— Вы покупаете и продаёте души нашего народа, ведёте жизнь самую праздную, утопаете в удовольствиях и наслаждениях. Ваша жизнь изобилует кровавыми и вопиющими грехами: грабительством, обжорством, праздностью, содомским грехом...
Фёдор не мог больше слушать сей изуверской ругани, он убежал из собора. Одно ему стало понятно из всего услышанного: батюшка не тронет иерархов и пальцем. А грязь он лил на них лишь потому, что сам отмывался от той грязи, в какой утонул и винил других.
И теперь Фёдор удивлялся, что патриарх Иов любит его, вместо того чтобы ненавидеть за грехи отца. «Богомолец ты мой славный, — шептал, засыпая, царь, — да я ничего не пожалею, чтобы укрепить православную церковь».
Царица Ирина тоже мучилась бессонницей в эту летнюю ночь. Да и не мучилась, а страдала любовью к своему царствующему супругу. А любила она его за кроткий нрав, за то, что он ни в чём не согрешил перед Русью и её народом, за то, что год за годом христиане утешались мирной жизнью, свободно рожали детей и не боялись, что их отнимет война или опричнина. И о своём будущем дитяти, каким затяжелела, она думала сладостно-спокойно. И молила в своих ночных молитвах Бога об одном, о том, чтобы продлил дни жизни государя всея Руси Фёдора, который и в бытие своё считался россиянами святым.
И каждое утро Ирина приходила к патриарху Иову и просила его, чтобы церковь молилась за здоровье её супруга.
Но когда царица Ирина прослышала, что какая-то ведунья Катерина уворовала царский след близ Благовещенского собора, то она так испугалась за жизнь царя, что прибежала к патриарху простоволосая, со слезами на глазах и причитая, спросила Иова:
— Отче владыко, кой извет в волшебных чарах сотворила девка Катерина во страх царской жизни?
Иов долго и как мог успокаивал перепуганную царицу:
— Царю-батюшке погрозы не будет. Происки девки Катерины в пользу государя направлены, в Божье наказанье ведунье Щербачёвой.
— Да как же можно взять след без погрозы? — усомнилась Ирина.
— Не брала Катерина следа царёва, но крестное знамение положила на него, отгоняя помыслы нечистых сил. Ты уж поверь, дочь моя, твоему духовному отцу. Так всё и было, как сказано мною.
Ирина, эта чистая душа, теперь перепугалась за Катерину:
— Да что же с ведуньей будет, не запытают ли её напрасно?
— Успокойся, дочь моя, государыня. Ноне быть девке Катерине вольной.
— Ты мудр и любвеобилен, владыко, — посветлела лицом Ирина.
Проводив царицу, Иов снова погрузился в думы. То, что «царёвы погрозы» не узрел в действе Катерины, — хорошо. Но Катерина всё-таки ведунья — и отпустить её без наказания или хотя бы вразумления он не может. Да ведунья ли? Не иншая ли кто? И патриарх подумал, что ему нужно повидать Катерину, поговорить с нею, дабы обладать истиной. Сильвестр был правдив перед его лицом. Как проявит себя девка? В женском роду, считал Иов, сатанинское да колдовское начало ой как крепко вкореняется!
А может быть, сие только казалось патриарху, навеянное прошлым. Почему-то при Иване Грозном опричники десятками, а то и сотнями вылавливали ведуний, колдуний, ворожеек и чародеек всяких. Над ними опричники вершили расправу, да скорую, без суда. Сколько их, молодых, полных сил, сгинуло в той же Александровой слободе под руками кромешников.
Помнил патриарх, что на всех царских свадьбах, а их была седмица, публичные казни чародеек чинились: страх довлел над царём.
Третья жена Ивана Грозного Мария Собакина, дочь новгородского купца, занемогла ещё невестою, стала сохнуть и через две недели после венчания скончалась. Царь назначил следствие. Ан виновных в смерти царицы не нашли. «Токмо им надлежало быть», — посчитал Иван Грозный. И сам он тогда положил вину за «погубленную царицу» на всех знатных матерей, которые жили при дворце и у коих были дочери. Он повелел отправить на пытки всех, кто ещё до замужества знал Марию Собакину по Казани, где та жила последнее время.
