Но костёр жарких размышлений постепенно угасал. Вот уже и язычков пламени нет, вот угли пеплом покрылись, головешки почернели — всё остывать стало в сивой головушке супротивника Годуновых, безразличие в душу закралось.

И, всё взвесив, Дионисий с горечью признал своё поражение. Ничем он не сможет помешать восшествию Бориса Годунова на престол, если тот пожелает его занять, как не мог помешать в своё время взойти на патриарший престол Иову.

Дионисий смирился перед волей Божьей и забыл о своих дерзких планах-помыслах, стал вместе со всеми россиянами ждать, когда наконец держава обретёт нового царя.

Была середина февраля. Москвитяне ложились спать и просыпались под завывание метели. Сугробы по улицам и площадям намело такие, что ни конному, ни пешему не проехать, не пройти. Ворота дворов, избы замело по вершники. Но покоя в Москве уже не было. И никто не отсиживался в метель-заваруху по избам, палатам и хоромам, все с утра толклись на площадях.

В пятницу 17 февраля, лишь сошли власьевские морозы, в Кремле открылось собрание Земской Думы — Государственного Собора. Последний Государственный Собор проходил тридцать два года назад в царствование Ивана Грозного. И кто помнил его, пытались найти нечто общее. А общим было только название. Тогда на Собор съехались заседатели со всей России не по народному доверию, а по служебному положению. Да и не так много было делегатов. Теперь в Москву сошлись со всей России, из всех областей выборные чины боярского и дворянского звания, духовенство, торговые, ремесленные, служилые и даже крестьянские люди, счётом пятьсот для небывалого со времён Рюрика дела. Дотоле Русь получала венценосного государя по праву наследства короны. Теперь его должны были избрать и наделить правами самодержавными, вместе с Богом судить и рядить народ российский по закону совести.

В дни подготовки к Государственному Собору верховной личностью стал патриарх всея Руси Иов. При жизни царя он был наместником Божьим, и в межцарствие пришлось ему вершить главное державное дело. Слабый телом и здоровьем, патриарх оказался несгибаем и силён духом. И ни у кого не возникло сомнения, разве у его недругов, что Иов не удержит в своей властной руке бразды выборов нового государя.

Иов был деятелен, каким не был и в годы зрелости. Он никого не подговаривал стоять за Годунова, но всё делал для того, чтобы Россия знала, кого выбирать на престол. В проповеди с амвона Благовещенского собора он говорил прихожанам и всем, кто приехал выбирать царя:

— Братья и сёстры православные, вы знаете, что, не имея достоинств князей влиятельных, ваш брат Борис Фёдорович без имени царского четырнадцать лет единовластвовал в державе. Да, он потомок мурзы Четы, но брат царицы Ирины. Вспомните, государыня Ирина Фёдоровна и знаменитый брат её с самого первого детства возрастали в палатах великого царя Иоанна Васильевича и питались от стола его. Когда же царь удостоил Ирину быть своею невесткою, с того времени Борис Фёдорович жил при нём неотступно, навыкая государственной мудрости. Однажды, узнав о недуге юного любимца и товарища сына своего Фёдора, царь приехал к нему и сказал милостиво: «Зачем ты заболел, моя надежда, будущая опора государства.......

И тут подошёл к амвону князь Воротынский, одних лет с Иовом, но ещё крепкий старик. Он поднял руку и сказал:

— Владыко святейший отче, да простит меня Бог, не так было сказано батюшкой Иоанном Васильевичем...

Собор затаился в ожидании: виданное ли дело — проповедь нарушил князь. И в тишине доносился лишь из голубых сводов собора шум бушующей на дворе метели.

— Говори, сын мой, — разрешил князю патриарх.

— А вот как возгласил царь Иоанн Васильевич, — продолжал князь Воротынский, повернувшись к делегатам Собора: «Борис, страдаю за тебя, как за сына! За сына, как за невестку! За невестку, как за самого себя!» Он поднял персты десницы своей и промолвил: «Се Фёдор, Ирина и Борис: ты не раб, а сын мой!» А незадолго до смерти, поражённый знаком кометы, царь Иоанн, всеми оставленный, удержал Бориса Фёдоровича при себе и говорил ему: «Для тебя обнажено моё сердце, тебе приказываю душу, сына, дочь и всё царство: блюди, или дашь ответ за них Богу!» Так было сказано великим царём Иоанном Васильевичем. — И Воротынский поклонился народу.

