– А ведь урезал он тебя, – сказал Сварог удовлетворенно. – Не правда ли, госпожа графиня, любительница скоропалительных решений?
Крыть ей было нечем, но Мара по своей всегдашней привычке не собиралась сдаваться просто так. Пробормотала: – Вот что делают с юными книжными червями объятия смазливых служанок… А ведь неделю назад на коленки на мои боялся посмотреть… Сделала я тебя взрослым на свою голову…
– Привыкайте, Элкон, – сказал Сварог, заметив, что парень все же чуточку запунцовел по старой памяти. – Привыкайте к этой непринужденной, творческой и веселой атмосфере, что царит на наших дружеских посиделках… Таков уж стиль нашей команды,
– Я понимаю, – ответил Элкон, судя по тону, приготовивший хорошую острую шпильку. – Некоторая агрессивность госпожи гланфортессы вызвана, мне думается, тем, что здесь она оказалась, откровенно говоря, не у дел. Подходящего занятия для нее что-то не находится, разве что на коне живописно скакать, красуясь перед градскими обывателями…
– А на мечах со мной не хочешь попробовать? – поинтересовалась Мара. – На деревянных, не бойся… Три схватки по семь минут, а? Синяков наставлю… А то возьмусь тебя очаровывать, чтобы терзался потом бесплодными мечтаниями… Думаешь, не умею? Я хотя и верная любовница, но, как любая женщина, чаровать посторонних мужиков умею…
– Люблю я вас, – сказал Сварог растроганно. – Какой вы у меня дружный, спаянный, спевшийся отряд… Как вы все обожаете друг перед другом выпендриваться… С вами и жить веселее, право слово. Только что же вы, такие остроумные и язвительные, не можете помочь своему командиру и королю, когда у него возникла настоятельная надобность разобраться с очередной тайной? Что приуныли? Чует мое сердце, придется мне в очередной раз самому справляться. А у меня вон прошения нерассмотренными лежат, целых три штуки…
Он придвинул к себе три свитка – два из них перевязаны простыми веревочками, завязанными узлом, третий обернут трехцветной тесьмой цветов какого-то клана, скрепленной сургучной печатью.
Ну вот, на двенадцатый день его пребывания здесь наконец-то заработало устройство прямой связи с народом – в стену королевского замка была вделана бронзовая медвежья башка с разинутой пастью, куда невозбранно дозволялось опускать челобитные, жалобы и прошения. Башка была соединена наклонной трубой с ящиком, ключ от которого имелся только у его величества, – приспособление простейшее, но дававшее определенный шанс, что народные чаяния и просьбы минуют канцелярские лабиринты…
– Итак… – сказал Сварог, распарывая кинжалом веревочки и шелковую тесьму. – Что же нам пишут… Некий глэв по имени Анегас вот уже одиннадцать лет обивает пороги Военной канцелярии с чертежами изобретенного им «секретного пороха», который срабатывает только в гланских мушкетах, а ежели попадет в руки к врагу, то ни за что не вспыхнет… Ох, чует мое сердце, что если за одиннадцать лет изобретением благородного глэва так и не заинтересовались военные, то не стоит оно выеденного яйца. Вообще, «чертежи пороха» – это звучит, наталкивает на мысль, что к изобретателю лекарей надо отправить… А вообще, нужно посмотреть. Для очистки совести. Так… Купец Дандоро нашел серебряную руду в Амелоенском урочище, о чем спешит сообщить… Понятия не имею, где у нас такое урочище, но это вам не «чертежи пороха» – дело полезное… И, наконец, прошение от некоего юного художника, который… ах, еще и оскорбление действием…
У входа мелодично прозвенел гонг – кто-то с той стороны двери, хоть и обладал правом свободного доступа, все же не вломился, как деревенщина, а деликатно давал знать о себе. Не глядя, Сварог на ощупь отыскал под столешницей бронзовую завитушку и нажал, отчего за дверью звякнул колокольчик, давая позволение.
Вошел глэрд Таварош, седой и подвижный, с неизменным кожаным мешком для бумаг под мышкой. Лицо у него было какое-то странное – выражение его точному определению не поддавалось.
– Плохие новости? – спросил Сварог, на всякий случай сначала предположив худшее по свойственному ему оптимизму.
