— Кто ещё живёт с тобой?

— Жена.

— Ещё.

— Всё.

— Родители, родичи, дети?

— Я сирота, детей у нас нет.

— Теперь слушай внимательно. Запоминай. Несколько дней поживём у тебя, мы люди моря с полуночи, лучшие резчики по дереву и твои спасители. Тебя выследили ужеговские недобитки, ты в одиночку храбро сражался, но на твое счастье подоспели мы и раненного принесли домой. А ещё мы кузнецы и сами сделали для себя резцы с двойным лезвием, выбирач сердцевины с гнутой ложкой, косорезы.

— Что это такое?

— Оружие столяра.

— Я ранен?

— Ты. Повтори.

— Я ранен.

— Про то, что мы резчики по дереву и сами сделали для себя диковинную справу, ты начнёшь рассказывать всем, кто придёт тебя навестить. А ещё один из нас умеет петь так, что соловьи сгорают со стыда и обугленными тушками падают с деревьев. Повтори.

— Меня выследили ужеговские недобитки, я в одиночку храбро сражался, но на моё счастье подоспели вы и раненого принесли домой. Вы резчики по дереву, у вас диковинная справа для резьбы, и один из вас умеет петь так, что соловьи сгорают со стыда.

Стюжень кивнул Безроду:

— Давай, босота. Только не до смерти.

Сивый двумя пальцами обхватил лицо Дасмэ точно под скулами, выровнял против своего и несколько мгновений смотрел прямо в глаза. Хизанца затрясло, белки поползли под верхние веки, рот бессильно распахнулся, и весь он едва наземь не осел — удержало лишь то, что Безрод мало стену соглядатаем не выдавил.

— Хорош! Держи ему рот!

Старик влил остатки питья и едва горло ищейки отходило с зельем, кивнул. Сивый резко сунул нож хизанцу чуть пониже правой ключицы и осторожно уложил наземь. Верховный склонился над раной, а Безрод осторожно совлек с Дасмэ порты и без раздумий выбросил. Выплеснув полдолблёнки воды, подошвами сапог замыл на соглядатае гадость, обернул в свое одеяло и когда старик закончил с дырой в плече, забросил в седло Теньке. Тот всё косил лиловым глазом: «Ты хочешь, что я вёз это?» И в своём лошадином негодовании перебирал ногами.

— Вяжи, чтобы не рухнул, — старик разрезал верёвку, бросил кусок Безроду. — Только дохлого помощничка нам не хватало… Вот так. Сидит, как влитой.

Сивый молча показал — осмотрюсь, лишние видоки нам ни к чему, верховный так же молча кивнул.

Безрод обошёл разрушенные временем и людьми постройки. Крыши не было нигде, лишь в одном месте с жалкими остатками кровли, в уголке дрых нищий, источая перегарище такой мощи, что со светочем лучше было не подходить. Всю округу люди и собаки загадили так, что под ноги приходилось смотреть через каждый счёт. Ближайшее жилье отстояло шагов на двести, и уж так получилось, что старые Дерабанновы конюшни стояли в островке пустоты как раз между постоялыми дворами, где приличному человеку не зазорно бросить на ложницу кости, и городским отребьем, причем в отребье попадали и люд, и халупы. Это там, за внутренней крепостной стеной красным алели целёхонькие крыши, наличники и лестницы, а метельщики, не разгибая спин, вылизывали мостовые, здесь же властвовали разруха, запустение, благоухало зловоние и правили нищие, забулдыги и псы.

Сивый молча показал: «Никого», старик без единого слова кивнул. Поехали помалу…

— На диковинную столярную справу Дуртур не клюнул, послушать чужеземного песняра не соблазнился, — Стюжень перебирал ворожачью суму, разворачивал свертки с травами, придирчиво оглядывал, иногда недовольно качал головой.

— Могло просто не дойти, — усмехнулся Безрод. — Где соглядатай, а где брат князя.

— Да уж, — верховный крякнул. — Если так пойдёт, через пару дней за нами придут суровые люди и велят украсить резьбой первую хизанскую ладью. К этому… к Дасмэ, приходят каждый день, про нас, наверное, знает уже вся Хизана, кроме тех, кто должен узнать. Ты как, петь не устал?

Сивый усмехнулся, махнул рукой. Всякий раз, как приходили навестить княжескую ищейку, раненую приспешниками колдуна, переметнувшегося на сторону Зла, из гостевой половины раздавалось чарующее пение: то Сивый затягивал оттнирские сказания, что слышал на постоялом дворе Поруби, и вообще насобирал за всю жизнь. Когда-то даже просили спеть особо. Безрод через Стюженя вызнал: Чарзара ни песни, ни песняры не интересовали совершенно, сам дерабанн пел так, что ослы в пределах слуха разбегались кто куда, в общем, что называется, выдыхай с облегчением.

