К тому времени тайная борьба за престол уже разгорелась вовсю. И следил за той борьбой патриарх очень пристально, да многое и до ушей Бориса доходило от него. Помнит Иов, как дьяки-лазутчики из Патриаршего Судного приказа добыли и принесли ему известия о том, что седьмого декабря девяносто третьего года думный дьяк Посольского приказа Андрей Щелкалов посетил цесарского посла Варкоча и попросил его передать августейшему эрцгерцогу Австрии Рудольфу II, что его сына Максимилиана заинтересованные лица ждут на Московский престол. Да чтобы Варкоч усердие проявил, Андрей Щелкалов дорогие подарки преподнёс послу. И полетело приглашение к австрийскому монарху.
Как узнал сие воровство главы Посольского приказа Андрея Щелкалова патриарх, так и ахнул: «Виданное ли дело Русь на корню иноземному государю продавать!» Да опекая русский престол от иноземца, Иов передал добытые сведения о тайном сговоре правителю Борису.
Странным показалось потом Иову то, что Борис не известил царя Фёдора об измене Андрея Щелкалова. Да и сам не учинил над ним строго суда. Правда, «великого дьяка» лишили Посольского приказа. Но мотив был выставлен другой. Будто бы причиной тому стало заявление английского купца Джерома Горсея, которого Андрей Щелкалов чуть не разорил. «Важный государственный Щелкан Андрей есть отъявленный негодяй, — писал Джером Горсей в грамоте на имя царя Фёдора, — он тонкая и двуличная лиса, это хитрейший скиф, какой когда-либо жил на свете». Якобы за это и повелел царь лишить приказа Андрея Щелкалова. Но сам-то Щелкалов знал, за что его лишили власти, за что подвергли постригу в монахи и под именем Феодосия сослали в Кирилло-Белоозёрский монастырь. Знал дьяк и то, почему избежал казни. Сохранил ему Борис жизнь как бывшему тайному союзнику.
Тогда одно осталось загадкой для патриарха: почему Андрей Щелкалов начал свои происки так неожиданно? Может, хотел помешать помолвке сына Бориса Годунова Фёдора и царевны Феодосии? Ведь в ту пору, в зиму девяносто третьего года, никто не предвидел близкой кончины царя Фёдора. А смерть царевны Феодосии наступила лишь через несколько недель после сговора с Варкочем. Уж не приложил ли коварный и злой дьяк Андрей Щелкалов рук, чтобы тайно убить царевну, будущую невестку Бориса Годунова? А ведь было же несколько лет назад целование креста на клятву в верности, какую положили меж собой Борис и братья Щелкаловы. Наступил на сию клятву Андрей тяжёлым сапогом да и ужалил царёву доченьку. Много ли ей надо, лишь отнятой от грудей кормилицы, неведомо кому преданной.
Эти ужасные воспоминания с новой силой потрясли Иова, но как уйдёшь от жестокой правды жизни, которая гнала сон. Вспомнил Иов, что дьяк-лазутчик Лука Паули, служивший одновременно правителю и патриарху, был изобличён Варкочем якобы в расколе доброго отношения царя Фёдора к Борису, будто бы Лука виноват в слухах о том, что помолвка, к которой готовились Фёдор и Борис, несёт тайный умысел в ущерб царю Фёдору. Обо всём этом Лука Паули рассказал Иову после возвращения из Вены да отстранения от Посольского приказа Андрея Шелкалова, который и сыграл главную роль в «изобличении» Паули.
Теперь у Иова были основания предполагать, что надежда захватить русский престол в пользу принца Максимилиана живёт в эрцгерцоге Рудольфе до сих пор.
Неожиданно Иов почувствовал прилив энергии, будто мысль о кознях Австрии против России оказалась такой живительной, что он тотчас решил вновь увидеть Бориса. И он позвал дремавшего в соседней с опочивальней комнате дьякона Николая и попросил его проводить в палаты Бориса Годунова. На сей раз они ушли внутренними переходами, разбудили дворецкого и попросили отвести их к Борису Фёдоровичу. Когда же пришли к опочивальне, слуга при ней сказал:
— Батюшка Борис Фёдорович час назад покинул палаты и Москву. Случилось так: лишь только Иов ушёл от Бориса, тот торопливо стал собираться в путь. Он приказал подогнать к тайному ходу крытую тапкану, оделся очень тепло и даже велел положить в тапкану медвежью шкуру и, не попрощавшись с семьёй, покинул палаты, без стражи, с одним лишь слугой, который был и за ездового, укатил из Кремля через Троицкие ворота. В каком направлении Борис Фёдорович уехал, никто в доме сего не знал.
