И сказал Щелкалов Думе:

— Да утвердивши царское повеление, следует нам указ воеводам составить и разослать немедля с гонцами, требуя от них резвости в службе и поспешания во времени. — Сказал и на царя посмотрел без боязни. Да будто говорил: «Ты уж, государь-батюшка, прости за лисье пронырство. Бес попутал, как на Красную площадь бегал, кричал за Думу. Верой и правдой отныне служить буду».

«Ну служи, служи», — смягчив взгляд тёмных глаз, ответил Борис Фёдорович. Да отвернувшись от Щелкалова, подумал: «Лестью прожжённому легко каяться. Ан заслуг твоих не забуду».

Вечером, сразу же после третьего, и последнего, заседания Думы, а было это 1 мая, Борис Фёдорович уехал в монастырь к сестре. Отправился он в сопровождении большой свиты. Ехали с ним сын Фёдор, и жена Мария, и дочь Ксения. Мария была менее сурова, но печальна. Её пугал предстоящий поход супруга на крымского хана. Зато юный Фёдор смотрел вокруг гордо, радостно: отец едет воевать татар. За царской семьёй следовали в каретах вельможи — князья Трубецкой, Глинский, Черкасский, Шестунов, бояре Сумбуловы, Годуновы — родня царя. А при царевиче Фёдоре — дядька Иван Чемоданов, умный и ловкий в военном деле человек. Всю эту свиту Борис Фёдорович представил сестре.

— Любезная сестрица царица-инокиня, мне судьба велит покинуть Москву, а им дано охранять твой покой. Сие твои верные слуги, — показал Борис Фёдорович на вельмож.

— Сердечный братец, что за слова ты говоришь? Зачем тебе уезжать из Москвы?

— Россияне идут воевать крымского хана дерзостного, орда коего ищет Москвы. Где же мне быть в столь опасный час для державы?!

Ирина заплакала, стала горестно причитать. Борис Фёдорович видел её такой и прежде. Его сердце зашлось от жалости к сестре. Он знал, что его сестра медленно увядает. Она часто говорила ему, что ей каждую ночь снится царь-батюшка, супруг Фёдор, и зовёт к себе. «А мне уж и пора, я рвусь к нему», — признавалась Ирина.

Прощание с сестрой было тягостным, будто уходил от неё навсегда.

— Мы скоро встретимся, сестрица, — утешал Ирину Борис Фёдорович.

— Береги себя, любезный братец, — говорила на прощание Ирина. — Воевод достойных собери в поход.

Борис не поленился рассказать о воеводах, знал, что это порадует сестру.

— Воеводство распределю без помех, любезная. Почётное дам царевичу, а боевое пяти князьям сильнейшим. И быть в главной рати Фёдору Мстиславскому, а в правой руке князю Василию Шуйскому, в левой же — Ивану Голицыну. Сторожевой полк отдам князю Трубецкому, а передовой — Дмитрию Шуйскому. — Борис Фёдорович рассказывал о ратных силах охотно да со знанием дела, о воеводах говорил, помня их достоинства. А и пошутить сумел: — Ещё едут со мной сорок четыре стольника, да двадцать стряпчих, да почитай три сотни жильцов! Сила-то какая! — весело рассказывал Борис Фёдорович. Да всё, чтобы развеселить сестру. И ни словом не обмолвился, сколько будет войска. Только от воспоминания о нём под сердце царя подкатывался холод страха. Вдруг не соберёт он нужное войско, вдруг тем, что соберёт, не сумеет устрашить хана, и тот ринется в битву. Не хотелось Борису Фёдоровичу губить жизни молодых россиян в ненужной державе войне с ханом. И думал он, искал пути, как одолеть хана Казы-Гирея военной хитростью, а какой, сие до поры было его, государевой, тайной.

...И начал Борис Фёдорович собирать бессметную рать под Серпухов на Оку, такую же могучую, как собрала Русь Дмитрию Донскому на Мамая.

Позже, когда воеводы и царь покинули Москву, царица Ирина многое узнала помимо того, чем поделился с нею брат. Вездесущий отец Антоний выведал через свою монашескую братию, сколько провианта-корму ушло вслед войску.

— Уж ты поверь мне, матушка, — докладывал отец Антоний, — десять тысяч возов корму со всей Руси доставлено под Серпухов. Да сим кормом пятьсот тыщ воев можно напитать.

