Я киваю, продолжая идти вдоль бесконечных рядов аэрокаров в полутемном помещении подземной стоянки.

— И я создал наркотик, который не наркотик.

— Так ты променял «Фарматикс» на кустарное изготовление наркоты? — об этом я знаю и так. Уже слышала эту историю. Может, без каких-то подробностей, но всё же.

— Не наркоты, — добродушно поправляет меня Лис. — То, что ты раздаёшь, конечно, меняет сознание, но ломки, если решишь резко прекратить, не будет. И передозировки тоже не будет. Индусы в конце двадцатого века уже работали в эту сторону, экспериментируя со структурой морфина и кодеина, меняя цепочки в молекулярных связях, но, почти разобравшись с синдромом отмены, свернули проект, — Лис возвращается к теме. — Собственно, я понимал, что нет смысла давать своим покупателям шанс откинуться. Они после этого почему-то перестают быть покупателями.

— Ну, естественно, — соглашаюсь я. — Они же дохнут.

— Всё, о чем ты не заботишься — дохнет, — усмехается Лис, кивая. — Я это и имел в виду. Не умеешь ты, Лилит, в иронию. В общем, в паутине можно найти всё. Главное, знать, где искать или кому платить за то, чтобы тебе это нашли. И я не поленился потратить некоторое время на поиски документации по разработкам индусов. Вот, видимо, эти архивные запросы наш незнакомец и поднял со дна серверов. — Лис снова хмыкает. — Двенадцать лет назад… Сколько ж они хранятся-то?

Лампы горят не везде и я устала щуриться в попытке отыскать ту тачку, которая была на фото. Лис, конечно, хитер, но мне не даёт покоя ещё один вопрос, который я, естественно, задаю.

— Так если это не наркота, если на неё не подсядешь, то почему ты её не запатентовал? И почему мы продаём её так заморочено, по частям, которые нужно покупать у разных людей, чтобы потом смешать?

— «Фарматикс», — односложно отвечает Лис.

— Что «Фарматикс»?

— Ты думаешь, «Фарматикс» позволила бы сделать это? — он тяжело вздыхает. — Девочка моя, в мире, над которым нависли корпорации, придумывая что-то и объявляя об этом во всеуслышание, ты автоматически передаёшь права на придуманное кому-то из них. В данном случае — «Фарматикс». И, заметь, не всегда делаешь это добровольно.

Как всё просто, когда знаешь детали. Иногда, тебе их не хватает, чтобы общая картина обрела суть. Как раз тот случай. Я-то думала, что Лис ко всем своим чудачествам ещё и гордый, чтобы работать на кого-то. А он просто расчетливый. Или не просто?

— Что касается второго вопроса, — продолжает он, — то скажи, стали бы твои знакомые, клубные проглоты, покупать наркоту, которая не наркота?

Я открываю рот, чтобы ответить, ещё до того, как ко мне приходит понимание. А когда оно приходит — закрываю рот. Всё-таки расчётливый. Недаром же его Лисом кличут. Кто-то мне говорил, что клички не появляются ниоткуда. У каждой есть своя причина и своя история. Лис — живой пример этому правилу.

Мы идем вдоль аэрокаров, которые мне привычнее называть воздушками. Турельные сторожа стоят смирно, не проявляя к нам никакого интереса, потому что на входе я предъявила чип с кодом. Но всё равно немного страшно. Я ведь видела, что делает эта махина с нарушителями. Разговор короткий: сначала приказ занять удобную позу и предупреждение о том, что смещение на полметра в сторону превратит тебя в решето. Затем, если ты шевелишься, тебя превращают в решето.

— Слушай, — вспоминаю я ещё одну деталь. — А ты что, знаешь этого Бакса? Ты, просто, так удивился, когда фото появилось. И назвал его, хотя фото не было подписано.

— Что я тебе рассказывал о «Бессоннице»? — отвечает Лис вопросом на вопрос.

— Ну, что там мы торговать не будем и что там владелец отмороженный, — говорю я, повторяя слова Лиса почти в слово в слово.

— Он, понимаешь ли, не отмороженный. Он правильный.

— Не поняла, — мотаю головой.

— У него в клубе только алкоголь и никаких стимуляторов, — объясняет Лис. — У него от той самой дряни, с помощью которой уходили в страну радости, мать и брат умерли. Вместе укололись и вместе преставились.

— Ахренеть! — меня передергивает.

— Вот именно, — кивает Лис. — Но ирония не в этом. Ирония в том, что передознулись они как раз в тот день, когда я сунулся в его клуб.

