Простой народ, в массе своей, скорее поддерживал Корнилова, записывая на его счёт наведение порядка в городах, но и недовольных тоже хватало. Земельный вопрос пока так и не был решён, и крестьянство выжидало, но и Корнилов не спешил. Спешка нужна только при ловле блох.

Диктатор пока восстанавливал и укреплял собственную власть. Нужно было, чтобы любой его приказ с одинаковым рвением исполнялся и в Одессе, и в Архангельске, и во Владивостоке, а не так, как это было у государя-императора, когда чиновники на местах предпочитали поступать согласно своему разумению.

А вот когда каждое слово генерала будут жадно ловить в каждом городе и в каждой деревне, можно будет и заняться земельным вопросом. Недовольные будут в любом случае, но, когда у Корнилова будет больше власти и влияния, подавить их не составит труда. Даже при том, что в каждом дворе у каждого мужика будут иметься винтовки и ружья.

Скорее всего, придётся опять обращаться к опыту большевиков. И речь не о подавлении крестьянских восстаний артиллерией и химическим оружием, а об индустриализации, которая потребует массу новых рабочих рук, и эти руки придётся брать в деревне.

Индустриализация требовалась как можно скорее, как там говорил Сталин, путь, который западные страны прошли за полвека, нам придётся осилить за пятилетку. И что более важно, всю тяжёлую промышленность придётся национализировать и брать под управление государства. Частники просто не справятся с поставленными задачами.

И из этого вытекал ещё один конфликт с ЦВПК и владельцами крупного бизнеса. Дело даже не в том, что владельцы не согласятся отдавать свои предприятия государству, и что половина этих владельцев — иностранные подданные, а в том, что у государства грамотных управленцев, способных наладить бесперебойную работу крупного завода, попросту нет. Физически отсутствуют.

Да, были способные, были упорные, были грамотные, но все они либо уже были заняты на других должностях, либо не обладали нужными компетенциями. И только это пока хранило крупных промышленников от нового витка репрессий. Некоторые из них уже трудились на благо Родины в местах не столь отдалённых, как, например, бывший министр Терещенко. И многим из тех, кто ещё остался на свободе, гораздо лучше подошёл бы физический труд кайлом и лопатой на свежем воздухе, чем бесконечные заседания в душных кабинетах.

Генерал подошёл к окну и распахнул его настежь, стылый осенний ветер ворвался в пустой кабинет, вороша бумаги на столе. Приближалась середина октября, и генералу Корнилову было тревожно. Его власть держалась уже почти полтора месяца, многое было сделано, но положение всё ещё ощущалось очень шатким. Большая часть страны устала от революции, но того крикливого меньшинства, которое жаждало перемен больше всех, и перемен самых радикальных, всё ещё было достаточно много, чтобы создавать необходимый шум.

Вот только Корнилова было не удивить псиопами, прогревами и информационными атаками. Этим оружием он прекрасно овладел и сам, а Василий Завойко внедрял его на практике.

По сути, генерал занимался тем, что любыми способами оттягивал решение назревших проблем империи, борясь с симптомами болезни, а не с причинами, и именно это делало его положение шатким.

Война, надоевшая всем, кроме представителей военпрома и агентов Антанты, с одной стороны, прекратилась, с другой — это было временное затишье, которое обязательно окончится бурей. Германия пока ещё была уверена в своих силах, и пользовалась полученной передышкой, чтобы нарастить мощь на Восточном фронте и сдерживать натиск англо-французских войск во Фландрии. Под Пашендейлем обе стороны продолжали бросать в мясорубку войны всё новые и новые дивизии, и счёт потерь шёл уже на сотни тысяч.

Ситуация с войной вообще выглядела очень странно. Корнилов, как и любой человек, учивший историю, прекрасно знал, что Германия проиграет, но на данный момент Центральные Державы стойко держались. По крайней мере, сама Германия точно рассчитывала на военную победу, Австро-Венгрия и Османская империя являлись скорее слабыми звеньями в их союзе.