— Аминь! — произнёс Иов и продолжал: — Мы подтверждаем сии незабвенные слова и говорим: Борис Фёдорович хранил как зеницу ока и царя Фёдора и государство... — Иов ещё долго рассказывал о Борисе Годунове, его слушали внимательно, не перебивали, похоже, что не было у собравшихся слов возражения. Да и как возразишь, если муж сий заботился о процветании России и с успехом своего добивался.

Борис Фёдорович не слышал и не знал всего того, что о нём говорилось, чему внимал народ России в Благовещенском соборе. Скрывшись сразу после девятин, он тридцать один день не покидал кельи в Новодевичьем монастыре. Он молился Богу и просил его ниспослать тишину и покой. Иногда он проводил время с сестрой. Она читала ему псалмы Давида. Они приносили ему душевное равновесие и благость. С особым рвением он слушал третий псалом Давида о бегстве его от Авессалома, сына своего.

— «Господи, как умножились враги мои! — читала Ирина. — Многие восстают на меня; многие говорят душе моей: нет ему спасения в Боге.

Но Ты, Господи, щит предо мною, слава моя, и Ты возносишь голову мою. Гласом моим взываю к Господу, и Он слышит меня с святой горы Своей.

Ложусь я, сплю, и встаю: ибо Господь защищает меня.

Не убоюсь тем народа, которыя со всех сторон ополчились на меня. Возстань, Господи! Спаси меня. Боже мой! ибо Ты поражаешь в ланиту всех врагов моих; сокрушаешь зубы нечестивых.

От Господа спасение. Над народом Твоим благословение Твоё».

Борис слушал псалом и с нежностью смотрел на сестру. Как хорошо, что они здесь вдвоём, считал Борис. Он уже забыл пророческие слова ведунов Сильвестра и Катерины, нарёкших ему царствовать на Руси. И не было у него других забот, как в тишине монашеской кельи воздавать молитвы Всевышнему, но не исходить заботами о державе. А это время неизбежно приближалось.

В десять часов утра в пятницу патриарх Иов открыл в Грановитой палате Кремля Российский Государственный Земский Собор. Он представил посланцам России весь боярский и духовный синклит, дворянскую и купеческую знать, именитых горожан, воевод. Как и предполагал Иов, собралось пятьсот человек.

Съехавшиеся на Собор россияне дивились зрелищу, какое увидели в Кремле, в храмах, в Грановитой палате. Их поразил дух поруки, тишина, благочинность, царящие всюду, приветность в многолюдстве великом и разнообразном. «Какая сила нужна, чтобы увлечь за собой столько единомышленников», — думал о патриархе Иове митрополит Новгородский Александр. Гермоген был недоволен столь благоприятным ходом Собора в пользу Годунова: «Какое пронырство надо иметь, сидя за стенами монастыря и манить толпу к призрачному раю», Гермоген уже ходил впритин на Геласия, восхвалявшего Бориса Годунова, он высказался резко за похвальное слово князя Воротынского. «Ведуновским наваждением очарованный князь», — определил Гермоген.

Не изменил себе в дни подготовки к Собору Василий Щелкалов. Он пытался оттянуть день начала работы Собора, однако это ему не удалось. С большей уверенностью он ждал приятных вестей из Новодевичьего монастыря. Накануне открытия Собора у Василия была тайная встреча с Богданом Бельским. И было на этой встрече решено подвергнуть Бориса насильственному постригу в монахи. Вечером шестнадцатого февраля и в ночь на семнадцатое с разных концов Москвы, а больше из замоскворецких глухих мест, из Каменномостского питейного двора, с Житного двора, что у Калужских ворот, из ночлежек с Якиманки и Ордынки и ещё невесть откуда, стали собираться ватаги челяди и холопов Богдана Бельского, стягиваться к Новодевичьему монастырю.