— Что ты пожелаешь, государь, то мы и сделаем, — сказал поп Микулица. — Можно установить покойному князю вечное церковное поминовение...

Поднялся Всеволод Юрьевич.

— Ответьте мне, мужи владимирские, — тихим голосом начал он, — право или неправо был умерщвлён Андрей?

— Неправо! — крикнул чернобородый Гюря. — Из зависти да по злобе извели князя!

Бояре и дружинники зашевелились, завздыхали, а многие попрятали глаза.

«Небось сами убийц подстрекали, подлецы, — подумал Всеволод. — Но в стороне вы не останетесь».

Вслух он спросил:

— Что же заслужили люди, пролившие кровь своего князя?

— Смерти...

— Смерти они достойны... — вразнобой ответили прижатые к стене бояре.

Всеволод сделал знак стоявшему в дверях Воибору, и в палату ввели заговорщиков. Никто из именитых горожан не знал, что их бывшие сотоварищи уже находятся под стражей. Произошло замешательство. Некоторые из бояр потеснились было к выходу, но им преградили дорогу рослые княжеские латники.

— Всем оставаться на месте! — раздался голос Михаила Юрьевича.

Стража вытолкнула убийц на середину палаты. Все трое держались спокойно и с достоинством.

— Что заставило тебя пойти на предательство? — спросил Михаил ключника. — Ведь ты был любимым слугой князя?

— Да, государь, — отвечал Анбал, поджарый ясин, похожий на ястреба.

— Почему же ты предал своего господина?

— «Когда звенит золото, совесть человека молчит» — так говорят у нас на Востоке.

Князь перевёл взгляд на Якима Кучковича.

— Ну, а ты, ближний боярин? Скажи что-нибудь в своё оправдание. Или и тебя, как раба, прельстило золото?

Яким зло и прямо посмотрел Михаилу в глаза.

— Нет, князь, — сказал он, нехорошо усмехаясь. — Я хотел только крови Андрея. И Пётр тоже, — Яким Кучкович кивнул седой головой на зятя.

— За что вы ненавидели его?

— У тебя короткая память, Юрьевич, — налегая на последнее слово, ответил боярин. — А может, ты не знаешь, как звалась раньше Москва? Ваш отец, Долгорукий, безвинно казнил моего отца, и Кучково стало Москвой. Он же, Андрей, отправил на тот свет брата моего, Ивана, зато меня он осыпал милостями. Сам сатана не придумал бы пытки страшнее. Но я отомщён и смерти не боюсь. Вершите свой суд, а от божьего мы все не уйдём.

Яким замолчал, тяжело переводя дыхание. Молчал и князь Михаил. На виске у него вспухла и часто забилась голубая жила.

— Последнее желание будет? — осипшим голосом спросил он.

— Мне от тебя ничего не надо, — ответил Кучкович, с ненавистью глядя в лицо Михаилу Юрьевичу.

Князь махнул рукой. Зазвенев оружием, стража окружила осуждённых и увела.

Бояре стояли ни живы ни мертвы. Наступил их черёд. По взгляду Михаила они поняли, что милости ждать нечего.

— От верных людей я знаю: вы все были в думе с Кучковичем, — заговорил Михаил. — Знаю также, что не под силу было троим справиться с князем Андреем...

— Он был безоружным! — крикнул один из бояр.

— Не спрашиваю, откуда тебе это ведомо, — повышая голос, продолжал Михаил, — но спрошу другое: с какой стати убийцы поделили разграбленную казну брата между вами поровну? И кто бражничал, кто веселился вместе с ними на виду у всего народа? Молчите, псы?

Михаил вновь подал знак дружинникам. Многие бояре пали на колени, и их пришлось выволакивать за дверь, как кули с зерном.

Когда затихли причитания и вопли о пощаде, Всеволод спросил брата:

— Ты вправду решил казнить их?

— Да неужто понарошку? — удивился Михаил.

— А я советую поступить иначе. Нам их убивать нельзя. У каждого из этих людей много родичей, а мы сделаем их своими врагами.

— Что же надумал ты?

— Пускай бояре казнят Кучковичей своими же руками.

— Нет! — Михаил даже отшатнулся. — Господь с тобой, Митя, такого не видано даже у греков. Нет!

— Я пошутил, — с натянутой улыбкой сказал Всеволод. — Поступай по своей воле.

