Когда Дионисий сбежал из боровского монастыря, игумен Алексий, поборов сомнения, уведомил дьяков Патриаршего Судного приказа об исчезновении инока Серапонта. Вскоре же об этом доложили патриарху. Иов повелел искать утеклеца. «Аки заблудшую овцу найдите и приведите в Чудов монастырь», — наказывал он дьякам к сыску приставленным. И дьяки Судного приказа разослали по всей Москве своих лазутчиков. Но дни шли за днями, а Дионисия не находили. Затаился он на подворье князей Рубец-Мосальских.

Однако вскоре Дионисий потерял осторожность, когда прознал, что против «Дмитрия» готовится ещё одна сильная рать. Предупредить, уберечь будущего государя! Послать кого-то ему навстречу — вот чем был озабочен бывший митрополит. И поспешил он искать смелого гонца в ближний монастырь. А тем монастырём оказался Донской.

Сказано, что если Бог решил наказать человека, то он прежде всего лишит его разума. В этом монастыре, обласканном царём Борисом, Дионисию никак не следовало появляться. К тому же в Донском монастыре ещё многие монахи знали митрополита Дионисия в лицо. Да и архимандрит его помнил. И лишь только опальный архиерей появился в монастыре, как был замечен. Узнали его, как он ни прятал лик под капюшоном. За ним стали доглядывать, дабы выведать, зачем пришёл.

Вскоре Дионисий свыкся с мыслью, что его в монастыре не признали, и ушёл на хозяйственный двор, где и надеялся встретить монахов, отбывающих наказание. Знал Дионисий, что от таких наказаний многие иноки готовы сбежать. И увидел он, как молодой монах долбил клином и кувалдой большой валун, как вырубал из него круг на жёрнов. И было похоже, что монах безотрывно провёл за работой многие дни. Монах был худ. И клин с кувалдой были ему не под силу.

— Давно ты рубишь сей камень, сын мой? — спросил Дионисий.

Монах вскинул глаза на собрата. Они были большие и печальные.

— Токмо Богу сие ведомо, — произнёс монах, не останавливая работу.

— Как тебя звать, чадо?

— Забыл, отец благочинный, — ответил монах, — а наречён быть Касьяном.

— Бог видит твоё усердие и наградит тебя, Касьян.

— Слава Всевышнему!..

— Но я вижу на твоём лице другой знак судьбы. Тебя ждёт величие, сын мой, если ты будешь послушен мне.

— Кто ты, незнакомец? — спросил Касьян.

— Скоро узнаешь, кто я. Но позволю порадоваться: ты будешь игуменом монастыря, как токмо выполнишь моё повеление.

— Не волен я, отец благочинный, — ответил Касьян.

— Волен. Аз даю тебе сие право.

Дионисий уже мнил себя владыкой. Он потерял представление о яви и, толкаемый бесом, как он скажет потом, вынудил Касьяна на действо, супротивное его характеру.

— Оставь своё дело, сын Божий, иди за мной.

Уже смеркалось. И превратные стражи в сей час никого не выпускали из монастыря. Дионисий это знал, но было ведомо ему и то, что если положить на руку стражу два алтына, ворота откроются.

Всё так и учинилось: два алтына открыли врата и Дионисий увёл Касьяна. Был уже вечер, когда Дионисий добрался до подворья Рубец-Мосальских. Он не видел, что привёл за собой доглядчика-шиша. Дионисий укрыл Касьяна в каморке на конюшне, сам ушёл. Вернулся уже близко к ночи, передал Касьяну грамотку, велел спрятать подальше, дал денег, сказал:

— Ты уедешь сейчас, сын мой, в царский стан, в город Путивль и вручишь грамоту царевичу Дмитрию.

— Слушаюсь, отец благочинный, — ответил Касьян.

Дионисий вывел Касьяна из каморки. К ним подошёл холоп, держа за уздечку осёдланного коня. Дионисий передал коня Касьяну.

— Конь у тебя резвый, сын мой. Да береги, чтобы донёс до царского стана. — Он вывел Касьяна за ворота подворья и, помогая подняться в седло, напутствовал:

— Пусть бережёт тебя Господь в пути. Во имя Отца и Сына...

