— Но ты же сама говорила, что сверка идет с ближайшими тремя тысячами кадров. А «чичжу» движется гораздо медленнее.

— В том-то и проблема, — отвечает Тай. — От места старта до постамента с камнями пять метров, на один шаг у железяки уходит двадцать пять минут. Потом следующая пара конечностей — еще двадцать пять. И все это потому, что немного сместиться он может только спустя три тысячи кадров, а это пятьдесят секунд. Даже пятьдесят пять. Чтобы наверняка. Это всего лишь одна часть движения. Ширина шага — шестьдесят сантиметров.

То, что она говорит, мне известно и так. Отрезок времени, за который железяка должна проделать путь туда и обратно, слишком мал. Хотя это всего пять метров за почти девять часов. А ещё нужно снять лоток с камнями. Это тоже время: поднять манипулятор, взять лоток, снять его с постамента. Плюс путь назад.

— Надо как-то глушить систему питания, — предлагает Нилинь. — Тогда отпадет вопрос со скоростью.

— Да ну даже если мы отрубим весь квартал, там ведь наверняка есть резервные системы.

— Замена видеопотока? — снова предлагает Нилинь.

— У нас нет спеца, способного сделать это.

— Я могу попробовать, — настаивает Нилинь.

— Нужно не пробовать, — объясняет Тай. — Нужно сделать.

— Погодите, — прерываю их я, поднимая и перенося «чичжу» на исходную позицию. — Давайте всё-таки засечём, сколько на это уйдёт в реальном времени.

— Ну, давай, — без энтузиазма соглашается Тай. — Только что это изменит?

Меняет. Многое. Всё-таки, симуляция, какой бы она идентичной не была, это не живой взгляд.

Решение приходит в тот момент, когда робот тянется манипуляторами к лотку: нужно нарастить ему нижние конечности и переписать схему действий, чтобы свои клешни он поднимал на ходу, а не тогда, когда доберется до тумбы. Опускать манипуляторы он тоже будет на ходу, по пути назад. Система наблюдения всё равно сверяет кадры в диапазоне трёх тысяч ближайших от текущего. Какая разница, сдвинется конечность или конечность вместе с манипулятором? Для три тысячи первого кадра разницы никакой.

Нилинь и Тай соглашаются с этим.

Я в который раз задаю себе вопрос, как так получилось, что диспетчер службы дроновой доставки в компании фармаколога-фасовщика и люфа-наркоманки сидит в системе канализационных коллекторов, просчитывая ограбление национального музея?

— В реальности всё совсем иначе, — делится мыслями Нилинь, водя пальцем по моему плечу.

Первый секс, он всегда немного неуклюжий. Вы ещё не знаете, что именно вам обоим нравится, а чего лучше избегать, чтобы не сбить партнера с настроя, и поэтому всё максимально сковано, совсем не так, как это представлялось в голове у вас обоих.

— Ну да, — соглашаюсь я. — Настоящее всегда отличается от виртуального.

Мы познакомились так же, как это делают сейчас все — в паутине. Совместная игра за одну команду, пара удачных прикрытий друг друга, благодарность в личные сообщения. Предложение повторить. А потом ещё раз. Парные вылазки на игровые сервера, совпадающее чувство юмора и, как следствие, обмен официальными контактами. Общение, совпадающие вкусы, обмен фото, смешными видео. Интимные фото, видеозвонки, становящиеся всё откровеннее, заказ в секс-шопе синхронизируемых модулей на разные адреса и, наконец, встреча в реале, начавшаяся с посещения выставки ювелирного искусства и закончившаяся приглашением выпить вина и последующим сексом.

— Наверное, это даже хорошо, — говорит она.

— Чем?

— Тем, что мы до сих пор не узнали друг друга полностью и открываем что-то новое.

— Наверное, хорошо, — соглашаюсь я.

Она приподнимается на локте и смотрит на меня в полумраке комнаты, освещенной отблесками уличных вывесок.

— Я что-то сделала не так?

Пожимаю плечами и тянусь за сигаретой.

— Все нормально, не заморачивайся. Я просто сказал о том, что в реальности всё иначе и сам над этим задумался.

— В каком плане?

