— Товарищи! — поставленный командирский голос Корнилова прокатился над толпой. — Да здравствует народная революция!

В храме пахло елеем и ладаном. Толпа прихожан стояла, переминаясь с ноги на ногу, дородный священник хорошо поставленным баритоном громко читал молитву.

— Спаси, Господи, люди Твоя, и благослови достояние Твоё, победы благоверному… — он вдруг запнулся. — Государю нашему…

Прихожане сделали вид, что ничего не произошло, осеняя себя крестными знамениями.

— … рабу Божьему Лавру… — продолжил священник.

Все церкви по всей стране теперь молились за Корнилова и за скорейшую победу русского оружия. Приказ прошёл с самого верха, церковные иерархи сделали свой выбор, оценив предложение генерала восстановить патриаршество. Оно давало церкви гораздо больше свободы и влияния.

— Это чего, он генерала Государём назвал? — прошептала одна из пожилых прихожанок своей соседке.

— Та перепутал он, — буркнула соседка.

— А чего, и пускай, при царе-то лучше было, — бесцеремонно встряла в разговор третья. — А то ишь, выдумали. Временщики эти, чтоб им провалиться…

На них шикнули, призывая к тишине.

— А вы на меня не шикайте! Я что, неправду говорю⁈ — громким шёпотом возмутилась женщина.

Священник монотонно продолжал читать молитву, не обращая внимания на перешёптывания среди прихожан.

— Выбрали бы уже царя нового, и делу край! Хоть того же Корнилова! — продолжала прихожанка.

— Да тише вы, Марья Петровна, не на базаре же, — попытались урезонить её соседи.

Спокойствие на некоторое время удалось восстановить. Все понимали, что спорить в храме посередине службы будет совсем неуместно. Тем более, спорить о политике. Церковь давала однозначный ответ на все эти вопросы, поддерживая нынешнюю власть и осуждая все дальнейшие попытки раскачать народ на революцию. То есть, в какой-то степени пыталась стабилизировать общество.

И это были не инициативы отдельных священников, как раньше, теперь в каждой церкви от Риги и до Владивостока велась планомерная работа с населением.

Авторитет церкви, конечно, находился на не самом высоком уровне, да и среди священников хватало бунтарей и революционеров вроде того же покойного Гапона, но основной массе хватало тех преобразований, которые обещал провести генерал Корнилов. И это давало свои плоды, агитация в пользу генерала велась не только с помощью газет и плакатов, но и в церковных проповедях.

Служба закончилась, прихожане начали понемногу расходиться. На паперти, где прежде толпами сидели безрукие и безногие ветераны, теперь остались только профессиональные нищие, всех увечных воинов приставили к делу, обеспечивая жалованьем. Тех, кто хотел ещё хоть как-то послужить своей стране, разумеется.

Расходились, как обычно, маленькими стайками, останавливаясь за воротами церкви, чтобы поделиться новостями и слухами, пообщаться с соседями и в целом обсудить происходящее.

— Васька-то, Никитишны сын, в комитет местный записался, — делились местными слухами пожилые прихожанки. — Ходит гоголем теперь.

— Это в который комитет? Их всяких развелось, куда ни плюнь!

— Так в опричники, от остальных-то уж толку нет.

Старушки кивали, вполголоса обсуждая тех или иных соседей, вспоминали давние истории, делились новостями, пересказывали пришедшие от родственников письма. Тихий уездный городок, один из тысяч точно таких же городков, жил своей жизнью, вдалеке от революционных потрясений, но отголоски борьбы доходили по сарафанному радио и в письмах от детей и племянников, уехавших покорять столицу.

Само собой, здесь после февраля тоже возникали советы, комитеты, ячейки партий и различные филиалы общественных организаций, и даже какое-то время местные Советы успешно перетягивали власть на себя, но к сентябрю их деятельность постепенно сходила на нет. Единоначалие возвращалось не только на фронте, но и в тылу.

Жизнь в тылу понемногу налаживалась. Прекратился рост цен, потому что большую часть спекулянтов взяли за мошну официальными и неофициальными способами. Бандитов и дезертиров, наводнивших улицы городов, вылавливали и отправляли либо обратно по тюрьмам, либо в трудовые армии, так что вечером можно было идти по улице и не бояться, что тебе проломят голову за несколько копеек.