– Как сказать, мой король… – Таварош пребывал в некоторой растерянности. – Только что пришли донесения с границы… Горротцы уходят из Корромира.
– Что? – поразился Сварог. – Сами?
– Да, мой король. Мало того, они очищают Заречье. Разведчики клянутся, что видели своими глазами, как они сворачивают лагеря, уходят колоннами, увозят пушки и обозы… В Корромире их, собственно, уже нет, горротский флаг спущен, крепость выглядит совершенно пустой, они даже не стали ничего разрушать напоследок или жечь… Глэрд Даглас приказал нашей коннице переправляться в Заречье и двигаться следом до границы, не ввязываясь в стычки…
– И правильно, – сказал Сварог. – Ничего не пойму. Ну да, я написал Стахору письмо. Мягко укорял его за вторжение в мое королевство, вроде бы ничем не спровоцированное. И в достаточно дипломатических выражениях намекал, что могу принять ответные меры, которые его неприятно удивят… Не мог же он испугаться парочки туманных намеков? Не тот человек…
– Да уж, с вашего позволения… – кивнул Таварош. – Стахору всегда была свойственна чрезмерная уверенность в себе…
– Не поверю, что он испугался, – покачал головой Сварог. – Лоранцы в схожей ситуации нагло высаживали десанты на мои земли… где и до сих пор пребывают. У меня попросту не было сил, чтобы дать им сдачи надлежащим образом. И Стахор не мог не знать о том, что творится на побережье Трех Королевств… Почему же он сейчас покорно отступил после одного-единственного, обычного письма? Задумал что-то, а?
– Наверняка. Но что именно, я не могу догадаться…
– Вы не одиноки, глэрд, – сердито сказал Сварог. – Что ж, остается ждать дальнейшего развития событий, потому что мы все равно не додумаемся, в чем тут фокус… – Он задумчиво посмотрел на тартан Тавароша, синий в белую и черную клетку, и тут его осенило. Цвета те же самые, что на стягивавшей прошение тесьме. – Послушайте, глэрд… Не знаком ли вам некий молодой художник по имени Аркас, и не из вашего ли он клана? У меня тут лежит его прошение, в котором он жалуется на косность королевских сановников и их невежественное равнодушие…
– Медведь-прародитель! – воскликнул Таварош и всплеснул руками, едва не выронив мешок. – Он и до вас добрался… Ну конечно, как я не подумал сначала… А впрочем, что можно поделать с «медвежьей пастью»…
– В чем там дело? – спросил Сварог. – Очень эмоциональное письмо, знаете ли. Молодой человек жалуется, что нигде не может найти поддержки и управы на злобных критиканов…
– Государь мой! – твердо сказал Таварош, справившись с минутным смятением. – Этот тип и в самом деле принадлежит к моему клану, о чем я горько сожалею… Смею вас заверить, я – человек достаточно широких взглядов и прекрасно понимаю, что искусство имеет право на существование, а то и на субсидии государства… Однако денег из казны я ему не дам! Казните меня, не дам!
– Ну что вы, успокойтесь, – сказал Сварог. – Может, ему не так уж много и нужно? Как-никак собирается основать Академию высокого художества, как он пишет. Насколько я знаю, никакой Академии художества в Глане нет, быть может, стоит…
– Государь! – отчеканил Таварош. – Если вы прикажете, я выдам из казны любые деньги на любые проекты… Только не посмотреть ли сначала вам самому на эти его художества? С тех пор, как он вернулся из Равены, я об этой Академии слышу по пять раз на дню – он племянник моей супруги, двери дома так просто не закроешь… Может быть, я слишком старомоден, но от этих художеств у меня порою ум за разум заходит!
– Почему?
– Потому что я этих художеств не понимаю, – признался Таварош. – Если в мире действительно чтото перевернулось и то, что он малюет, и в самом деле признается художеством, то нам, старикам, пора в гроб… Я вовсе не противник живописи, государь, у меня дома висят и семейные портреты, и пейзаж с ивами, и пейзаж с кораблем, и батальные полотна… Но Аркаса я бы за его мазню в каменоломни отправил! Дороги мостить! Чтобы не позорил уважаемое семейство! Я вполне серьезно, мой король!