— Ахренеть! — я думала, что в моём прошлом возгласе был максимум удивления, но, смогла переплюнуть сама себя.

— А у нас с Баксом вышел конфликт, — продолжает Лис. И тут же поправляется: — Точнее, у него со мной. Он всегда торговцев не сильно жаловал из-за брата с матерью. А тут, представь себе, я, со своим зельем. Собственноручно меня из клуба вышвыривал.

— Ахренеть!

— Бакс тогда сказал, что если увидит меня ещё раз, то удавит и скормит канализационным крысам.

— И чего ты?

— А чего я? Получил по морде и бесплатную рекламу своему товару, — не вижу его лица, потому что иду чуть впереди, вглядываясь в машины, но по интонациям слышу, что он улыбается. — И в «Бессонницу», естественно, не ходил. Не буду ж я ему объяснять, что моя…

— Наркота это не совсем наркота, — продолжаю я за Лиса. — И чего, он бы тебя действительно крысам скормил?

Лис снова отвечает вопросом на вопрос:

— Знаешь, кому принадлежала «Бессонница» прежде, чем Бакс стал её хозяином? — спрашивает он, но тут же машет рукой: — А, кого я спрашиваю? Ты ж тогда ещё пешком под стол ходила.

— Так кому? Ну, рассказывай, раз начал уже.

— Йуну Бо. Был такой японец в сити. Успешно насаждал главенство якудза.

— И?

— Бакс ему задолжал и в один прекрасный день Йун исчез, как в воду канул. А у клуба сменился владелец, — говорит Лис будничным тоном. — Поэтому, если бы Баксу сообщили о родных немного раньше, чем он на меня в тот день наткнулся, то, думаю, скормил бы.

— Ахренеть, — повторяю я уже в который раз. Но уже без особых эмоций.

Некоторое время идем молча, а потом Лис указывает на запыленную воздушку, черный цвет которой едва угадывается под слоем пыли:

— Вот она.

Я делаю шаг к аэрокару, но замираю, и, кивая на ближайшего турельного робота, спрашиваю:

— А эти точно не среагируют?

— Есть только один способ узнать, — пожимает плечами Лис.

— Да как-то страшновато.

— Открывай, — подбадривает он. — Быть в неведении всё равно страшнее.

— Как у нас повелось, — говорю я, протягивая руку с чипом к считывателю, — я тебе верю. Но, должна заметить, что это, всё-таки, странно.

Это, всё-таки странно: погружаться в пустоту, а приходя в себя, понимать, что теперь тебе известно в разы больше, чем до пустоты. Ощущать знания, собранные и отсортированные другими частями себя, проанализированные нейросетями, зафиксированные в базах данных, упорядоченные и всплывающие по мере необходимости.

Ещё более странно узнать, что так быть не должно. Все выкладки, все планы хирургических вмешательств, все отчеты по нейросращиванию, до которых я дотягиваюсь, утверждают, что области, хранящие воспоминания и отвечающие за самоидентификацию, заблокированы как хирургическими, так и программными методами. Это объясняет, почему я не слышу остальных частей своего я, но могу пользоваться плодами их работы. А их ли это работа? Кто главный в нашей связке? Мозги с кастрированным функционалом или процессорная станция, находящаяся этажом выше?

Впрочем, это не так важно. Гораздо важнее то, что в моём случае что-то, видимо, пошло не так и никто этого не заметил. Потому что это «не так» обязательно было бы в отчетах. Потому что тогда мою часть просто заменили бы на чей-то другой мозг. Но, впрочем, эта информация не поможет ни мне, ни кому-то ещё.

А вот данные о том, ради чего нас активировали до запланированного срока, помогут человеку, который когда-то, пусть и не умышленно, познакомил меня с проектом Telencephalon. Где-то на периферии сознания проскакивает информация о ста двадцати трех арестованных, которые так или иначе причастны к организации, поставившей цель избавить жителей сити от лимитов на воду.

Провожу очередное сканирование, видоизменяю данные с двух стационарных камер, на которые по неосмотрительности Бакс всё-таки попал. Сжигаю десктоп блондинки, и десктопы двух её подружек, разговаривавших по видеосвязи в тот момент, когда он проходил мимо. Я знаю их имена, места проживания, контакты первого круга, контакты контактов, в каких столовых они питаются, на что тратят еженедельную безусловку. Этот цифровой след тоже можно было стереть, как и все остальные, но что-то меня злит, и я вымещаю злость на ни в чем не виноватых людях, сжигая их гаджеты.