— Нет, — сказала я, чувствуя, что голова идет кругом. — Ничего сейчас не хочу… Дай мне какую-нибудь комнатку, пусть в подвале, пусть с решетками на окнах, лишь бы я могла лечь и полежать…
— Великие небеса, ты считаешь, что я способен посадить тебя в подвал? — рассмеялся он так, словно этого разговора не было, и мы сидели в каком-нибудь "Золотом яблоке". — Может быть, желаешь еще гнилую солому и крыс? Размечталась… — он звонком вызвал лакея и распорядился: — Проводите даму в ее комнату.
Вставши, я демонстративно прихватила со стола непочатую бутылку вина и бокал. Граф не препятствовал, только усмехнулся:
— Что ж, тоже метод…
За дверью оказались еще два лакея, бдительно так придвинулись, хотя бежать я и не собиралась, понимала, что бессмысленно. Комната мне досталась вполне роскошная, под стать особняку — вот только меня тут же заперли снаружи, а на обоих окнах я обнаружила два хитрых замка. Постояла у окна — уже совсем стемнело, зажглись фонари, проезжали кареты, ехали всадники, шагали люди — и мне казалось, что все они в каком-то другом мире…
Я сбросила платье, забралась в роскошную постель и принялась отхлебывать прямо из горлышка, что уж тут церемониться. В голове стояла совершеннейшая пустота, ни мыслей, ни чувств — слишком уж удивительная и грандиозная беда на меня свалилась. Помаленьку прикончила бутылку, и так мне стало себя жалко, что заревела в три ручья. Даже не слышала, как вошел граф. Встал рядом с постелью и серьезно сказал:
— А вот это совершенно ни к чему. Не из-за чего слезы лить. Тебе бы порадоваться…
Я сквозь слезы пустила его руганью через три забора… Он усмехнулся, разделся неторопливо, лег рядом со мной. Я нисколечко не сопротивлялась, мне было все равно. И он меня взял. Ничуть не грубо, он все делал ласково, нежно, умело, так, что в конце концов я стала отвечать. До сих пор подозреваю, что он меня хотел именно такую — зареванную, беспомощную, слабую… Я его, смею думать, хорошо узнала за два последующих года. Он никак не извращенец, ничего такого. Просто властолюбие у него дикое и проявляется сотней разнообразных способов. Это не то властолюбие, когда человек мечтает сидеть на троне или каком-нибудь высоком посту. Тут другое. Ему нравится ломать людей, делать их своими куклами. Меня он, во всяком случае, сломал. Почти… — с неожиданной злобой улыбнулась, почти оскалилась Литта. — До конца все же не доломал, коли уж я здесь, с тобой… — и, по непостижимой женской логике меняя тему, сказала уже без всякой злости: — Но любовник он все-таки великолепный, этого у него не отнять…
Она помолчала, допила остававшееся в бокале, повернулась к Сварогу:
— Можно еще? Ты же видишь, язык не заплетается…
Сварог посмотрел на часы, пригляделся к Литте и сказал:
— Ладно. Только рассказывай покороче, без лирических отступлений. Время есть, но его не особенно много…
— Постараюсь… В общем, ночь я провела с ним, и это было только к лучшему — некогда было сокрушаться и жалеть себя. А потом… Уже под утро мы начали очередную бутылку, по бокалам разливал он — и явно что-то подлил или подсыпал, потому что я уснула мгновенно, едва отпив, даже не знаю, что было с бокалом, видимо граф его успел подхватить.
