— У нас пока война с лодкой, — Безрод кивнул на судёнышко. — Взяли?

Рывками утянули посудину к воде, и едва лодка и море поцеловались, дело пошло легче — деревянная рыбка сама побежала в непроглядные воды.

— Давай, босота, к мысу, за ним спрячемся!

Сивый толкал судёнышко, пока по пояс не забрёл в набегающие волны, прыгнул в ладейку, и вдвоём беглецы пошли ломать вёсла о воду.

— Эй, полегче! Перекашивает.

— Конечно. Грести — это не по соснам лазать, — усмехнулся Безрод. — И не пьянку возглавлять.

— Выкормили… змея… на свою… голову, — отрывисто бросал старик, выдыхая на усилии.

Как в непроглядной, безлунной ночи разглядели мыс? А просто. На этом куске неба не росли звёзды. Ровно холстину зачернили смолой, на половине высеяли белую речную гальку, а вторую половину так оставили.

— Полгребка, — Сивый выкрутил голову назад. — Подходим.

— Как скажешь, воевода, — фыркнул верховный.

Ладейка «вполшажка» подкралась к острокаменному мыску, что языком выдавался в море на пару сотен шагов. Беглецы дали набегающим волнам сделать свое дело, и когда деревянная рыбка неслышно толкнула песок, сошли на берег.

— Гля, дом вверх дном перевернули, да сами на уши встали, — Стюжень кивнул на пятно прибрежной черноты, что ещё несколько мгновений назад было домом Косарика, утонувшим в ночи, тишине и неге.

Темноту и тишину прогнали. Несколько светочей скакали по двору туда-сюда- вверх-вниз.

— Круги по двору нарезают… под ложницей ищут… в колодец заглядывают что ли?

Что заставило Безрода напрячься и оглянуться… а некому, наверное, и рассказать словами, а те, кто могут, живут не на земле. Будто вновь Скалистый, забава «кто подойдёт к воеводе незамеченным», и в который раз Ледок, Рядяша и остальные в нескольких шагах за спиной с досадой хлопают рука об руку — оглянулся, заметил. Только сейчас не люди, а темень подкрадывается, чёрным оком в спину целит, точно стрелой, и аккурат в левую лопатку впивается жуткий взгляд, ровно колючее острие. Но как мраку незаметно подобраться к тому, кого сам же и выплюнул, не прожевав, и даже рубцы после себя оставил, которые теперь ревут почище старых мечных зарубок на смену погоды? Стоя чуть позади, Безрод молча похлопал верховного по плечу, и когда Стюжень удивленно повернулся, без единого слова показал на море. Мыс ровно подмыло: огромный кус черноты оторвался от материнской скалы и, закрывая собой звёзды у дальнокрая, медленно заскользил по водной глади. Какое-то время старик грешил на глаза, казалось, что Вселенная кругом ушла, да голову с собой прихватила, но один-единственный звук скоро привёл его в чувство — железо лязгнуло. Там и парус хлопнул. Стоять голова, кружение отставить!

— Ладья, — шепнул Безрод, увлекая верховного к соснам. — Черная. От носа до кормы.

— Парус, — буркнул ворожец на бегу. — И тот угольный. Из-за мыса выплывает.

— И огоньком не блеснёт.

— Сдаётся мне, там не хотят, чтобы их видели.

— Значит не к пристани идёт, — бросил Сивый.

— Значит, — согласился старик.

Лесистый загривок спускался с мыса на плоский, покатый берег, стлался недалеко, шагов на полста, потом одинокими чахлыми деревцами сходил на «нет».

— Как со стороны видится наша лодка? — шепнул Стюжень, прячась за сосновым стволом.

— Беглянка, — Сивый пожал плечами. — Хозяин дурак, волна воровка. Бывает.

— И то ладно.

Сивый вглядывался в темноту, что поглотила береговую полосу. Где-то там, в конюшне остался Тенька. Как пить дать, на дыбы поднимается, чует, что нет хозяина поблизости. Тень, Тенька, хороший мой, сильно не буянь, чтобы не свели со двора, да чужим людям не отдали. Сделай вид, будто ты смирнее пузатой лошадки пахаря. А ещё дальше — отсюда не видно — на каменистом острове, поросшем густым лесом, в избе с жарким солнцем, нарисованным на стене, живёт красотка, которая спать не дает, вторую ночь будит. Участь у красивых такая, не давать спать. И хоть убей, нет понимания, что с ней делать. Пока не решил. То ли на руки поднять да прижать к себе, пока краской не зальётся, то ли…

— Тс-с-с-с! — Безрод остерег верховного даже от громкого вздоха, и старик ровно вымерз на месте.