— Что остаётся? — угрюмо бурчал Стюжень. — Охота и баба. Только на охоте такая толпа будет мешаться под ногами, что можно забыть.

— Остаётся баба.

— Эт точно, — старик осторожно развернул тряпичную скрутку — на местном торгу прикупил трав. — Мы приходим и уходим, а бабы всегда остаются. Правда, бывают исключения.

— Да?

— Ага, — убеждённо кивнул верховный. — Моя старуха ушла, я наоборот остался.

Сивый повесил голову на грудь. Ну да, старуха ушла… грустно и печально, а то, что голову повесил, так дело не в горестях — просто так удобнее разглядывать узор, вышитый на груди. Усмехнулся. Верна никому не отдала вышивать, сама сделала. Разложила на столе, тонкую палочку макала в плошку с разведённой мукой, узор чертила. Аж язык от удовольствия высунула, и в какой-то миг Безрод будто сквозь время провалился — увидел минувшее, каким оно было в доме поручейского князя: вот сидят девчушки, гадают на суженых, плетут ленты, расшивают рушники, а одна из них, бедовая, конопатая, непоседливая, даже язык от старания высунула. Пыхтит от усердия, аж всем телом вместе с палочкой поворачивается. Та, взрослая Верна на Скалистом такой и была: вытащив язык, смешно водила головой, сама крутилась вместе с узорчатыми чертами. Тогда не стал мешать, тихонько вышел, будто и не заходил, благо доски не сдали, не скрипнули.

— Ты чего разлыбился?

— Найдём Дуртурову бабу.

— Уж, конечно, найдём! Нам остаётся что-то другое?

Как искать иголку в стоге сена? Ближняя дружина брата местного князя вышла что-то около десятка воев. Сивый и Стюжень денно и нощно паслись около ворот Дуртурова терема, подмечали, кто и куда выходит. Сначала понять не могли, которые из всех выходящих ближняя дружина, но потом смекнули — ищи дружинную выправку. Мясожаров ущучили на раз-два: невысокий толстяк — по мясу, такой же, но повыше — по рыбе, оба на повозке, запряжённой мулом выезжают из ворот терема каждое утро и после торжища возвращаются с телегой, доверху набитой мясом и рыбой.

— Уж княжичу могли бы и во двор возить припас, — верховный в местном одеянии с клобуком ворчливо цедил сквозь зубы.

— Может боятся чего, — Безрод проводил взглядом повозку. — А тут не угадаешь, у кого купят.

— Тоже верно. Бережёного боги берегут.

Зеленщик тоже «выдал» себя с головой. «Одноразовых» стали вычислять на глаз через день: эти придут в терем с поручением, получат ответ, и уйдут, так же как пришли. Да и походка у гонцов не такая, как у «местных» — чуть более торопливая и суетливая.

— Будь моя воля, — верховный с крохотной лавчонкой сидел на углу двух переулков, выбегающих на небольшую площадь прямо против терема. — Велел бы каждому человеку Дуртура иметь на лбу особый знак, мол, я человек младшего княжича, если хотите попасть в терем, спросите меня как.

— Здорово помогло бы, — усмехнулся Безрод, кивнул на скамеечку. — Много наторговал?

— Трое придурков нашлось, — верховный, душа собственную песню, тихо расхохотался. — Снадобье, от которого кисточка на хвосте у коров и быков делается пышной, ровно метёлка буйноцвета, это ж надо сообразить такое? Нет, с нами-то как раз всё понятно: чтобы тихо-мирно сидеть на этом углу, товар нужен такой, чтобы с руками не отрывали. Перед воротами княжича не должно быть толп страждущих, но вообразить, что тебе нужно снадобье, от которого у коров и быков кисточка на хвосте делается чисто метла… Босота, вот тебе нужна корова с веником на хвосте?

Сивый, усмехаясь, пожал плечами. Наместник этой части города слушал молча, внимательно, даже терпеливо и смотрел как на сумасшедших, впрочем, старик умеет, если нужно, нести полную чушь с горящими глазами, да так убедительно, что и сам поверишь. «Чем больше кисточка на хвосте, тем больше молока?» — не поверил хитрый наместник и сощурился, а уж то, что он хитёр, как семейка лисов, Безрод не сомневался. Тут ещё поглядеть, кто кому воздух продал бы, он Тычку или старик ему. «Спрашиваешь! — возмутился верховный, — верное дело! У нас на полуночи это все знают. Ты как проницательный человек, разумеется, замечал, что молоко вкуснее у коров, у которых кисточка на хвосте пышнее. Замечал ведь?»