Иов не стал допытывать дворню правителя, но пошёл на половину его жены, чтобы вместе с ней погоревать о бегстве Бориса Фёдоровича. Попечалившись, он вернулся к себе и стал молиться, просить Всевышнего о милости к Борису, дабы не совершилось деяния невозвратного — пострижения скорого в монахи. Иов с печалью думал о том, что Борис, как истинный православный христианин, казнит себя за те грехи, которые, может быть, совершил в прежние годы. Мучимый совестью, раскаянием, решил уйти от мира в монашескую обитель, как это всегда делали на Руси совестливые мужи.
Остаток ночи патриарх провёл перед иконостасом в долгом и неистовом молении Всевышнему.
А ранним утром Иов послал дьякона Николая к дьяку Луке Паули, с просьбой к тому, чтобы узнал, где скрылся Борис Годунов.
Лазутчику Паули понадобилось всего два часа, чтобы узнать, где спрятался правитель Борис.
Иов принял Луку в трапезной. Чуть выше среднего роста и немного сутулый, тридцатипятилетний Паули был красив. Лицо чисто греческое. Он вырос в Корсуни, прибыл в Россию впервые вместе с патриархом Иеремией. А пристал к его свите в тот день, когда корабль патриарха, прибывший из Царьграда, вошёл в порт Корсуни. Лука сопровождал Иеремию как переводчик. Отец у него был греком, мать — русская полонянка, угнанная из России ещё в дни борьбы Ивана Грозного за Астрахань. Паули хорошо говорил по-русски, по-гречески, знал польский, немецкий, болгарский языки, был умён и начитан. Тогда же, как только Паули «отстал» в Москве от свиты Иеремии, Борис приметил умного гостя, приласкал его и определил на службу к Андрею Щелкалову в Посольский приказ младшим подьячим. А вскоре он был переведён в разряд переводчиков и толмачей. Паули везде был заметен: никто из послов не хотел уходить без него в западные страны. И стал он быстро подниматься по дипломатическим ступеням. В Польшу он уходит посланцем, в Швецию — гонцом. И вот уже Паули посланник и едет с важным поручением в Вену. А то, что Лука отменный лазутчик, так сие было ведомо только Борису и Иову...
Лука вошёл в трапезную со светлым лицом. Иов сразу понял, что явился с доброй вестью, благословил его.
— Говори, сын мой.
— Да будет тебе известно, святейший владыко, батюшка правитель Борис Фёдорович ноне всю ночь молился и плакал вместе с царицею-сестрою в келье Новодевичьего монастыря. А встречи с чинами монашеского звания не имел.
— Спасибо, сын мой. Ты совершил богоугодное дело, — произнёс с облегчением патриарх. — Как удалось так скоро всё вызнать? — поинтересовался патриарх.
Паули только улыбнулся: все приставы, все сторожа в Москве были его друзьями, но он не сказал об этом патриарху.
— Господь надоумил меня...
Иов отпустил Паули и задумался. Он понял, что теперь только от его быстрых и решительных мер зависит судьба русского престола. Он, патриарх всея Руси сегодня же должен определить, кому быть царём русского народа.
Но события опередили действия патриарха. В Москве начались волнения. Народ уже знал, что Бориса Годунова в Кремле нет, и требовал объявить: где он и жив ли? Но бояре не торопились успокоить народ. Да и резону не видели. А для пущей важности распорядились закрыть все кремлёвские ворота. Да ещё отдали приказ воеводам поднять в ружьё стрелецкие полки, разместить их вокруг Кремля. И вскоре конные сотни стрельцов заполнили Китай-город, главные улицы в Белом городе, в Замоскворечье. Всюду заполыхали костры.
Однако стрельцы горожанам пока не были помехой. Ремесленники всех цехов запрудили Красную площадь и тоже разожгли костры. Шумела-гудела главная площадь, народ требовал, чтобы батюшка Борис Фёдорович явился перед ним. Но дождались не его, а злого, неистового и чёрного ликом дьяка Судного приказа по кличке Грач. А послан он был Василием Щелкаловым. Взобрался Грач на крышу ларька у Кремлёвской стены и перекричал горожан:
