Лис запаковывает очередную капсулу и только потом объясняет:

— Если какое-то событие происходит регулярно, то, в конце концов, ты к нему привыкаешь. И даже считаешь нормой. От некоторых таких событий люди могут испытывать неудобство, но всегда настаёт момент, когда отсутствие события, ставшего регулярным, начинает вызывать дискомфорт.

— Да ладно! Как можно привыкнуть к чему-то, что тебе не нравится?

— Можно. Мы же привыкли к тому, что вода распределяется по боксам человейников, исходя из принятого за необходимый минимум количества? Хочешь больше — плати.

— Но так ведь было всегда, — возражаю я.

— Так не было до войны, — возражает Лис, — а война закончилась много поколений назад.

— Ты б ещё доинформационную эпоху вспомнил.

— Но привыкли же и считаем нормой? Даже не пытаемся изменить ситуацию, хотя это и не нравится, правда? — Лис запечатывает очередную капсулу и, видя, что я не отвечаю на его вопрос, продолжает: — Другая грань привычки — безусловный социальный минимум, который ты получаешь. Это то, что происходит регулярно и если у тебя это отнять, ты будешь, скажем так, недовольна тем, что лишена минимального комфорта.

— Ну, конечно, я буду недовольна. Минималка — это чтобы жить…

Лис перебивает:

— И кроме минимума ничего в этой жизни не иметь.

— Так это потому, что я больше ничем и не занимаюсь, — киваю на фиолетовую горку на столе. — Кристаллики вот, пакую тебе. Да и то, для имиджа. Потому что иногда могу кому-то знакомому в клубешнике презентовать.

— А среди твоих знакомых и друзей есть хоть один, который чем-то занимается не для имиджа?

Я молчу. Не потому что вспоминаю, а потому что ответ очевиден.

Я молчу. Потому что повторять в десятый раз нет смысла. Если этот обмудок не верит, что у меня нет второй составляющей наркотика, то будет продолжать делать больно до тех пор, пока я не скажу ему где вторая часть. Если понял, что я не вру, и всё равно продолжает, значит, это доставляет ему удовольствие.

Татуированный нажимает на кнопку и прямо перед моим носом раздаётся короткий ослепляющий щелчок разряда. Я испуганно дергаю головой и ударяюсь затылком о железный прут забора, к которому прикована.

Ору дурниной:

— Да нет у меня растворителя! Я одну часть продаю, кто-то — другую. И мы, блядь, не знаем друг друга!

Стараясь не обращать внимания на немеющие руки, тянусь пальцами левой к рукавному замку правой, чувствуя, как лента зипа впивается в кожу. Расстегнуть рукавной замок я, конечно же, не смогу. Но если нащупаю сквозь ткань куртки кнопку на рукояти ножа…

— Я же в любом случае получу с тебя хоть что-то, — говорит татуированный, не убирая шокер от моего лица. — Если не растворитель…

Он замолкает на середине фразы, а я чувствую, как его не занятая рука нахально протискивается между моих бедер и поднимается вверх, упираясь в промежность.

— …то кое-что другое.

Я закусываю губу, потому что лента зипа слишком сильно впивается в кожу рук. Но татуированный истолковывает это по-своему.

— Не криви мордаху. Тебе понравится.

Кнопка под пальцами. Нажать — это ещё раз напрячь кисть. И тогда лента оков вопьётся в кожу ещё сильнее. Но я нажимаю, чувствуя, как нож начинает мелко дрожать, разрывая ткань рукава. Сложность в том, что руку нужно будет изогнуть ещё сильнее, чтобы вытащить нож из образовавшейся дыры.

— Да, это сложно, заставлять себя делать что-то. Но развитие и подразумевает наличие сложностей, — объясняет Лис. — У китайцев нет базового безусловного дохода. Именно поэтому они впереди планеты всей. Их технологии — то, к чему мы с нашей моделью общества придем не скоро. Или не придем вообще. За то у нас есть выбор, делать что-то или не делать ничего. Но устроен он так, что всячески толкает тебя ко второму варианту.

— Да если б у меня была возможность…

— У тебя есть возможность. Ты только что сказала, что ничем не занимаешься. А знаешь почему?

