Стоя в распахнутой двери рабочего кабинета, Сварог чуть развел руки гостеприимным жестом:
— Добро пожаловать, мой печальный романтик… Прошу в кабинет. А вы, — он обернулся к шпикам, — подождите здесь, пока герцог не освободится. Боюсь, вам придется и далее ему сопутствовать…
Шпики дисциплинированно вытянулись, поедая короля глазами. Сохраняя на лице полнейшую невозмутимость, герцог прошествовал в кабинет, выжидательно остановился у стола.
— Садитесь, садитесь, — сказал Сварог гостеприимно. — Никто вас пока что этой привилегии не лишал. Что до остального — вынужден вас огорчить… Кажется, придется вас все-таки повесить, любезный Лемар…
На благообразной роже великосветского прохиндея ни одна жилочка не дрогнула. Глядя в глаза Сварогу, он произнес безупречно светским тоном, как будто речь шла о совершеннейших пустяках:
— Осмелюсь напомнить, ваше величество, я дворянин…
— Ну что же… — сказал Сварог. — Какая, собственно, разница? Пусть будет позолоченный меч, согласно установлениям… Вряд ли эти процессуальные тонкости занимают превеликое множество народа, которое вздохнет с облегчением…
Он зорко следил за физиономией собеседника — но видел лишь грустную покорность судьбе, и не более того. Бесстрастное лицо само по себе казалось карнавальной маской.
Сидя безукоризненно прямо, герцог произнес едва ли не небрежно:
— Ваше величество, нельзя ли осведомиться, чем обязан такой уж немилости? Я, как лицо заинтересованное, хотел бы знать…
Сварог встал и, недобро ухмыляясь под нос, распахнул дверцу шкафа, где на тоненькой полированной полочке покоился толстенный том в картонной канцелярской обложке.
— Видите? — спросил он холодно. — Это, изволите ли знать, всего-навсего экстракт, то есть краткое изложение ваших прегрешений, созданное на основе многотомных уголовных дел. Я вас душевно умоляю: не нужно, глядя на меня честнейшими глазами, проникновенно вещать о происках завистников и клевете врагов. Положа руку на сердце, мы оба прекрасно знаем, как все обстоит на деле… По мнению коронных стряпчих, там хватит и на полдюжины смертных приговоров, а уж и тюремные и каторжные сроки таковы, что обычному человеку их ни за что не отсидеть, тут и трех жизней будет маловато…
— Ну что же… — печально молвил Лемар. — Приговоренный к смерти имеет право на некоторую откровенность, не так ли? Простите за дерзость, ваше величество, но мы оба знаем истинную причину подобной немилости…
Сварог смотрел на него не без уважения — хорошо держится, мошенник, на коленях не ползает, а ведь должен предполагать, что все всерьез…
— Предположим, — сказал Сварог. — И что это меняет?
Лемар сказал мягко, словно бы с легкой укоризной:
— По моему непросвещенному мнению, столь выдающейся личности, как вы, ваше величество, не вполне и пристало из-за вульгарной, пошлой ревности вести себя подобно чванливому тиранчику из Вольных Маноров. Это не лесть, государь, я и в самом деле крайне высоко вас ценю, счастлив был служить в меру скромных усилий…
— Ну что ж тут поделать, — усмехнулся Сварог не без цинизма. — В отличие от меня, вы всю сознательную жизнь прожили в этом королевстве, уж вы-то должны прекрасно знать, какими тиранами и сатрапами были короли Барги, как они частенько сносили головы из чистой прихоти. А я, как-никак, полноправный Барг, я просто обязан сохранять славные традиции предков…
По правде говоря, он не собирался Лемара казнить — даже если бы эта ночь закончилась совершенно иначе. В самом деле, мелко, пошло и недостойно мужчины. Намеревался лишь припугнуть немного — и вернуть в ссылку на Стагар, чтобы наконец вздохнули спокойно отцы юных девиц и суеверные богатые старухи…
— Ваша воля, государь, — сказал Лемар.
Его глаза излучали уже нешуточный укор. Прекрасно сознавая, что ведет себя как лопоухий юнец, Сварог тем не менее не удержался.