Минуло времени — сущие мгновения, пальцев рук хватило бы сосчитать, как раздался приглушённый топот копыт, и на утоптанный берег вынеслись двое верховых.

— Это они. Подходят.

— Дальше как договорились. Всё помнишь?

— Да. Исполню комар носа не подточит. Но кривой должен исчезнуть.

— Завтра с утра подошлю двоих. Тебе нужно будет лишь показать на него. Держи. С этим тебя не тронут. Подведёшь, скажешь «вода» и незаметно дашь ходу.

— Видно плохо, одни голоса, — шепнул Стюжень и досадливо плюнул. — У первого низкий, видать сам здоровенный. Второй спокойный, властный. Что он ему передал?

— Какой-то оберег, — Безрод закусил ус. — Целая ладья на одного кривого?

— Многовато, — согласился верховный. — И кто такой, этот кривой?

Сивый усмехнулся, старик с удивлением на него покосился.

— Как поведёшь, продумал? Нужно незаметно, — спросил второй с властным голосом.

— Вдоль береговой линии уступ идет перестрелов на десять, аккурат до самой пристани. Ровно здоровенная ступенька, сверху земля, внизу песок. С берега не видать, человека скрывает полностью. А против города пологий спуск. Поднимутся.

— Стража на берегу?

— Не бывает. На пристани ещё когда ни шло, на берегу — нет. Десятый сон, поди, видят.

Стюжень в сердцах стиснул Безродово плечо. Усилием воли сдержал возглас — весь в пар спустил.

— Сопишь, как старый бык.

— Не нравится мне это. Как пить дать, не гостинцы местным везут.

— Ждём.

Верховые разделились, один умчался, второй остался. Спешился, и будто из ниоткуда появился светоч, ровно под черной тканиной полыхал, а ту просто сдёрнули. Незнакомец открыл слюдяное оконце, бросил что-то в огонь, закрыл. Отошёл от светоча, осенился обережным знамением.

— Млеч, — буркнул старик.

Безрод молча кивнул. Хлопнул невидимый в ночи парус, чернота родила темень — из непроглядного мрака на берег вынесло смоляную глыбу, и как старик ни вглядывался, глаз не зацепился даже за малейшее светлое пятнышко, а хотя бы с ладонь величиной. Ровно выварили ладью в смоле да сверху угольной пылью присыпали.

— Пошли, гостенёчки, — Сивый кивнул вперёд.

Первый спрыгнул наземь, да и спрыгнул примечательно, не сказать странно. То ли морским ходом растрясло, может ещё что, только на ногах гостенёк не устоял. Неуклюже повалился, какое-то время ворочался на песке, потом с трудом встал. Видно было плохо, кто такой, во что одет, здоров или хлипок — ничего. Просто черная тень в белой пене волн. Безрод нахмурился, повёл плечами, точно зазнобило на сыром морском ветру.

— Ворожбой, твою мать, несёт, — верховный едва ствол древесный в щепы не смолол, аж кора посыпалась. — Ох, нечисто тут!

— Второй пошёл… третий…

Беглецы, затаив дыхание, смотрели и считали: тридцать пять колченогих сошло на берег, один к одному, будто брагой залиты до самых ушей, да такой едкой, что кости к злобогу растворила, идут, ровно опилками набиты. Ноги подгибаются, руки висят, чисто плети, через шаг спотыкаются.

Обладатель низкого голоса поднял с земли светоч, осветил неуклюжее воинство, и вот когда старик в ужасе прошептал:

— Трекляти твою печёнку да с подвывертом!

— Шагов на полста уйдут, кормчего разговорю, — Сивый кивнул на ладью. — Скоро снимутся. Этих ждать не станут, как пить дать.

— А вдруг тот, со светочем услышит?

— Я тихонько. Ладью привёл настоящий кормчий. Не из этих.

Сивый обнажил меч, облапил кинжальным хватом, лезвие спрятал под руку.

— В стволах крадись, пока напротив ладьи не станешь. Беги резко. Полхода у тебя земля, полхода — песок. Малость подвязнешь, да ничего. Их там немного. Прыгай на палубу в середине, там борт ниже. Пошёл.

Безрод усмехнулся, кивнул и тише лёгкого дыхания нырнул в темень. Старик смотрел, как длинной вереницей млеч уводит неуклюжее воинство к городу. А даже если услышат шум, убежать не смогут, в песках бредут еле-еле. На ладье пошло движение, кто-то проверял снасти, подтягивал, ослаблял, подвязывал парус, готовил корабль в обратную дорогу. Тихонько звякало железо.