Договорить Дионисию не удалось. На полном скаку подлетели к подворью князей Рубец-Мосальских два всадника, пешие стрельцы откуда-то возникли, да тут же крытый возок подкатил. Дионисия и Касьяна, коего сдёрнули с коня, мигом в возок затолкали да и умчали. И будто не было никакого действа вблизи подворья мятежных князей.

Дионисий метался в возке, пытаясь выбраться из него, он не верил, что схвачен государевыми людьми. Его ударили по голове, и он сник. Да путь был недолгим. Вскоре возок остановился, Дионисия вытащили из него, он пришёл в себя и увидел вблизи кремлёвские соборы, дворцы. А тут подошёл к нему Гермоген. Услужитель, его сопровождающий, осветил лицо Дионисия фонарём, Гермоген присмотрелся к Дионисию, сказал:

— Он. Ведите его.

А как увели, из возка выскочил Касьян и подал Гермогену секретную грамотку Дионисия.

— Спасибо, сын мой, за верность престолу и церкви, — сказал Гермоген и обнял Касьяна. — Идём в палаты, выпьем сыты и вкусим хлеба. Да патриарх тебе порадуется.

Отпрыск Сабуровского рода, в миру Константин, посвятивший себя иноческой жизни, поклонился Гермогену.

— Спасибо, отче владыко, отправьте меня в монастырь, — попросил он.

Митрополит перекрестил Касьяна и велел услужителю отвезти его в монастырь, сам пошёл следом за теми, кто увёл Дионисия. Митрополит Казанский хотел увидеть бывшего митрополита Московского лишь для того, чтобы спросить: да был ли он христианином, ежели потянулся к предателю Христовой веры.

И спросил, и в глаза посмотрел, да ничего в ответ не услышал, а в глазах узрел только ненависть, злобу. Возомнил себя Дионисий прежним Данилой Щетининым, сотником опричнины. Да будто бы стоял он на льду Волхова, а Гермогена по его жесту бросили в ледяную воду, как бросали туда же невинных женщин с детьми.

Всё «прочитал» Гермоген в бешеном взгляде Дионисия и ушёл, ни о чём больше не спрашивая. И только спустя год Гермоген узнал судьбу Дионисия. Получил он своё, как всякий клятвопреступник и враг. Его увезли на север. Там он и сгинул в монастырских подземельях, не дождавшись «законного царевича Дмитрия».

Гермоген же, схватив за руку давнего супротивника православной церкви, выполнил повеление патриарха. И теперь подумывал о том, чтобы вернуться в свою епархию. Казань давно стала мила его сердцу. Там он чувствовал себя спокойнее и увереннее, чем в Москве.

В жаркие июльские дни, когда бояре отсиживались в прохладных покоях, квасом утоляли жажду, царь Борис Фёдорович собрал Государственный совет. Причина была одна: как защитить державу от вторжения самозванца и польского нашествия. Войско Лжедмитрия вместе с польскими легионами уже нацелилось на Москву. И Борису Фёдоровичу показалось, что за самозванцем стоит такая сила, с какой ему не совладать.

Царь Борис Фёдорович пришёл на совет аки тень. Не узнали его даже те бояре, которые видели день-другой назад. Бледен был царь ликом, а глаза смотрели как из глубоких чёрных колодцев.

Ждали все от царя, что он с прежней горячей силой зажжёт совет на большое дело. Ан не случилось этого. Царь повелел воеводам собирать новое войско, но в голосе чувствовалось безразличие: даже если войско и не будет собрано, царь не разгневается. Вяло он предложил:

— Да чтобы с каждых двухсот четвертей земли обработанной вышел в поле ратник с конём, доспехом и запасом корма.

Но нашлись смелые мужи и возразили царю. И первым встал патриарх Иов:

— Сие повеление нарушает древний устав, сын мой, государь-батюшка, — заявил он. — Испокон с двухсот четвертей пашни выставлялось два всадника.

Однако к большой досаде Иова, почти весь совет поддержал царя. Да и как не понять бояр, если защищали свои интересы: ведь каждый боярин в этом случае давал вдвое меньше холопов в войско.

Ещё Государственный совет, вопреки воле патриарха, принял решение о том, чтобы православная церковь не участвовала в ратном деле. И записали: «Бывали времена, когда и самые иноки, священники, диаконы вооружались для спасения отечества, не жалея своей крови; но мы не хотим того: оставляем их в храмах, да молятся о государе и государстве».