Манштейн, как глава комитета, решил последовать советам генерала Корнилова, который предостерегал его от подобного стиля работы. Лучше уж сделать упор на силовые операции и жёсткие методы воздействия. Исполнять в первую очередь карательные функции, а не следственные. По крайней мере, сейчас, во время сложной революционной ситуации.

И всё равно полковник Манштейн сидел сейчас в тесном маленьком кабинете, разбирая многочисленные отчёты. Многое было для него, строевого офицера, в новинку, и он больше привык лично вести людей в атаку, нежели сидеть с пыльными бумажками, но лезть под пули ему теперь было строго запрещено. Отчего Владимир Владимирович Манштейн изрядно страдал.

На террор, который развернули эсеры и прочие вредители, Корнилов требовал ответить таким же террором, только со стороны КГБ, и Манштейну, как честному русскому офицеру и дворянину, было невероятно тошно осознавать, что для спасения страны им придётся пойти даже на такие меры.

Но всё-таки он был готов и к такому, и генерал честно предупреждал, что работа его ждёт грязная и тяжёлая. Манштейн готов был служить России на любом месте, хоть в пехоте на передовой, хоть в КГБ начальником, хоть простым писарем в штабе.

Вот и сейчас он служил Родине, взглядом пробегая отчёт бывшего жандармского корнета. В нём корнет подробно и в самых цветастых выражениях описывал, как в составе тройки они ворвались на конспиративную квартиру, где проходило собрание одной из боевых групп РСДРП(б) и те попытались сопротивляться. Началась стрельба, и сотрудникам КГБ пришлось всех боевиков положить прямо там же.

Полковник ощутил укол зависти, понимая, что рядовым опричником, как их теперь называли в народе, он бы действовал намного эффективнее, чем на своём нынешнем месте. Он долго пытался догадаться, почему генерал Корнилов назначил руководителем КГБ именно его, молодого штабс-капитана, начавшего карьеру только во время войны, хотя вокруг имелась масса куда более достойных и опытных кандидатов. И ответа он не находил. В общем, в полной мере ощущал всю тяжесть синдрома самозванца.

Но он продолжал прилагать все усилия, чтобы соответствовать высокой должности главного опричника страны.

Во многом приходилось опираться на опыт старых жандармов и полицейских, перенимать их методы и методы их противников. Революционеры были новаторами во всём, не только в социальных и прочих реформах, но и в методах разрушения государства и в методах противодействия репрессивному аппарату. И теперь Манштейну приходилось тоже становиться новатором, изобретая способы борьбы с подпольщиками.

Старые, закостеневшие в своих циркулярах и протоколах структуры попросту не справлялись с этой многоголовой гидрой революции.

Владимир Манштейн отложил документы, встал, похрустел шеей, осторожно поводил раненой рукой в воздухе. Боль простреливала куда-то в лопатку, но исполнять обязанности пока не мешала. Он немного прошёлся по кабинету, раскрыл форточку, выпуская наружу спёртый конторский воздух, с улицы потянуло свежестью и сыростью.

Уже почти стемнело, и полковник понял, что даже ещё не обедал, перебиваясь лишь крепким чаем. Он и спал-то всего несколько часов, прямо здесь, в кабинете, на узкой жёсткой кушетке. Без отрыва от производства.

На КГБ в одночасье свалилось слишком много работы. Они и расследовали, и выносили приговоры, и приводили их в исполнение. Отделы и подразделения пересекались между собой, многим приходилось работать за себя и за того парня, одновременно исполняя разные обязанности. Например, полдня разбирать ворох доносов, а потом лично ходить и проверять сведения их них, а затем участвовать в очередном аресте. Организатор из Манштейна оказался не лучший, он учился на ходу, и толковых заместителей сходу подобрать тоже не удалось. Абсолютно всем приходилось учиться на ходу.

Манштейн устало потёр красные от недосыпа глаза. Чай уже не помогал и не бодрил, кофе был слишком дорогим, а кокаин был строго запрещён к употреблению и даже за хранение его можно было вылететь со службы. Прецеденты уже бывали.

