Ассуна только губы поджала, да тёмными глазищами сверкнула, развернувшись к двери.

— Догоняй.

— Э-э-э, нет, краса подлунная, не так быстро. Я без помощи с места не сдвинусь.

Чернявая заскрипела зубами так, что аж на скулах заходило, а Ужег ядовито ухмылялся, отфыркивался, и с усов его летела по горнице дурнотная мокрая пыль.

— Я… позову кого-нибудь.

— Все, кого ты можешь позвать, теперь на площади. Смелее, краса, подставь плечо. Если упаду, тебе же будет хуже.

Ассуна немо, одними глазами сказала всё, что думает, при том её перекосило и рот несколько мгновений жил своей собственной жизнь — губы дрожали и тряслись, ровно у лошади. Её мало наизнанку не вывернуло от брезгливости, когда она подставила плечо и отвернулась, хотя если бы могла, просто сняла собственную голову с плеч, положила на стол, да сама себе велела бы не дышать, пока не вернётся. Ужег сгрёб чернявую под руку, перебросив правую через её шею, прижал к себе поплотнее и шепнул в самое ухо:

— К голове что-то прилипло. Убери, будь так добра. И понежнее.

— А-а-а-а-а!

Ассуна зарычала, будто её, точно степную кошку, тянут из норы за задние лапы. Одним пальцем она смахнула гадость с самой макушку колдуна и вдруг застыла, широко раскрыв глаза, и пару раз её тряхнуло, будто волна пробежала по телу, начавшись откуда-то из пупка.

— На меня смотри! — рявкнул колдун, локтевым сгибом выкрутил её голову к себе и несколько мгновений таращился на спутницу.

Её отпустило, волны тошнотной гадливости унялись, вдвоём они заковыляли к двери, и лишь раз всё едва не началось заново, когда она сослепу ступила в пустую уже бадью и едва не выкрутила ступню — нога поехала на чём-то склизком.

— Вдвоём поедете?

— Больше и не нужно, — Стюжень убеждённо кивнул.

— Уверен, что найдёте? — Отвада в сомнении теребил бороду.

— Из трёх первого раскрыли получше остальных, — старик показал руками будто яблоко разломил на две половины. — Ровно в душу ему заглянул. Совершенно поганец не искушён в ворожбе, а вот те двое — да-а-а-а…

Верховный покачал головой. Те двое плотненько знаются с ворожбой, разбуди посреди ночи — сначала ворожбой отгородятся и лишь потом сбросят одеяло. Тогда в Потусторонье последние двое прикрылись как могли, и донельзя Стюженю это напомнило послебой, когда с убитых снимают всё, что может пригодиться выжившим. Только после схватки убитых обыскивают живые, а там душегубы, словно сами выскочили из собственных тел, да перед тем забрали с собой всё, что может навести на след — имя, привычки, воспоминания, потаённые мысли, дух, в общем то, что отличает одного человека от остальных. Тот первый, дурачок, растерялся, стоял, как телок перед медведем, зубами от ужаса клацал, да коленями тряс — потроши, не хочу — а те двое да-а-а, матёрые волчищи: почти всё из самих себя утащили, и стояли туловища, ровно выпотрошенные колоды, почти пустые. Ну мясо и мясо. А ещё это сильно походило на спасение домашнего скарба из пламени пожара: второй и третий выбрасывали наружу, ровно из горящего дома, все мало-мальски ценное для следопыта — выбрасывали, а плотный мрак, чисто голодный волк, на лету хватал, рвал на куски, будто парное мясо, уносил то, что огонь не подъел. Второй дольше всего и медленнее всего избавлялся от воспоминаний о нескольких людях — семья что ли — а ещё старику на мгновение показалось, что когда ворожца-вражину настигли, поганец обрадовался и на долю мгновения упокоенно опустил было руки. А потом испугался кого-то — ошмётки того ужаса верховный мгновением позже на кулак намотал — огрызнулся, показал зубы. Соскребли тогда даже не следы воспоминаний, а тьфу… пыль. Так бывает, когда входишь в избу, оставленную хозяевами, видишь пятно на полу и понимающе улыбаешься: тут у хозяев сундук стоял, здоровенный и тяжёлый.

— Сами понимаете, мог бы — проводил с почестью, — Отвада руками развёл, — да не могу. Шум теперь меньше всего нужен. Где искать-то знаете?

— У млечей осел, — Сивый кивнул на восток, — И как бы не у лучшего моего друга в дружине.

Отвада непонимающе свёл брови на переносице.

— У Коряги.

Князь понимающе закивал.

— Увидишь, передавай здравицу. Спроси, как жена, дети.

Безрод ухмыльнулся.

— Да чего уж там. Сразу облобызаю.

— Ему твоих объятий с того раза хватило.

Отвада какое-то время молча держал повод Теньки, смотрел на Безрода искоса.

