— Сидит неглубоко, ловок шельма, — Стюжень против воли, уважительно кивнул. — И двоих достанет в море столкнуть.

Не знал бы, куда смотреть, проглядел бы. Синяя Безродова рубаха растворилась в глубокой тьме, всего-то и поймать было глазами лишь одно светлое пятно — лицо, да и то скорее стрелы прянуло от сосновых стволов к чёрной ладье. Хрен поймаешь. Вот так всматриваешься в темноту, вроде и моргнуть надо — глаза уже сушит — а всё тянешь, не пропустить бы. И всё равно пропускаешь. Моргаешь, и тут он взлетает. Веки были сомкнуты сущее мгновение, а картинка, будто коровье клеймо выжжена, перед глазами пламенеет, и вот что странно — всё в полном цвете, ровно и не ночь кругом, а самый светлый день: Сивый слегка развернут в сторону берега, сам подсобран, ноги поджал — через борт переносит, ровно жеребец в прыжке через лежалую сосну — левой рукой опёрся о бортовой брус, голову пригнул, в плечи втянул, меч из-под руки на удар выносит…

Безрод упёрся левой стопой в сосновый ствол, раз-другой глубоко качнул дыхание и пошёл. Плотную землю пролетел за мгновение, слегка замедлился на песке — бурунчики взрыл — и вот она ладья. Чёрная, непроглядная, ровно из темени во тьму прыгаешь. Где кончается чернота-ночь и начинается чернота-корабль? Левую руку выбросил вперед, упёр в борт, рывком вынес себя в воздух, поджал ноги, меч ещё в прыжке повёл на удар.

Меньше всего сейчас они ожидали непрошеных гостей. Того, что звенел железными кольцами паруса, Сивый обездушил, едва на палубу встал. Разворачиваясь к носу, полукругом довернул за телом руку с мечом, и с мертвящим «х-с-с-с-с» голова морехода скатилась на доски.

Второй на носу возится, весь в чёрном, ни единого светлого пятна кроме лица не видать, поди ошарашенно таращится, понять не может, откуда гость взялся. Ниоткуда. Тьма родила. Не маленький, должен понимать, баба она плодовитая — ладью родила, троих при посудине, да целую дружину, вон вдоль берега топает. Сивый двинул на нос и на ходу усмехнулся. Ну, здравствуй, братец по черной, яснозвёздной утробе. Мне многого не надо, только выяснить, кто отец этого непотребства, с кем темень спуталась, от кого всех вас вместе с ладьёй на свет этот чёрный произвела. Ночь, носового видно плохо, просто висит в воздухе над палубой белёсый круг, ровно круглая заготовка из теста с глазами-ягодками, вроде тех, что осенью пекут на праздник урожая. Только караваю рот делают смешливый, улыбчивый, впекают дольку яблока, у этого рот разверст, блажить, наверное, хочет, да воздух не идёт, ровно плотина встала поперёк глотки. Так и замер на месте с мотком верёвки в руках. Моток висит круглый, в середине пустота, у чёрного морехода рот круглый, глаза круглые, пустота и там, и там. А сколько у нас ходу от мачты до носа? Везде по-разному, на этом корабле… шагов двадцать и воробьиный скок. А если ты налегке и меча с собой нет, ведь никого на этом ночном берегу быть не должно? Тогда хватай топор, вон, в паре шагов лежит.

— Ты кто? — пошёл… пошёл воздух, чёрный сипнул еле слышно, руки с верёвкой затряслись. Сейчас бросит, рванёт к топору у борта.

— Лицо в рубцах, — буркнул Безрод. — Сивый волос. Били в сердцах, да сорвали голос.

— В рубцах… Сивый? — перепуганный носовой от ужаса вымерз, будто нутро снегом набили, да через рот уплотнили. Вместо слов едва лёд на палубу не ссыпал.

Безрод подошёл вплотную, коротко потребовал:

— Руку!

Чёрный мореход ошарашенно замер, поверх плеча этого жуткого мечника стрельнул глазами куда-то на корму и опасливо сунул правую. Сивый ладонь чёрного облапил, ровно кузнечными клещами, поднес к своему лицу. Усмехнулся.

— Ищи.

Носовой опасливо заскользил пальцами по лбу, скулам, носу этого порождения мрака и с ужасом чувствовал — вот кишки ползут друг к другу, змеями стягиваются в ком и увязывают в узел всё: желудок, лёгкие, сердце. Кто сказал, что пару счетов назад он дышать не мог? Мог, прекрасно дышал. Это сейчас не можется. И не стоится. Рубцы, здоровенные, толстые, ровно конские жилы, лежат на лице, разве что не шевелятся, будто дождевые черви после ливня. Всё так, как молва несёт.