Он накинул шинель, закрыл кабинет на ключ, проверил наган в кармане, без которого на улицу теперь не выходил. Ему нужно было немного проветриться.

— Владимир Владимирович? Вы домой? — окликнул его дежурный у самого выхода.

— Нет, прогуляюсь немного, — поднимая воротник, ответил Манштейн.

Петроград снова показывал своё истинное лицо, резкими порывами сырого ветра норовя сорвать фуражку с головы и холодными мерзкими щупальцами дождя забираясь за воротник. Но всё же это бодрило. Манштейн отправился к ближайшей чайной, немного перекусить.

Перебоев с продуктами, таких, какие были в феврале, уже не было, но цены росли почти каждый день, вместе с тихим народным гневом. Правда, возмущаться старались всё больше шёпотом и только в разговорах с хорошими знакомыми.

Чайная в полуподвальчике на перекрёстке Гороховой и Малой Морской улиц встретила полковника притягательным запахом свежей выпечки и настоящего китайского чая. Таким же китайским чаем любил потчевать своих гостей генерал Корнилов, приучая их к качественным напиткам, и Манштейн тоже привык к хорошему чаю.

При появлении полковника КГБ посетители заметно притихли, и пока Манштейн стряхивал капли воды с фуражки и плеч, некоторые поспешили ретироваться. Полковник не обратил на них никакого внимания, увлечённый запахом еды. Желудок требовал хоть чего-нибудь и как можно скорее, и Владимир Владимирович торопливо заказал несколько плюшек и чаю.

Изысканным убранством чайная не блистала, но всё было опрятно и достаточно чисто, и полковник уселся за столик в углу. Кружка с чаем обжигала пальцы, плюшки немного подсохли и были уже не такими вкусными как могли бы, но Манштейн отчего-то радовался этим простым вещам, понимая, что ненадолго вырвался из круговорота рабочей рутины.

Из-за ранения в руку, полученного в Смольном, ему приходилось делать всё одной рукой, и быстро поужинать не получалось. Он и не спешил, решив вдруг потянуть этот момент.

Но чай кончился, плюшки тоже, а завал на службе пока ещё нет, и Манштейн понимал, что к нему придётся вернуться уже сейчас, потому что завтра этот завал станет ещё больше.

— Благодарю, — сказал Манштейн, расплачиваясь за чай, и половой расплылся в угодливой улыбке.

— Всегда рады-с, заходите ещё, — пробормотал он.

— Обязательно, — ответил Манштейн, нахлобучивая фуражку на голову и готовясь снова выйти в промозглую сырость петроградского вечера.

Он поднялся по ступенькам обратно на тротуар Гороховой. Неподалёку маячил какой-то мутный тип, и полковник сунул руку в карман, на всякий случай поглаживая рукоять нагана.

— Эй, полковник! — буркнул этот тип, стоило только Манштейну немного приблизиться.

— Чего? — нахмурился Манштейн.

— Знаешь, что бывает с предателями революции⁈ — нервно воскликнул тип, выхватывая пистолет и сходу стреляя в начальника КГБ.

Несколько пуль прошили его почти в упор, но из последних сил Манштейн выстрелил в ответ, и только после этого упал на тротуар. Злость на себя и на тех, кто не мог принять новую действительность, захлестнула его с головой. Настолько, что боли он почти не чувствовал.

Генерал Корнилов встал и прошёлся по кабинету, заложив руки за спину. Подошёл к окну, вспомнил про существование оптических прицелов, отошёл от окна. Зачем-то вытянул из кобуры браунинг, выщелкнул магазин, поглядел на тупоносый патрон, вернул магазин на место.

Эта война зашла слишком далеко. Вернее, он, диктатор могущественной страны, почему-то позволил своим врагам зайти так далеко в своей борьбе. И это злило больше всего. Он сам был виновен теперь в этих нелепых смертях.

К Таисии Владимировне он был равнодушен, жена генерала, хоть и сохранила остатки былой красоты, его совершенно не привлекала. Она была для него абсолютно чужим человеком. Но это всё равно был удар. Демонстративный. Такое не прощают.