— Так и не скажешь, как стариков у смерти из лап вырвал? Который день пытаю. Имей совесть!

Безрод несколько мгновений ковырял взглядом землю под ногами Теньки, затем решительно и неулыбчиво мотнул головой и окатил князя полновесным взглядом с ног до головы. Тот шмыгнул носом, тяжело сглотнул и даже вперед подался, как будто под ветром стоишь — он тебя назад толкает, а ты в обраточку клонишься. Не скажу, князь, даже не спрашивай. Даже не смотри с вопросом.

— Трогайте, время не ждёт.

Двое верховых рысью вышли с княжеского двора, и редкие лоботрясы, что никак не могли победить привычку сторожить новости у теремных ворот, в одном из всадников тотчас же узнали Стюженя — поди не признай седовласого великана и его здоровенный посох, притороченный с левого лошадиного боку — второй же остался неузнанным, ведь не пронзишь взглядом тканину клобука, как ни старайся.

— Всё, умерь пыл, — верховный придушил рысь буланого, перевёл на шаг. — Город позади, и мне давно не двадцать лет.

— Чего же гнал?

— А того, — старик подмигнул, — всякий бездельник в Сторожище должен знать, что верховный ворожец отъехал по заботам первейшей важности, аж конягу с самого начала жалеть не стал. И что он при этом подумает?

— Что? — Безрод усмехнулся уголком губ.

— Что Стюжень спешит по очень важному делу, а нет теперь дела важней, чем избавление от напастей. Сам подуспокоится, других утешит. Думает о нём, босяке, старик, понял?

— Понял, — Сивый кивнул.

— А расскажи-ка ещё раз, что ты ухватил там, за межой.

Безрод пожал плечами. Надо, так надо.

— Это млеч, скорее длинный, чем коротышка.

— Как понял?

— Мечта у него — раздобыть одеяло подлиннее. Чтобы с ногами закрывало.

— Надо же! Мимо меня пролетело, да ты поймал. Ещё что?

— Недавно ранен в ногу. Всё боялся хромым остаться. Сухожилие задело.

Стюжень кивнул, добавил:

— Грезит отойти от ратных дел, земл и прикупить, сделаться купцом и гонять свои ладьи с товаром через море. Золото копит. Кто-то из дружинных ему должен, так наш с собрата пылинки сдувает: боится, что тот загнётся и не отдаст. А ещё впереди у них какое-то ратное дело, и поганца просто пополам рвёт: и денег хочет, и помереть боится. И самое смешное — не смерти боится, а того, что не получится на собственной земле погреться и на своей ладье выйти в море.

— Чужие мечты ст о ят дорого. Один грезит, умирают тысячи.

— Отыщем договязого, выйдем на второго. Золото, поди, в схроне держит, а нам бы заполучить хоть самую завалящую вещичку, что второй в руках держал, — Стюжень хищно оскалился. — А уж если золото… Держись, тварь.

— Тогда поторопимся, — Безрод кивнул вперёд. — Не дай бог, до нас помрёт.

— А сильно погоним, я помру, — старик скривился. — Но на летучую рысь согласен. Потерплю. Если грохот услышишь, не удивляйся, то мои кости гремят.

— Тогда рысью? — Сивый с вопросом поднял брови.

— Рысью, — вздохнул верховный. — Но прежде чем пугать окрестных птиц грохотом, ты скажешь мне вот что…

— Яблоко, — перебил Безрод и почти улыбнулся, — Но где взял, не скажу. На всех не хватит. Друг друга поубивают, а напасти не избудем.

Какое-то время старик изумлённо таращился на спутника, затем поджал губы и только крякнул, мотнув головой. Ловок. Нечего сказать, ловок.

— Яблоко, яблоко, — старик довольно закивал, — Я так и знал…

Шли к млечам на восток по широкой дороге, что бежала вдоль берега на некотором отдалении, не таком, впрочем, огромном, чтобы при желании не стало возможно вымахнуть на берег и окунуться в море. Взыграла бы охота. Торговля не стоит на месте и не ждёт, телеги время от времени перекладывали дорожную пыль по-иному, не часто, но и не редко, и целый день Сивый не испытывал от клобука никакого неудобства, ну едет верховой, замотанный в тканину и едет себе. Лишь на исходе дня, ближе к вечеру ехать в клобуке сделалось опасно: а просто справа в полосе нетронутого топором леса граяли вороны, и так граяли громко и хрипло, что, не сговариваясь, путники повернули коней с дороги. Ну, почти не сговариваясь, верховный кивнул направо с вопросом в глазах, а Безрод так же молча ответил. Поляну сразу за трактом и редколесье прошли верхами и только в деревьях спешились. Шагах в ста от дороги, в летучие дребезги разбив чёрный клубок воронья, верховный и Сивый остановились. Привалясь к дубку, сидит человек. Без души. Отпустил не далее как утром. По виду из воев, справа хоть и небогатая, но добротная… и клобук на голове.