— Какая может быть ревность, любезный герцог. — Усмехнулся он. — Могу вам доверительно признаться, что известная вам особа вас всего-навсего использовала, чтобы вызвать ревность у другой особы, и не более того…
— Не могу подвергать сомнению слова вашего величества, — грустно сказал Лемар. — Тем более что на шее у вас еще явственно виднеется след жемчужных зубок… (Сварог, стараясь сделать это непринужденно, тут же застегнул распахнутый ворот рубахи). Значит, вот так обстоят дела… О, это женское коварство… Что же, после такого мне гораздо легче будет идти на Монфокон. Столь жестокого разочарования я еще не испытывал. Я, глупец, полагал в самонадеянности своей, будто это моя собственная скромная персона смогла заинтересовать известную нам обоим красавицу… Оказалось, я был лишь слепым орудием женского коварства… — в его голосе звучала безбрежная печаль. — Положительно, теперь не для чего жить. Я-то, глупец, потерял голову всерьез… Прикажете, ваше величество, удалиться к… тем господам? — в его голосе вдруг зазвучали насквозь деловитые нотки. — Однако предварительно я хотел бы распорядиться своими бумагами и узнать, кто будет моим преемником. Не сочтите за дерзость или самомнение, но не всякий способен успешно довести до конца задуманное согласно моим скудным наметкам…
— Какие еще наметки? — спросил Сварог деловито.
Герцог ответил ему в тон:
— Ваше величество, у меня столько едва задуманных, вчерне набросанных планов… Взять хотя бы способ, которым мы смогли бы изгнать Лоран из Виглафского Ковенанта…
— Так… — сказал Сварог. — А ну-ка, поподробнее…
— Вы, государь, теперь имеете в Ковенанте безусловное большинство голосов, — тоном опытного лектора начал герцог. — Однако Лоран, неспособный повлиять на исход голосования, способен отнять у нас массу времени и сил, забрасывая меморандумами и проектами хартий, топя в чисто процедурных вопросах…
Сварог поневоле сердито фыркнул. Так и обстояло: клятая Лавиния, не в силах повлиять на голосование, старательно топила дипломатов Сварога в самом настоящем море бюрократической волокиты, вынуждая Ковенант собираться вновь и вновь, чтобы обсуждать пустяковые тонкости, третьестепенные детали, идиотские прожекты, пусть и заранее обреченные на провал при голосовании. Это не приносило ни малейшего реального вреда, но нервы мотало не на шутку. Особенно в тех случаях, когда Лавиния, на что имела полное право, требовала созыва Коронной Палаты, то есть съезда монархов — и приходилось день-два торчать в роскошном зале Палаты, часами восседая на троне в полном облачении, слушая и поневоле обсуждая невероятные глупости, внесенные на рассмотрение исключительно затем, чтобы трепать Сварогу нервы. Стахор, несомненный враг, и то до такого не опускался — зато Лавиния оттягивалась по полной…
— Ваше величество, пикантность в том, что Лоран давно уже не имеет никакого права состоять в Ковенанте. И может быть оттуда на законном основании изгнан… Вы знаете историю с принцем Заритом?
— Представления не имею, что это за тип, — сказал Сварог.
— Младший сын горротского короля, младший из трех. Дело происходило триста с лишним лет назад. Юноша, как свидетельствуют хронисты, был крайне честолюбив и обуреваем жаждой власти. Однако третьему сыну в подавляющем большинстве случаев трон не доставался, приходилось до седых волос носить титул принца, с ним и сходить в могилу… Короче говоря, сей амбициозный молодой человек ухитрился составить заговор, оставшись неразоблаченным, с помощью своих сторонников захватил остров Дике, укрепился там и провозгласил себя королем Дике. Снольдер и Глан, а также несколько Вольных Маноров его признали официально — высокая политика, дурные отношения… Асмунд, тогдашний горротский король, обладал неплохими связями в Канцелярии земных дел. Ему удалось протолкнуть указ, согласно коему островные королевства не имели отныне права состоять в Виглафском Ковенанте — нужно же было хоть чем-то насолить непочтительному сыночку. Сегур — безвинно пострадавший за чужие грехи — из Ковенанта, согласно букве закона, тут же исключили — а Дике так и не приняли. Года через четыре очередная военная кампания против Дике увенчалась успехом, остров вернулся под горротскую корону, а Зарита захватили в плен.
