Сварог ему охотно верил: как показывают последние события, в Гартвейне может обнаружиться что угодно, самое удивительное…
— Эх, вот с кем вам потолковать… — заговорил лавочник уже совершенно спокойно, надо полагать, примирившийся с существованием Сварога и больше его не боящийся. — Есть у нас тут человек, зовется мэтр Гизон, очень даже непростой человек для нашей глуши. Здешний, а как же, тут и родился, мы с его отцом приятели. Большого ума был уже с детства, сам читать научился по старой книжке, потом тогдашний бургомистр, приметя в нем немалые способности, отправил учиться в провинциарий,[6K8] а оттуда, уж не знаю толком как, попал аж в Равену, в какой-то тамошний старинный и ученейший университет. Вышел в Сословие Совы, представляете? Единственный из нашего городишки, кто вышел в Сословие. И служил в столице на какой-то хорошей должности при королевском архиве. Родители малость нос задрали, и было от чего, я б тоже задрал, выйди мой сорванец в Сословие… — он тяжко вздохнул, потеребил обе бакенбарды. — Вот только через лет несколько… Вернулся он к нам. Говорил сначала, будто службу потерял из-за интриг и завистников, ну да мы быстро разобрались, что к чему… В местечке вроде нашего такое не скроешь… Винище злодейское, каковое есть яд… — он задумчиво налил себе стопку помянутого яда и меланхолически выкушал. — Служил сначала в управе, потом раз сорвался, два сорвался, бургомистр его и выставил, уже нынешний. Ну да понятно, на службе не приветствуется… Вот и живет, бедолага, главным образом тем, что пишет разные казенные бумаги, если у кого надобность возникнет, объясняет и растолковывает иные бумаги, что из провинции приходят — иной раз такое пришлют, что без сугубого знатока не разберешься… Даже бургомистр с господином Сувайном его порой тихонечко, с заднего крыльца приглашают, чтобы помог разобраться в очередной казенной головоломке… Одним словом, мыкается, смотреть жалко, а ведь всего-то тридцать лет парню. Ему бы жену дельную, чтобы в руки взяла, но кто ж за него теперь дочку отдаст, вдосыт на него наглядевшись…
Никаких сомнений, он говорил о том самом опустившемся пропойце, с которым Сварог уже свел ненароком знакомство. Тридцать лет?! Выглядел на все полсотни…
— Так вот к чему я говорю, — продолжал лавочник. — Мозги-то он пропил основательно, но все ж далеко не до конца — до сих пор и бумаги пишет толково, и эту… юридическую юстицию разъясняет. Может, он и знает, как вам помочь? Вы с ним быстро договоритесь — будете писать, а он вмиг прочитает… — он отвернулся, прислушался, вскочил с неожиданным проворством и распахнул боковую дверь. — Скройтесь пока, покупатель идет!
Сварог проворно нырнул в дверь и оказался на обширном дворе: два солидных амбара, конюшня, моментально опознанная по запаху навоза, вход в погреб… В одном конце двора стояла неказистая, но прочная повозка, в другом — большая собачья будка — надо полагать, бесхозная, будь во дворе собака, давно бы выскочила, учуяв непрошеного собрата.
Дверь мясник прикрыл неплотно, и Сварог прекрасно слышал, как хозяин беседует с женщиной, судя по голосу — не первой молодости, а судя по некоторым обмолвкам — не хозяйкой дома, а кухаркой какого-то зажиточного жителя. Все закончилось быстро: мясник по извечной привычке торгового человека пытался всучить ей то и это, но она твердо стояла на своем: господа послали купить постной ветчины и кольцо печеночной колбасы, той, что без перца, и денег дали соответственно, в обрез.
Вскоре лавочник — коего, как выяснилось из подслушанного разговора, звали Оллан — открыв дверь, поманил Сварога. Заняв прежнее место, продолжал:
— Вот к чему я и веду: может, мэтр Гизон что знает? Вам бы к нему… Растолковать дорогу?
Сварог замотал головой.
— Ну, а чего ж вы от меня-то, господин обращенный, в конце концов, хотите? — в некоторой растерянности вопросил Оллан.
Сидя во дворе, Сварог уже продумал кое-что. Он положил на колено лавочнику лапу с кольцом, несколько раз ткнул в кольцо носом, потом встал, отошел к прилавку и уставился на колбасы с окороками, поглядывая то на них, то на хозяина, помахивая хвостом. Вернулся к лавочнику, сел, вновь поднял лапу с кольцом.
Оллан долго таращился на него, пытаясь понять смысл этой пантомимы. Потом, словно настигнутый неким озарением, налил себе стопку и осушил. Что характерно, это моментально повысило его интеллект.
— Ах, вот оно что! — воскликнул Оллан, ухмыляясь. — Вы, стало быть, на это колечко у меня купить хотите разного всякого? (Сварог торопливо закивал). Вот это совсем понятно, дело торговое, житейское, любого покупателя надо улестить, если у него есть чем рассчитаться… — он нахмурился, почесал в затылке. — Только я ж не ювелир, совершенно не возьму в толк, как нам ваше колечко оценить, чтобы никому не в обиду… Ага! Придется старого Фишту кликнуть. Он, конечно, прохвост и мерзавец, с удовольствием бы поглядел, когда его подворье гореть станет, но другого знающего человека у нас просто нету. Ближайший настоящий ювелирных дел мастер со своей лавкой — в Котуле, за двадцать лиг от нас… Крути не крути, хошь не хошь, а придется Фишту кликать… Согласны? Я живенько сорванца пошлю.
