головой.

Во дворе окна ярко освещены. Матвеев толкнул дверь, шагнул в комнату, за ним — комиссар и начальник штаба. Тимофей и остальные остались в коридоре около открытой двери. У стола трое: атаманша — женщина лет двадцати пяти с черными, по-восточному удлиненными глазами и ярко-красными губами; ее адъютант — стройный белокурый человек в офицерском френче без погон, и матрос, так густо заросший волосами, что на лице выделялись только мясистый нос и маленькие серые глазки. Увидев вошедших, он схватился за маузер, но белокурый остановил жестом руки.

Матвеев поздоровался, сел, отодвинул в сторону бутылки, стаканы, остатки еды. Положил пудовые кулаки на стол.

— Что-то незваные гости без приглашения за стол садятся… — начала атаманша, но человек в офицерском кителе только взглянул на нее, и та замолкла. И сразу стало ясно, что он здесь главный, с ним и начал разговор Матвеев.

— Я слышал, что ваш отряд, хоть и идет под анархическим знаменем, но поддерживает Советскую власть…

— Мы против всякой власти! — густым голосом прогудел волосатый.

— Однако вы, хоть и считаете себя сверх-р-революционерами, признаете власть своей атаманши, — отпарировал комиссар.

— Мне кажется, вы пришли сюда не для спора по идеологическим вопросам, — сказал человек во френче, доставая портсигар. Раскрыл его, протянул Матвееву. Тот взял папиросу.

Белокурый же положил папиросу на вытянутые пальцы левой руки, тихонечко ударил портсигаром по кисти, и папироса, описав дугу, очутилась во рту — точно так же, как сейчас.

«Он, он! — уже совсем уверенно подумал Тимофей. — И волосы и лицо… А он меня не узнает? Да нет, я за дверью, в темноте стоял…»

А воспоминания не отпускали, снова потянули к событиям в Аскании-Нова.

— Если признаем, что тогда? — спросил белокурый.

— Предлагаю влиться в наш отряд и вместе отстаивать Советскую власть, биться с немцами.

— А если не согласимся?

— Разоружим. Кто не подчинится — уничтожим.

— Разрешите посоветоваться, подумать.

— Хорошо. Через час ждем ответа. — Матвеев встал, направился к выходу, но около двери обернулся.

— Можно вопрос?

— Прошу!

— Вы на Кавказском фронте воевали?

— Так точно!

— Из Трапезунда на эсминце «Дерзком» уходили?

— Кажется…

— Тогда вы, господин поручик, должны меня помнить.

Белокурый по-волчьи, сбоку быстро взглянул на Матвеева.

— Простите, не узнаю… Сами понимаете, в команде вас было много, и с первого взгляда все матросы кажутся на одно лицо… Да и переход был, насколько мне помнится, ночью.

— Это точно… Но вечером, сразу же по выходу из порта, ведь вас солдаты хотели за борт выбросить?

Поручик промолчал.

— Я тогда за вас вступился, — напомнил Матвеев и покинул комнату.

Напрасно Матвеев ждал ответа — анархисты через несколько минут улепетнули из имения и исчезли, растворились в степной темноте. Потом говорили, что их отряд подался вверх по Днепру, в Екатеринославщину, а то вроде бы перешел к махновцам. Но ходили слухи и о том, что поручик Булдыга-Борщевский, узнав, что Махно не жалует офицеров, застрелил свою сожительницу-атаманшу, забрал награбленные ценности и исчез.

«Вот где выплыл», — подумал Тимофей и ответил:

— Куда уж мне теперь деваться…

Лежать бы да блаженствовать Тимофею: тишина, покой, еда отличная, сено в возке, покрытое рядном, мягче перины. Шеллер-Михайлов оказался не таким уж и скучным, как казалось вначале. Да нет покоя на душе; дни идут, а пока ничего не известно.

Послышался рокот мотора. Автомобиль? Нет, не похоже. Самолет? Откуда он здесь мог появиться? Рокот затих около дома, и вдруг в сарай вскочила Настя, схватила вилы и к двери.

— Ты куда?

— Там Шок приехал… Сейчас я его!..

— Да ты с ума сошла! — поймал ее около самой двери Тимофей.

— Пусти меня, пусти!.. Это он, Людвиг Шок, моего отца… И тогда он на мотоцикле приезжал… Пусти, я его… — и она попыталась вырваться.

— А ну не дури! — Тимка вырвал вилы, отбросил в угол, а ее оттолкнул к возку. — Да ты и подойти к нему не успеешь, как тебя…

— Но он же моего отца… Я сама видела…

— Ну хорошо, убьешь ты его, но ведь остальные останутся…

Снова застрекотал мотор мотоцикла, стал удаляться и стих.

— Да ты и не успела бы ничего сделать, уехал…

— Но как же так… Ведь сам дядя Адам говорил, что Шоки — бандиты… А сейчас руку ему пожимал, улыбался… — шептала сквозь слезы Настя.

Тимофей усадил ее на сено, заговорил, тихонько поглаживая вздрагивающие плечи девушки:

— А они и есть бандиты. Все, что здесь собираются. Почему они твоего отца убили? Потому что он был за Советскую власть, хотел, чтобы всем беднякам хорошо жилось. А чего хотят Шоки, эти офицеры, твой дядя Адам? Свергнуть Советскую власть, уничтожить большевиков. Значит, они идут против народа. Как же их иначе назвать? Бандиты!

Настя молчала, только плечи ее по-прежнему вздрагивали от сдерживаемых рыданий. И вдруг она заговорила быстро, сбивчиво:

— Я тогда обед бате принесла… Он куда-то собирался, поел наскоро… Я только вышла — мотоцикл подъехал. Красный весь — я впервые его увидела. Трое на нем. Я за кусты спряталась, смотрю, что будет. Один у машины остался, двое в ревком пошли. Потом вытащили отца. Тот, что за рулем был, в перчатках таких длинных, до локтя, отца наганом по голове. Потом выстрелил… Я так испугалась, даже кричать не смогла. А когда они уехали — к отцу. А он уже и не дышит… Люди сказали, что это были Шоки. За рулем-то старший, Людвиг. И сейчас он приезжал. И мотоцикл тот же, и перчатки такие же… Ну зачем ты меня не пустил?