— Бояр я помилую, они и так натерпелись довольно, — будто про себя промолвил Михаил и, взглянув на брата, тихо добавил: — Мне иной раз страшно с тобой, Митя, ты уж прости за прямоту. Да я тебя и не виню: византийский двор кого хочешь научит жестокости, тем паче ребёнка...

Наутро, при огромном скоплении народа, Яким Кучкович, его зять и Анбал были расстреляны из луков перед воротами детинца. Палачи из служилых степняков зашили тела в берестяной короб и куда-то увезли. Чуть позднее прошёл слух, будто короб с грузом камней был брошен в озеро, что в пяти верстах от города. Но вода будто бы не приняла в себя трупы убийц, и ветер до сих пор носит от берега к берегу неприкаянный короб, обросший зелёным мохом и тиной. И озеро то прозывается в народе Поганым.

В трудах и заботах время потекло незаметно. Промелькнул июль, да вот уж и лето на исходе — Илья-пророк копны в лугах считает и мечет короткие грозы. Началась на пасеках ранняя подрезка сотов, а купанью наступил конец.

У смерда и теперь дел не убавляется: то дожинки, то досевки, а потом и свёклу надо копать, и льны убирать да вымачивать. Словом, вплоть до зимы и пот утереть некогда.

Всеволод много ездил по залесским городам, рядил суды, менял, когда нужно, тиунов и посадников, а больше присматривался к людям. Во всех поездках его сопровождал Гюря с небольшой отборной дружиной. Гюря хорошо знал край и с завязанными глазами мог провести князя любой дорогой в любое село.

Однажды напросилась в полюдье княгиня Мария. В открытом поле вдруг стал накрапывать дождь, и Гюря, опасаясь, как бы морось не перешла в ливень, сказал:

— Тут рядом знакомец мой живёт, кузнец Братило. Можно к нему завернуть, ежели не побрезгуете.

— Едем, — поколебавшись, решил Всеволод.

Они свернули на какую-то тропу и скоро выбрались к поскотине, которой было обнесено игрушечное поле — шагов полсотни в длину да столько же в ширину. За полем виднелся присадистый дом, на отшибе дымила кузница, и оттуда доносился железный перестук.

— Пойду хозяина упрежу, — сказал Гюря, слезая с коня.

— Не надо. — Всеволод тоже спешился и помог сойти с седла жене...

Кузнец Братило оказался маленьким кривоногим мужичком с пегой бородой и голубыми, как льняной цвет, глазами. Зато помощник его был ражий детина — голова упиралась в самый потолок.

Братило не оставил работы, только кивнул нежданным гостям и молвил:

— Не обессудьте, крица остынет.

На наковальне полыхал раскалённый добела слиток железа. Кузнец поворачивал его щипцами с боку на бок, а детина бил по ней молотом, снимая окалину. Пахло дымом и горелой кожей. Крица под ударами постепенно синела, и звук от неё рождался другой — чище и яснее.

Управившись с делом, кузнец снял передник и велел подручному принести ковш.

— Сын? — спросил Всеволод.

Братило кивнул и отошёл к ручью. Парень из ковша сливал ему, пока кузнец не буркнул: «Хватит». Умывшись, он надел чистую рубаху, расчесал костяным гребнем волосы и лишь тогда приблизился к Всеволоду с земным поклоном:

— Здравствуйте, батюшка князь и со княгинею!

На Всеволоде была одежда простого дружинника, и он удивился обращению кузнеца. Сын же Братилы разинул рот и бухнулся на колени.

— Встань, — сказал ему Всеволод. — А ты, хозяин, веди в дом. Найдёшь чем покормить?

— Как не найти, чай, не нищий. Прошу пожаловать.

Изба у кузнеца была просторная и чистая. Всеволод привычно поискал глазами икону, чтобы перекреститься, не нашёл и посмотрел на хозяина.

— Живём в лесу, молимся колесу, — ответил хозяин на немой вопрос князя. — Да и чем иконы лучше идолов — тоже человечьих рук творение. Их богомазы как блины пекут. А пекари-то, может, куда грешней меня...

— Боек ты на язык, — сказал Всеволод, неприятно поражённый словами кузнеца. — И монахов не боишься?

— Пугали уж, князь. Видишь вот, на выселке живу. А народ всё равно тянется. Братило им и лемех скуёт, и тесло, и топор, а кому надо — так и меч али рожон[35] сработает.