Сварог кивнул. Заклинания он творить не мог, но все его способности остались при нем — и он знал, что Оллан не соврал ему ни разу. Так что придется доверять и далее…
Кольцо Оллан не без труда стянул, притащив из задней комнаты мокрый кусок мыла и изрядно намылив Сварогу лапу. Мальчишка обернулся быстро, Фишта, видимо, жил недалеко — и Сварог, вновь укрывшись на дворе, слушал, как происходит торг. Увы, неравноправный: Фишта, старичок с противным голосом, откровенно крутил, вилял и пудрил мозги, а Оллан, конечно же, не обладал достаточными познаниями в ювелирном деле, чтобы достойно дискутировать.
Наконец лавочник открыл дверь и поманил Сварога.
— Вот, извольте, — сказал он, показывая на ладони три золотых монеты (между прочим, уже новехоньких, со Свароговым профилем). — Три аурея дал, жила этакая. Нутром чую, что колечко ваше стоит побольше, я только по весу прикидываю, что золота на него пошло столько, сколько весят ауреев шесть, ну да что же тут поделать? И не разбираюсь я, и идти больше не к кому… Как вам, ничего? (Сварог кивнул). Ну и прекрасненько. Вот только… — Оллан подергал бакенбарды в нешуточной задумчивости. — Цена у меня, конечно, одна, что для людей, что для таких… как ваша милость, иначе выйдет несправедливо. Вот только как же вы унесете то? На три золотых с меня полагается вот такой мешок всякого товара, — он изобразил руками размеры мешка. — Вам же его волоком тащить придется, а если люди увидят, что собака — уж простите — мешок тащит, то непременно шуганут и отберут все… Как же нам быть — то с вами, чтобы все вышло по-честному?
Подумав, Сварог поднял лапу и проделал такие манипуляции.
О словно отмечал высоту стоявших на полу нескольких невысоких предметов. Оллан наблюдал за ним, озадаченно теребя бакенбарды.
— Чтоб это значило… — бормотал он. — Как бы несколько раз… Ага! Вы, стало быть, у меня столоваться хотите, чтоб как бы завтрак, обед и ужин? (Сварог закивал). Тоже выход. Приходите три раза в день, я так приблизительно прикидываю, недели на две денег хватит… Договорились? (Сварог замотал головой). А вот теперь уж я ничего не понимаю…
Оглянувшись на него, Сварог выскочил в приоткрытую дверь, быстренько добежал до конуры, уселся с ней рядом и выразительно замотал головой в ее сторону.
— А, вон оно чего… — кивнул вышедший за ним следом Оллан. — Вы, как бы это сказать, и жилье у меня снять хотите?
Сварог закивал. Оллан посмотрел на него — и вдруг расплылся в улыбке.
— А знаете что? — воскликнул он весело. — А почему б и нет? Денег за постой с вас брать как-то даже и совестно, я ж не хозяин постоялого двора, а это конура, не комната… Тут такое дело… Живите сколько хотите… то есть, я так прикидываю, недели две, пока вам есть чем за провизию платить, — предусмотрительно добавил он. — Только такое дело… Вас не затруднит, как бы в виде уплаты, время от времени по двору ходить и погавкивать, как обычной собаке и полагается? Тут штука в чем… С сегодняшней ночи начинается Марутино Трехдневие… не слышали? Ну да, вы ж явно издалека… Три ночи народ будет веселиться вовсю, и молодежь в том числе. От нее-то, от молодежи, и все беды. Ладно, когда они за городом на пустоши будут через костер прыгать, я и сам когда-то со старухой… Но они ведь три ночи напролет еще и безобразить будут, не так чтобы опасно, но шкодливо. Полагается так испокон веку. Марута, если вы не знаете, была фея ужасно озорная, вот и полагается… — он хмыкнул, смущенно потупился. — Помню, лет тридцать назад мы и сами… Положено ж… В общем, могут и повозку со двора укатить леший знает куда, и колбасы из ледника потаскать, и мало ли что… Мы, помню, один раз у старого Патура — он тогда живой был — корову тихонечко свели со двора, сажей размалевали и ухитрились по ступенькам завести на галерею, что вокруг хлебного амбара Монгара ведет, на изрядную верхотуру. Ну, глаза ей тряпкой завязали, травой манили, в зад пихали, темно было… — он, мечтательно заведя глаза к нему, захихикал. — А утром, когда рассвело, она сойти боится, стоит там, на верхотуре, орет благим матом на весь город… Патур бегает, Монгар ругается, а мы в толпе стоим смирнехонько, как будто и ни при чем… Только когда потемнело вечером, ее кое-как вниз свели… Понимаете теперь? (Сварог кивнул). Ну вот… Туда, где злая собака, никто не полезет, кому охота заполучить драные штаны и покусанную задницу? А у меня Беляк от старости неделю как помер, все знают, что я нынче без собаки… Сговорился с Илахом взять щенка, у него хорошие, да ему ж еще неделю мамку сосать… А ежели вы будете время от времени погавкивать да порыкивать, никто и не сунется. Я скажу, будто купил по случаю злющего пса… Что вы опять головой виртуозите? Ах, нет? Не хотите, чтоб про вас знали? Ну, понятно… Тогда уж предупреждать я никого не буду, а вы все равно погавкивайте, ладно? Голосище у вас… внушительный. Мало ли откуда собака во дворе взялась, главное, имеется и гавкает… Ну так как, возьметесь?