— Почему? — буркаю я, уже понимая, что он со своими аргументами припер меня к стенке.

— Потому что именно так и устроена возможность выбора. Сначала тебе не нужно выбирать. И пока тебе не нужно — регулярность формирует сознание. А когда твоё сознание сформировано, ты перестаёшь видеть эти самые возможности, — объясняет Лис. — И даже если видишь, то выбираешь не цепляться за них. Потому что минимум у тебя был, есть и будет. А рядом со словом «возможность» не стоит слово «гарантированная». В Китае эти слова тоже редко складываются в словосочетание. Но отсутствие гарантированного базового дохода заставляет цепляться за возможности обеими руками. У китайцев дисплей в чипах не светится каждый понедельник, отключая необходимость что-то делать уведомлением об обновлении безусловки.

Лис замолкает. Я думаю над его словами и понимаю, что он прав. Безусловный доход — та самая причина, по которой я и множество таких, как я, до сих пор не решились сделать свою жизнь лучше. А зачем прилагать какие-то усилия, если существовать можно и так?

— Это причина, по которой ты до сих пор не поставил чип?

— Это тоже причина. Но не главная.

— Наркотики — это не главная причина, — говорит парень, продолжая одной рукой держать шокер у моего лица, гладя второй рукой моё бедро. — Главная причина в том, что мне нравится делать это с такими, как ты.

Я молчу и продолжаю давить на кнопку в рукояти.

— Да не кривись ты, это даже приносит удовольствие, если принять правила… игры, — говорит татуированный и ведет ладонью по моему телу от бедра вверх, остановившись на груди, больно её сжимая.

Мне неприятны его руки, шарящие по телу, но я кривлюсь не потому, что мне противно от того, что меня лапают. Придурку с шокером лучше не знать причин, по которым на моём лице гримаса, принятая им за омерзение. Просто я чувствую, как вибронож разорвал не только кожу куртки, но и мою собственную, где-то между ладонью и локтем. Так что, выражение моего лица истолковано им не совсем верно.

Наконец-то дотягиваюсь пальцами до лезвия, торчащего из мокрой от крови дыры в рукаве и аккуратно, чтобы случайно не нажать на кнопку, достаю нож. Онемевшие руки почти не слушаются, но мне удаётся перехватиться так, чтобы лезвие упёрлось в зип-ленту и надавить на кнопку.

Теперь из рваных ран в обеих руках течет кровь. Но они свободны. И в правой, пусть и декоративный, но нож.

— Так а в «Фарматикс» почему не пошёл?

— Я же уже сказал: регулярность формирует сознание.

— Ну ты, блин. Тебе за сорок, а мне всего семнадцать. Можешь без этих умных штучек?

Он тяжело вздыхает, но всё-таки объясняет:

— Вот согласился бы я. И что? Создавал бы синтетические белки, сращивал молекулы, проверял бы новые формулы на крысах с девяти до восемнадцати, с понедельника по субботу. А в воскресенье напивался или вызывал проституток. Или вызывал проституток и напивался с ними. Стал бы одним из тысяч, стоящих у конвейера, производящего новые препараты для корпы. И так всю жизнь.

— Но ты ведь занимаешься тем же самым, только создаёшь не лекарства, а наркотики.

— Я делаю это тогда, когда хочу, а не когда надо кому-то. К тому же, как только у меня появится новая идея, я могу бросить то, чем занимаюсь и начать реализовывать идею. Там, — он указывает пальцем в потолок, — у меня такой возможности не будет. Там я буду делать то, что прописано в контракте.

— А я бы пошла, если бы позвали.

— Тебя не позовут. Ты инертная.

Я не ищу какого-то оправдания, но и не подаю вида, что меня эта фраза как-то задела. Я думаю о том, что правда может звучать обидно, если это правда о твоих недостатках.

Правда состоит в том, что я отнеслась к работе несерьёзно. Одно дело тусоваться до утра по клубам и совсем другое — заниматься раздачей компонентов того, что готовит Лис. Если признать правду о собственной глупости, она перестаёт быть обидной и становится фактом.