Тогда день и ночь работали Судный и Казённый боярские приказы. Сам царь диктовал, каким должен быть обряд пытания. Вот он злой, аки тать, появился в Судном приказе, собрал дьяков и повелел писать:
— «В застенке для пытки сделать дыбу, состоящую в трёх столбах, из которых два вкопаны в землю, а третий сверху, поперёк. Палач явиться должен с инструментом, а оные есть: хомут шерстяной, к которому пришита верёвка долгая, кнутья и ремень, которым пытаемому ноги связывать. — Царь заглядывает в листы, требует, чтобы писали красно, и продолжает: — Приводится тот, кого пытать надлежит, и от караульного отдаётся палачу, который долгую верёвку перекинет через поперечный в дыбе столб и, взяв подлежащего к пытке, руки назад заворотит и, положа их в хомут, через приставленных для того людей встягивает, дабы пытаный на земле не стоял...»
Вспоминая изуверское, палаческое поведение Грозного, Иов молил Бога, чтобы впредь на многие века он не посылал на русскую землю такого государя-палача. Леденела кровь у патриарха, когда перед его глазами расхаживал царь и твердил чёрные слова обряда пыток и казни.
«Да в пыточной иметь тиски с винтами, кои свинчиваются от палача до тех пор, пока или не повинится, или винт не будет действовать. Пытать же до трёх раз. Если же переговаривать будет и в трёх пытках, то пытать до тех пор, пока в четвёртой пытке не повторит сказанное трижды».
И гибли по обряду царя на дыбах и под плетьми невинные души. Но царю-кату было мало этого. Он выразил свою волю Малюте Скуратову. И Малютины опричники хватали по Москве всех, кто врачевал людей травами, мазями, снадобьями, заговорами. Хватали и тех, кто ходил к бабам-ворожейкам. Боярыня Ксения Ломанова сыпала порошок толчёной кости на след государя, а умысел один: «Только бы мне умилить царское сердце, милость к людям пробудить». И её схватили, секли, на дыбе растягивали, варом обливали — закатовали.
И пошёл по Москве, а из Москвы и по другим городам, по весям стон и рёв, и кровь людская лилась рекой. В эту тяжёлую пору Иова уже в Казань сослали и повлиять на царя он не мог, но страданиями к народу он исходил и молил Всевышнего о том, чтобы остановил, поразил стрелою небесной царствующего василиска.
И теперь, будучи патриархом — духовным отцом народа, Иов должен был предотвращать кровопролития и казни «во имя Бога». Бог не жаждет крови и страданий. Бог допускает чудодейственные силы, покровительствует им. Только Божественным Промыслом получил царь Фёдор в подарок волшебный камень безвар.
Эрцгерцог австрийский Максимилиан, приславший в дар волшебный безвар, писал Фёдору, что сей камень имеет силу и лечбу великую от порчи, да и желания исполняет. Что же, теперь он, патриарх всея Руси, должен с амвона собора сказать, что царь Фёдор с ведунами и чародеями связался? Но Иов мудро подумал: «Ничто нельзя принимать без веры. Всё нужно измерять Господом Богом, всё поверять делами Иисуса Христа».
В часы раздумий и беседы с Господом Богом пришёл Иов к мысли о том, что душа человека всегда подвластна слову Всевышнего, что есть заблудшие и есть прозревшие. И нужно денно и нощно искать заблудших и нести им слово Всевышнего, искать желающих постичь Святое Таинство причастности к Богу, добиваться, чтобы слово достигало душ заблудших, становилось для них именем Божьим, и тогда, Иов в сие свято верил, на веки веков наступит на земле царствие Гармонии. И сын не поднимет на отца руку, и государь оправдает раба своего, и кровь людская не обагрит земли, на которой единый властитель Господь Бог.
И шёл тогда первосвятитель Иов на амвоны церквей и соборов, и громозвучным голосом, аки дивная труба, пел псалмы и нёс людям учение:
— Внимай, народ мой, закону Божьему, преклони ухо к словам уст моих. Открою уста мои в притче и принесу гадания из древности. Что слышали мы и узнали, и отцы наши рассказывали нам... Не скроем от детей их, возвещая роду грядущему слова Господа, и силу Его, и чудеса Его, которые он сотворил...
Всё было продумано. И патриарх отправился к ведунье Катерине, чтобы словом своим приблизить её к Господу Богу. Он покинул свои палаты и вышел на двор. Стоял тёплый апрельский ранний вечер. Солнце ещё золотило главы соборов. Всюду на кремлёвских площадях было многолюдно.