Проснулась в другой комнате, впрочем, столь же роскошной, тут вдобавок было еще и зеркало, выше человеческого роста. Портьеры были распахнуты, судя по солнцу, часа два пополудни… Я пошевелилась — и поняла, что как-то странно себя чувствую. Совершенно необычное чувство, ничуть не похожее ни на головную боль после перепитого, ни на что вообще испытанное. Я лежала и пыталась это чувство осознать. Не болело, нет, но беспокоило… Словно бы по всему лицу, под кожей продернули то ли нитки, то ли что-то вроде канители, золотой или серебряной. Я открыла рот, закрыла, похмурилась, в общем, поиграла лицом — и всякий раз оставалось ощущение той тонюсенькой сетки. Не болело, но беспокоило именно своей непривычностью. Я стала трогать лицо — но ничего под кожей не нащупала. И только тут сообразила…
Мои волосы были не мои! Русые, гораздо длиннее моих, наполовину прикрывавшие груди — а у меня от природы каштановые, и вчера они были лишь на пару ладоней пониже плеч… В первую очередь я подумала, что на меня зачем-то напялили парик, попыталась его снять — не получилось, это был не парик, а самые настоящие волосы. И на правой руке, меж локтем и запястьем, обнаружился шрамик, чуть извилистый, длиной в палец — раньше у меня ничего подобного не было…
И тут меня словно подтолкнуло что-то, вскочила с постели в чем мать родила, кинулась к зеркалу…
Меня в зеркале не было. В зеркале отражалась королева Эгле, в точности такая, какой я ее видела в двух шагах от себя на балу — разве что волосы не уложены в прическу, а распущены, ну, и голая, конечно. Я подняла правую руку — и она подняла. Я пошевелила пальцами — и она пошевелила. Вот так. Меня больше не было, я теперь была она…
Я присматривалась то к отражению, то к себе — ну да, и тело чуточку другое, и пальцы на руках, и шея… Знаешь, что самое смешное? Такое тело мне гораздо больше нравилось. Нет, у меня и раньше была неплохая фигурка, и ноги стройные, и груди не отвисли — но это тело было гораздо холенее. За ним явно ухаживали лучшие мастера таких дел, располагавшие лучшими притираньями, бальзамами, ну, всяким таким… Я за собой всегда следила, и доходы были неплохие, но такого ухода за телом устроить бы себе не смогла. Тело королевы…
И тут же за моей спиной голос графа произнес то же самое:
— Тело королевы…
Я обернулась. Он стоял и улыбался. Ага, вот оно в чем дело — в дальнем углу распахнута невысокая и узкая потайная дверь… А он продолжал деловито:
— Бедра, конечно, чуточку пошире — она рожала, а ты нет… Но это нисколько не портит фигуру, правда?
— Но как же… — только и смогла я пролепетать.
— Наука делает чудеса, Литта, — сказал граф все так же весело. — Ну что? Хочешь, я дам тебе одеться и выйти на улицу? Там ты начнешь доказывать прохожим, что ты не королева Эгле, а актриса Литта Аули… И к тебе кликнут врачей — практически все обитатели этого квартала приняты при дворе, сто раз видели королеву, решат, что с ее величеством приключился внезапный припадок безумия, и она незамеченной ухитрилась выскользнуть из дворца… Шучу, конечно. Выпускать тебя на улицу слишком опасно. Настоящая еще во дворце, как-то неудобно и странно получится, если вдруг окажется, что в столице сразу две королевы — одна завтракает во дворце, вторая бродит по улицам… А ты молодец… Эгле. В обморок не хлопаешься, даже глаза не закатываешь. Лишний раз убеждаюсь, что в тебе не ошибся. С другой, точно, было бы гораздо больше хлопот…
А я, действительно, как-то не собиралась ни в обморок падать, ни биться в истерике. Малость битая жизнью девочка… Решила доказать ему, что силу воли сохраняю — надела пеньюар, села в кресло у постели, закинула ногу на ногу и постаралась говорить как можно спокойнее:
— Что же, мне теперь неделю сидеть тут взаперти в таком виде?
— Четыре дня, — поправил он с ухмылкой. — Видишь ли, все научные процедуры, что с тобой происходили, заняли чуть больше, чем трое суток, и все это время ты была в беспамятстве… А свобода у тебя будет… относительная. Не надувай так губки, четыре дня — гораздо лучше, чем неделя.
— Постараюсь вытерпеть, — сказала я ядовито.
Он подошел, остановился надо мной, посмотрел на мои голые ноги:
— Вот кстати, королевам этикет строго запрещает так сидеть — закинув ногу на ногу. Императрица, правда, так часто сидит, но за облаками другой этикет, ее величеству многое позволено… Ну ничего, это мы поправим, ты многому научишься… Хорошо себя чувствуешь?
— Отлично, — сердито отрезала я.
— Вот и прекрасно, — сказал он с чертиками в глазах. — Актрису Литту я уже пробовал, а вот королеву Эгле еще нет. А хотелось, признаюсь тебе, чертовски…
Он поднял меня из кресла и стал снимать пеньюар. Я не сопротивлялась — зачем, я теперь была его куклой…