Ирина улыбалась выдумке отца Антония. Но на душе у неё становилось легче.

А время шло. И вскоре пришли вести с Оки о том, что Борис Годунов одержал беспримерную победу над сильным врагом. И в той победе главное было в милости Божьей войску. Не потеряла Русь-матушка ни одного убитого воина, но татарская орда в страхе и растерянности ушла-укатила из российских просторов. Мало того, хан Казы-Гирей тут же дал согласие заключить союзную грамоту.

В те дни многие в России и за её рубежами ломали голову, как это царю Борису Годунову удалось выиграть без сражения военную кампанию против более чем стотысячной орды крымских татар, усиленных турецкими янычарами. И было чему удивляться, да прежде всего надо было дивиться могуществу России.

Когда послы хана ехали к русскому царю в сельцо Кузьминское и вели их по дорогам и взгорьям, всюду они видели, почитай, на дневной переход русские рати, числом тьма-тьмущая. Придя в шатёр Бориса Фёдоровича, послы своё плели, дескать, и у них орда солнце затмила. Ан нет, ложь проглядывала через страх послов. Дрожали они пред лицом русского царя. С дрожью в ногах и в орду вернулись. И счёл за лучшее Казы-Гирей уйти подальше от войска русского, претерпев позор и упрёки турок, литовцев, поляков да шведов. Все они в случае успеха Крымской орды поспешили бы на Русь погреть руки. Не удалось. Да не впервой уходили враги при Борисе Годунове от границ России несолоно хлебавши.

— А уж какое угощение русскому воинству было. Пятьсот тысяч воев три дня пировали в поле, мёдом, брагой да винами угощались, — рассказывал Ирине отец Антоний после своего очередного похода в Москву.

Ирину потешал келарь Антоний. А чаще всего радовал своими вестями. И как не ликовать от победы над ханом, как не порадоваться щедрости государя. Эти пятьсот тысяч ратников теперь за своим царём в огонь и в воду пойдут. И шутила от волнения Ирина над Антонием:

— Отец благочинный, а ты не вкусил вина на том пиру?

— Пригубил, матушка, за победу, ан не на поле брани, а в Москве, в питейном доме на Облепихином дворе.

Но жизнь довольно редко радовала царицу-инокиню. И перед тем, как возвратиться из похода царю Борису, приехал в монастырь патриарх Иов. Благословив Ирину, Иов глухим голосом поведал ей:

— Токмо что вернулся из западных областей наш человек (Иов не назвал имени Луки Паули), узнал он там, что в Москве готовится заговор, а управляют им из Литвы и Польши.

— Боже Всевышний, спаси и сохрани нас, — воскликнула Ирина. — Что же случилось, владыко святейший?

— Ещё не случилось, матушка. На всё воля Божья. Но и наше бдение полезно. Помните, как кто-то прочил на престол России тверского великого князя Симеона Бекбулатовича? Ну так он ослеп и о троне уже не думает. Теперь прошёл слух, что нашли нового «законного престолонаследника» — казанского царевича Симеона Шигалеевича.

— Ах, мошенники! Господи, ну зачем ты отпустил любезного братца не венчанным на царство, — в сердцах воскликнула Ирина.

— Слёзно просили твоего брата, слёзно! Ан ни в какую! Упрям, аки осляти!

— Что же теперь будет, владыко? — в отчаянии спросила Ирина. И, поднявшись со скамьи, строго спросила: — Чего вы ждёте, владыко? Шлите гонцов к царю! Да пусть вернётся с войском в Москву и защитит себя!

— Успокойся, царица-матушка: те, кто затеял злой умысел, сейчас рядом с царём, но войска под ними нет. Не страшны они государю в чистом поле. Там на батюшку государя всё войско молится и не даст в обиду.

— Дай-то Бог, святейший! Но указать бы на заговорщиков царю. Да и дядюшку Семёна Никитыча уведомить, заступника и радетеля.

— Ему сказано, матушка. Да в тайник души его не заглянешь, глубок вельми. Что там решил боярин Семён? Но рек мудро: когда враг на пороге и с ним надо вступать в бой, заводить ссоры в доме да сводить счёты — негоже.

— Дядюшка и правда умён. И печётся токмо о пользе державы. Но хан покидает наши пределы, святейший. Что там видно за сим?

— Вижу тишину и покой в державе, россиян — в трудах Божьих.