И, разумеется, местные знали, кого именно стоит за это благодарить. Его фотографии печатали во всех газетах, а имя звучало в воскресных проповедях.

— Как можно? Они же страну германцам продать хотят! Да и не выберет их никто! — обсуждение за воротами церкви снова перетекло в политический спор.

— Ой, бабоньки, брехня это всё, все эти партии, — хмуро заметила одна. — Все только и делают, что языками молотят.

— А народники? — возразила другая. — Эти хоть по улицам за порядком следят.

— Ну, разве что, — фыркнула первая.

Отряды подростков и молодёжи в чёрных рубашках и полувоенных френчах патрулировали улицы городов даже там, куда опасалась заглядывать полиция. Ячейки партии открывали с каждым днём в новых городах и даже в крупных сёлах и станицах, причём иногда даже сами по себе, без всякого вмешательства со стороны руководства.

Люди просто добывали копию программы НРПР, копии речей Кирова, соглашались с этими мыслями и собирали вокруг себя единомышленников. Рабочую молодёжь, бывших эсдеков, эсеров, черносотенцев и прочих, разочаровавшихся в идеях и методах своих прежних партий. Лидеры ячеек, как магниты, притягивали к себе сомневающихся, те подтягивали своих друзей и товарищей, и ячейки росли, как снежный ком.

Хотя основная масса, по большей части аполитичная и аморфная, просто выжидала, продолжая жить, как прежде, или хотя бы стараясь делать это. Ходить на службу, на учёбу, в гости, в церковь, общаться, веселиться, грустить, смеяться, любить. В общем, делать всё то же самое, что и раньше. Политикой и войной жизнь простых людей не исчерпывалась.

Но и увлечённых политикой людей сейчас было в разы больше, чем обычно, люди видели реальные шансы что-то изменить в своей жизни и цеплялись за них любыми способами.

— Ну, может, к весне наладится всё, авось перезимуем как-нибудь, — затаив надежду, вздыхали старушки, рабочие, крестьяне, служащие, мелкие чиновники, полицейские, отставные солдаты, комитетчики, дворяне, священники, бродяги и даже нищие.

Все они были совершенно разными, по-разному видели будущее России, голосовали за разные партии, поддерживали разных лидеров и желали совершенно разного, но почти все сходились во мнении, что с приходом генерала Корнилова порядка в стране стало гораздо больше.

Но были и те, кто выступал решительно против диктатуры Верховного Главнокомандующего. Числом они уступали, но их возмущённые голоса звучали громче остальных. Негатив всегда звучит громче.

В основном, возмущались анархисты, эсдеки, большевики и левые эсеры, недовольные тем закручиванием гаек, которое проводили корниловцы. Обличающие статьи регулярно возникали в левой прессе, карикатуры с Корниловым, надевающим на Россию кандалы или выхватывающим из рук царя Николая корону, перепечатывались по разным газетам, в основном, подпольным. По тем, которые ещё остались после рейдов КГБ по типографиям.

Однако, подполье всё меньше привлекало молодёжь в свои ряды, слишком уж широко муссировалась тема шпионов-революционеров, и логическая цепочка «большевики — немцы» успела укорениться в массовом сознании.

В массе народ скорее готов был поддержать Верховного Главнокомандующего, чем очередных экспериментаторов, которые обобществят всех женщин и увезут весь хлеб в Германию, как писали в газете «Правда».

Вот только мнение народа интересовало всех в последнюю очередь. И революционеров, желающих силой провернуть все самые радикальные преобразования, и нынешнюю власть в лице военной хунты и силовых структур. Все желали причинить народу добро самыми жёсткими методами.

Толпа наводнила привокзальную площадь, транспаранты и флаги мелькали красными кляксами, как кровавые пятна, взгляды горожан, ничего не выражающие, оказались прикованы к Верховному, который возвысился над толпой, как неприступный утёс над бушующим морем. Тонкая линия охранников-туркмен жалась к автомобилю, мягко оттесняя наседающих демонстрантов.