Корнилов отправился на автомобиле, в сопровождении двух текинцев и полковника Голицына, по-прежнему состоящего при нём порученцем. К Петрограду приближалась осень, её дыхание чувствовалось в ветрах, дующих с Финского залива, и в начинающей желтеть листве. Приближение осени несколько тревожило генерала, даже при том, что Троцкий гнил в земле на тюремном кладбище, а большевики и прочие левые партии сидели тихо, как мыши под веником. Корнилов опасался, что весть о происшествии в Смольном заставит большевиков перейти к активным действиям и террору, но этого не произошло, и гайки можно было закручивать дальше.

Особняк у Красного моста встретил его охраной из юнкеров, которые проверили документы у каждого, включая самого Верховного. Робея и краснея от волнения, но всё же проверили. Приказ Верховного об ужесточении пропускного режима на все военные объекты наконец дошёл и до министерства.

Савинков был неприветлив и хмур, но руку Верховному всё-таки пожал.

— Что нового в военном министерстве, Борис Викторович? — улыбнулся Корнилов.

— Все новости нынче о другом, — холодно произнёс бывший террорист.

— Безусловно, — кивнул генерал. — Но меня сейчас интересует происходящее в вашем ведомстве.

— Слава Богу, всё хорошо, всё налаживается, — сказал Савинков. — Викжель пытался ставить палки в колёса, есть ещё небольшие разногласия, но, в целом, всё хорошо.

Эсер смотрел на Верховного цепким пронизывающим взглядом, и генерал прекрасно понимал — Савинков знает о том, как произошла передача власти и что случилось с Петросоветом.

— Если кто-то будет препятствовать, Викжель, Земгор, военно-промышленные комитеты, сразу дайте знать мне, — сказал Корнилов. — Наведём порядок.

— А вы и в самом деле принялись душить завоёванную свободу, Лавр Георгиевич, — хмыкнул Савинков.

— Прошу вас, не путайте свободу и вседозволенность, — глядя террористу в глаза, произнёс генерал. — Иначе мы с вами закончим не как Бонапарт и Массена, а как Робеспьер и Верньо. Революция, как Сатурн, пожирает своих детей, Борис Викторович. Вы же учили историю Французской революции?

— А вы, значит, возомнили себя Бонапартом, Лавр Георгиевич? — скривился Савинков. — Он тоже плохо кончил.

— Короноваться я не собираюсь, — сказал Корнилов. — Как я уже говорил, я хочу довести страну до Учредительного собрания, которое и определит дальнейшую судьбу России.

Савинков откинулся на спинку стула и пристально посмотрел на собеседника. Принять, понять или даже просто поверить Верховному эсер не мог. Он часто фантазировал о том, что сделал бы, если бы сам захватил власть в стране, и чётко понимал, что никакое Учредительное собрание созывать он бы не стал. В общем, он мерил по себе, и поэтому сомневался в словах Верховного.

— Вы пытаетесь навязать России нечто более страшное, чем самодержавие, — медленно произнёс Савинков.

— Ошибаетесь, Борис Викторович, — покачал головой Верховный. — Я пытаюсь её спасти. Может, не самыми популярными и приятными методами, но лечение — всегда неприятная штука. Микстуры от кашля тоже горькие. Вот скажите мне, Борис Викторович, вы — патриот?

— Вы прекрасно знаете ответ на этот вопрос, — фыркнул Савинков.

— И всё же ответьте, — произнёс генерал Корнилов.

— Да, я — патриот, — с вызовом произнёс Савинков.

— И вы, называя себя патриотом, смеете заявлять, что я делаю что-то неправильно? — спросил Корнилов. — Всё, что я делаю — я делаю исключительно на благо России.

Савинков замолчал, сверля генерала холодным взглядом.

— Ваши методы… — медленно начал он.

— … Наиболее эффективны в сложившейся ситуации, — перебил его Корнилов.

Управляющий военным министерством недовольно пошевелил усами. Было видно, что он категорически не согласен, но продолжать дискуссию не хочет или не может.

— Давайте вернёмся к министерским делам, — процедил Савинков.

— Извольте, — кивнул генерал.

— Не совсем по моему ведомству, но всё-таки, — перелистнув бумаги, продолжил Савинков. — Кронштадт.