В союзе Сердечного Согласия слабым звеном считалась Россия. Даже итальянский «шакал», всеми правдами и неправдами торговавшийся с обеими сторонами конфликта и вступивший в войну позже остальных, и про которого шутили, что итальянская армия существует, чтобы Австрии тоже было кого побеждать, и тот считался сейчас более грозным противником, чем Россия. Скоро, конечно, всё изменится, но пока мировое сообщество считало именно так.

Неплохим вариантом мог бы стать сепаратный мир с Центральными Державами, но Германия ни словом, ни делом не показывала готовности к миру, а её союзники будут делать то, что скажет кайзер, даже если сами всей душой жаждут перемирия. К тому же, сепаратный мир автоматически ставил Россию в оппозицию к остальной Антанте, а повторять ошибки большевиков и выкарабкиваться из кризиса, находясь почти в полной изоляции, будет непродуктивно.

Англия и Франция, конечно, не друзья молодой Российской Республике, скорее даже наоборот, но и делать их своими врагами пока что рано. Так что мир любой ценой, как проповедовали большевики, заключить было нельзя.

И вторую проблему России, землю, поделить пока тоже было нельзя. И даже схитрить здесь не получится. Ни освоение целины, ни заселение Сибири не решат проблему целиком и полностью. Большевикам пришлось отнять землю вообще у всех и насильно загнать крестьян в колхозы, но для генерала Корнилова такой вариант не подходил. Никакой не подходил, любое решение оказывалось сопряжено с рисками, возможными бунтами и кровопролитием. А крови и без того пролилось достаточно.

Нет, крови он не боялся, и при необходимости мог бы без сожаления устроить настоящую резню и тридцать седьмой год, но Верховный помнил о своём решении, принятом в самый первый день пребывания здесь. Сохранить как можно больше русских жизней уже сейчас, на этапе строительства нового государства. Вытащить Россию из тяжёлого кризиса. Но это было нечеловечески трудно. Даже с послезнанием и тем богатым опытом, который он принёс с собой.

Рутина бесконечных заседаний, совещаний, докладов и отчётов затягивала генерала Корнилова в вязкую густую трясину, внедрить привычный ему стиль работы почти не получалось, зато наоборот, принятая здесь бюрократия выпивала из него все силы. Гораздо сильнее, чем обычная работа в том же темпе.

Введённое не так давно военное положение прибавило ему работы ещё больше. Ситуация вообще выглядела крайне странно. Военное положение в тылу, милитаризация заводов, железных дорог и всего, что находилось за сотни километров от фронта, и абсолютная тишина непосредственно на линии боевого столкновения, где уже по несколько недель не звучало ни единого выстрела. Отдыхающие солдаты, не занимающиеся уже даже укреплением позиций, и вкалывающий по двадцать часов Верховный Главнокомандующий.

Одно вселяло в генерала надежду. Всё это когда-нибудь закончится.

После завтрака адъютант доложил Верховному, что барон Унгерн прибудет сегодня на Николаевский вокзал, и генерал Корнилов мгновенно взбодрился. На барона Унгерна он возлагал некоторые надежды.

— Прикажите подать автомобиль, — допив чай, сказал Верховный. — Поедем, встретим барона Унгерна. Хочу с ним побеседовать.

Можно было бы спокойно дождаться его в Михайловском замке, принять, как положено, с докладом, но Корнилов не приказывал барону, как генерал и Верховный Главнокомандующий, это была частная просьба. И он не видел ничего зазорного в том, чтобы одно частное лицо встретило на вокзале другое.

Он почувствовал небольшой соблазн выйти инкогнито, но его портрет столько раз печатался в газетах и на плакатах, что даже в гражданском пальто и в кепке с пуговкой вместо фуражки его непременно узнают. Поэтому Корнилов решил не заниматься ерундой и отправился в привычном уже генеральском мундире.

Выехали малым числом, на одном автомобиле, и Хан снова вызвался лично сопровождать генерала. После прошлого покушения корнет Хаджиев крайне ревностно относился к своим обязанностям, и занял место в автомобиле рядом с генералом. Ещё один охранник занял место впереди, рядом с шофёром.