— В том, что о многих вещах мы знаем только по играм, симуляциям и старым фильмам. У нас есть некоторое представление о том, как то или иное ощущение либо событие воспринимается нами, но это только представление, сидящее в голове. Понимаешь?

— Не совсем.

— Вот, например, ты морщишься, когда в сим-шоу кто-то режет палец.

— Ну?

— Почему ты морщишься?

— Потому что мне жалко человека… — начинает объяснять Нилинь.

— Нет, — перебиваю её я. — Потому что все мы ранили пальцы. Ножом или стеклом, или зацепившись обо что-то острое. Мы понимаем, что чувствует тот, кто режет палец, потому что сами это чувствовали. А что, например, на счёт…

— Ограбления? — перебивает она.

И пока я подбираю слова, чтобы выразить удивление тем вектором, который выбрал её мозг, Нилинь объясняет:

— Я недавно смотрела стим-шоу про гангстеров прошлого. Была такая каста, не совсем ладившая с законом. Так вот они грабили банки не так, как это иногда случается сейчас: попытки взлома, липовые виртуальные станции, чтобы замести следы и так далее. Они прямо врывались в банк, в помещение, запугивали оружием и забирали все деньги, которые там были. Целые сумки денег, представляешь?

— Слабо.

— А мне тогда подумалось, что их же там, наверное, раздирало изнутри от переизбытка адреналина. Я потом искала инфу в паутине, нашла несколько архивов, запустила через эмулятор… Открылось не всё, что я хотела, но, знаешь, что меня поразило? — она не ждёт, пока я спрошу, а сразу продолжает: — Зачастую этим гангстерам приходилось скрываться. И у них получалось.

— Биометрия тогда была похуже нынешней, — замечаю я.

— Естественно! Это же было, — Нилинь считает что-то на пальцах, делая сосредоточенное лицо, — более ста пятидесяти лет назад.

Она долго и увлеченно рассказывает о Джоне Дилленджере, Уилли Саттоне, Бонни и Клайде. В каких-то местах она сбивается, в каких-то не может подобрать слов. Возможно, отчасти и из-за этого события прошлого звучат как что-то совершенно невероятное. Что-то, совсем не вписывающееся в рамки современного общества. Затем она рассказывает историю хранилища Хаттон-Гарден.

В середине второго десятилетия двадцать первого века, в ювелирном квартале Лондона четверка грабителей сумела вынести из хранилища уйму денег и драгоценностей. Они, в отличие от вышеупомянутых Дилленджера, Саттона и Бонни с Клайдом, смогли сделать это незаметно, использовав не только найденные недочеты в системе охраны, но и психологические аспекты.

— Они вывозили награбленное в мусоровозах, под носом у сотен людей, представляешь? А кто будет всерьёз воспринимать какого-то мусорщика?

Возможно, в этой истории многое приукрашено, но именно она становится отправной точкой.

— Слушай, а интересно, — задаюсь я вопросом, — современную систему можно обойти на физическом уровне?

Мы с Нилинь оказываемся любопытными в равной мере. Буквально через пару дней, также лёжа в кровати после секса, она сообщает:

— Представляешь, а алмазный зал охраняется меньше всего, потому что находится в самом центре музея.

— По времени даже запас остаётся, — радостно сообщает Нилинь, когда я вхожу в убежище.

Я успел сходить домой, переодеться, отработать положенные четыре часа, снова зайти домой, переодеться еще раз и добраться до убежища по коллекторам, а «чичжу» только завершает свой путь по макету алмазной комнаты.

— Ну вот. Значит, всё-таки, идея изначально была правильной, — киваю я. — Просто нуждалась в некоторой доработке.

Тай пристально смотрит на робота, который уже на обратном пути. Если бросить на него мимолётный взгляд, он стоит неподвижно.

— Мне кажется, балансировка нарушена, — замечает Тай. — Центр тяжести сместился и такое ощущение, что он не совсем стабилен. А ему ещё лоток с драгоценностями в обратную сторону тащить.

— Не думаю, что это критично, — возражаю я.

— Всё равно напрягает, — говорит Тай.

— Да погоди ты напрягаться. Дождемся, пока вернется, потом выводы делать будем, — успокаивает её Нилинь. — Идет же нормально, по графику. В конце концов, никто не мешает его ещё раз отбалансировать с похожим грузом.