— Что «Кронштадт»? — хмыкнул Корнилов. — Он проходит по ведомству господина Лебедева, верно.

— Кронштадтский Совет постановил вашим указаниям, господин генерал, не подчиняться, — произнёс Савинков. — Объявили о своей независимости и драться с немцами не желают. Так что если немецкий флот вдруг покажется в заливе, его беспрепятственно пропустят хоть в самую Неву.

— Значит, все поставки туда нужно прекратить, — хмуро сказал Корнилов. — Это измена, и караться она должна по всей строгости закона.

Снабжение крепости осуществлялось только по морю, в том числе продовольствием и прочими товарами первой необходимости. Да, на острове жили не только революционные матросы, но и гражданское население, однако решение о морской блокаде было единственным выходом из ситуации. Пока на Финском заливе не встанет лёд. Может быть, голод их немного образумит.

Моряки-кронштадтцы и в реальной истории любили побузить, и против Временного правительства, и против советской власти, так что вопрос с ними нужно было решать как можно скорее. Причём только кнутом, потому как пряников они себе набрали самостоятельно.

— Ещё есть некоторые проблемы в снабжении Кавказского фронта, — извлекая из папки другую записку, произнёс Савинков.

— Поподробнее, Борис Викторович, — попросил генерал.

— В Закавказье тоже недовольны… Кхм… Переменами, — сказал Савинков. — Тифлисская и Кутаисская губернии бастуют.

— Меньшевики воду мутят? — спросил генерал.

— Меньшевики, Викжель, все подряд, — кивнул Савинков. — Итальянская забастовка, эшелоны опаздывают, многие отменяются, припасы войскам поступают из рук вон плохо.

— Итальянцы хреновы… — буркнул Корнилов.

Вот это могло вылиться в реальную проблему. Генерал взял со стола чистый листок, карандаш, и быстро записал себе напоминание. Вопрос с Закавказьем тоже нужно было решать как можно скорее, и карательными мерами тут ничего добиться не выйдет, наоборот, полыхнёт только ещё сильнее. Там придётся действовать агитацией и взятками, а значит, снова придётся озадачить Завойко и Кирова.

Генерал бросил быстрый взгляд на часы. График у него теперь был чрезвычайно плотный, работы много, и засиживаться у Савинкова, сотрясая воздух бесполезными спорами о политике, он не собирался.

— Может, послать в Тифлис ваших ударников? — спросил Савинков. — На других фронтах порядок они навели достаточно неплохо, должен признать.

— Исключено, — отрезал Корнилов. — Для них хватает занятий и в Петрограде, и на прочих направлениях. Какие вообще требования у бастующих?

— Из политических — автономия Грузии, Армении и Азербайджана, участие национальных меньшинств в управлении краем. В рабочем и аграрном вопросах, в целом, ничего нового не требуют, — заглянув в шпаргалку, сообщил Савинков.

Корнилов напряг память. На Кавказе сейчас тоже царит двоевластие, которое лучше бы устранить как можно скорее. Советы, по примеру Петроградского, возникли в самом начале революции в каждом крупном городе, и день за днём перехватывали власть из рук ОЗАКОМа, Особого Закавказского комитета. И там желательно сделать это несколько иначе, чем в Петрограде.

— Что-нибудь придумаем, — хмыкнул Корнилов. — Благодарю за работу, Борис Викторович, продолжайте в том же духе.

Они пожали друг другу руки, и генерал почувствовал, будто они — это два скорпиона в одной банке. Должен остаться только один, и рано или поздно Савинкова придётся убирать. Спешить с этим делом нельзя, чтобы не навлечь подозрений и гнева других влиятельных людей, но и промедление будет смертельно опасным.

Конспиративная квартира на одном из петроградских чердаков сегодня была полна народа. Многие профессиональные революционеры и партийные деятели поспешили залечь на дно, едва только заслышали про то, что случилось в Смольном. Те немногие счастливчики из числа Исполкома, которым в тот день довелось пропустить заседание по той или иной причине, благодарили Бога и Карла Маркса, что они проспали, у извозчика сломалось колесо или внезапный приступ почечной колики приковал их к постели.