— Что болтают про человека с порезанным лицом? — Сивый понизил голос, почти прошептал.

— Рубака с холодной кровью, каких поискать, отверзает проход в страну Злобога и выпускает заразу. А ещё крадёт время. Твоё время. Вот встанешь против и ровно в патоку проваливаешься. Ты медлен, он — быстр.

— Кто вас нанял?

— А… вы разве не вместе? — чёрный мореход на мгновение замер и удивлённо показал в сторону берега. — Для твоих ведь непотребств это всё.

— Да, видишь, кореш переметнулся. Вот, его новых подельников ищу.

— Я… не знаю.

— Как выглядит?

— Как, как… Да как мы, две руки, две ноги. Разве что борода…

Носовой не договорил, его тряхнуло: сначала вперёд выгнуло, аж голова назад ушла, а потом догоняя и накрывая, ровно хвост плети, он, хлестко ударил ночной воздух лбом, уронил голову на грудь и рухнул, чисто подрубленный.

Мгновение-другое Безрод постоял над телом, слегка отвернул голову назад, и, усмехаясь, бросил:

— Ты устоял. Даже не шелохнулся.

— Да, у тебя рубцы, но ты не тот, кем людей стращают, — прилетело с кормы, и доска сзади скрипнула. — Подельник, значит, продал? Солёный мог в это поверить, я — нет.

Сивый отвернулся от тела, негромко свистнул и медленно пошёл на корму.

— Вас двое таких. Уж не знаю, кому всё это нужно, но если правда то, что о тебе болтают, ещё поглядеть, кого из вас надлежит бояться больше. Я знаю, кто ты.

Безрод встал перед кормщиком. Тот глядел исподлобья, одной рукой придерживал ножны, вторую держал на рукояти но и только: ни поползновения на рывок меча из ножен, ни даже излишне громкого вздоха.

— Сколько он заплатил?

— Пять. Золотом.

— Зачем тебе золото?

— Землю куплю. Наберу товару.

— Дурачок, ни земля, ни товар тебе не понадобятся, — Стюжень перебрался через борт, обошёл тело и голову, стараясь не наступить в лужу крови, хотя как её разглядишь — просто перепрыгнул, чтобы наверняка. — Земля под ногами горит, дети умирают, в наследство отдать нечего и некому. Ты этого хотел?

— Я тебя знаю, — мрачно буркнул кормчий.

— Меня вся Боянщина знает. Но никто не спросит: Стюжень, мне предлагают чёрное дело, ума не приложу, как быть. Посоветуй.

— И что теперь? Он меня отпустит? — кормчий кивнул на Безрода.

— По-хорошему ты дурак. Такой, каких поискать. Рублик в темноте потерял, а чтобы искать было сподручнее, дом поджёг. А дураки плодиться не должны.

Кормчий переводил колкий взгляд с одного на другого, долгое время даже сглотнуть не мог, наконец, горло под бородой сходило вверх-вниз.

— А ты знаешь, что с ним произошло? — Стюжень коротко махнул рукой на нос.

— Сивый прирезал? В темноте не видел.

— Делать Сивому нечего, — усмехнулся Безрод. — Изнутри разорвало, мало язык не выплюнул.

Кормчий невольно сдал шаг назад, уперся спиной в кормило.

— Заклятие молчания, — верховный кивнул. — Если не веришь, запали светоч, сходи на нос.

— На этом корабле не горят светочи, — прошептал кормчий. — Заклятие.

— И, конечно, он пообещал, что вы благополучно вернётесь проедать своё золото, — старик с горестной ухмылкой покачал головой.

— Да, — неуверенно протянул последний «чёрный».

— Значит, вы привёзли сюда этих, — Стюжень головой махнул в сторону береговой линии, по которой в сторону Поруби медленно тащилась вереница пришлых. — На каждом из которых боянская вышивка, дел они здесь натворят… мало сказать паскудных, заведёте млечей хуже быков, которым хвосты накрутили, и убудете восвояси золотишко осваивать, так? Нет, я и раньше знал, что жадность из людей делает придурков, но впервые вижу, когда за деньги кто-то согласился продать голову и даже сам топор наточил. Если у придурков и должен быть свой князь, это ты. Поздравляю!

— И чего мы тогда от бояр хотим? — усмехнулся Безрод.