Его скромная могила находится на Новодевичьем кладбище. Долго она была запущена. Несколько лет назад на ней поставили мраморную плиту с надписью «Евгений Алексеевич Косминский (1886–1959)». Но главным его памятником остаются прекрасные и по сию пору читаемые книги, а также светлая память о нем в сердцах тех, кто имел счастье его знать. Я долго переживала эту утрату, последовавшую вскоре после смерти мамы. Смерть обоих этих людей я ощущала как потерю опоры в жизни…

Большим горем стала для меня ранняя и трагическая смерть в 1961 году Нины Александровны Сидоровой. Как я уже писала, мы познакомились в 1944 году и за семнадцать лет общения, прошедшие до ее смерти, стали друзьями в той мере, в какой можно было быть другом этой удивительной женщины.

Трудно найти двух более разных людей, чем я и она. Резкая, суровая, на первый взгляд — ни дать ни взять комиссар времен гражданской войны, аскетичная в одежде и прическе, словно боявшаяся показаться красивой, она сохраняла облик женщины двадцатых годов, считала все удобства жизни, а может быть, и ее радости, признаком мещанства. Нина Александровна всю жизнь оставалась бесстрашной женщиной, часто говорила мне, что ничего не боится. И действительно, она нередко смело выступала со своим мнением, идя против волны, защищала людей, подвергшихся гонениям. Вместе с тем и сама она была порой чрезмерно категорична, бескомпромиссна в конфликтах с теми, чьи взгляды не разделяла. Я же была всегда немного робкая и осторожная, отстаивала свои принципы настойчиво, но все же довольно мягко, не была чужда легкого кокетства, любила нравиться, старалась быть всегда красиво одетой — насколько позволяли мои средства, оставалась открытой и благожелательной к людям даже в жестокое время.

И несмотря на то, что Нина Александровна, конечно, знала о моих родственных связях, мы как-то быстро сошлись и находили общий язык. В основе этого лежали во многом не только внешние, но и внутренние причины. Я много думала над тем, чем можно было это объяснить. И теперь, оглядываясь назад, прихожу к выводу, что главной причиной следует назвать исконную противоречивость сложной натуры Н.А.Сидоровой.

По внутренним свойствам души она была не совсем такой, какой представлялась с виду. По-настоящему интеллигентная, тонкая и глубокая в своих отношениях с миром и людьми, она любила музыку и сама когда-то хорошо играла, знала поэзию и литературу, вообще была очень начитанна и обладала хорошим художественным вкусом. В сокровенных тайниках ее души скрывался добрый и отзывчивый, умевший сострадать людям человек, облекавший подобные чувства в одежду рационального отношения к ним. Внешне сдержанная и холодная, внутренне она была страстным, азартным человеком, всегда, однако, подчинявшим свои страсти доводам разума. Но перед теми, кого она считала близкими себе (а таких насчитывалось немного), Нина Александровна иногда приоткрывала жизнь своей души. Что всегда меня удивляло в ней, так это ее умение в своих отношениях с людьми учитывать их ситуацию, иногда отвлекаясь от своей субъективной позиции и нередко оказываясь тонким психологом. Очень умная, умеющая многое предвидеть, она парировала жизненные удары, оставаясь всегда прямой и честной с собой и другими, насколько позволяло время. Под внешней суровостью и аскетизмом (строгий костюм, гладкая прическа, простые туфли, а летом — трогательные носки, которые как таковые я всегда презирала), скрывалась красота, не всем заметная, но очевидная для тех, кто ее любил. У нее было тонкое, красивое лицо с правильными чертами, глубоко сидящие серо-голубые, умные, добрые глаза, прекрасные темнорусые волосы. В этой красоте таилось что-то строгое и вместе с тем трагическое, всегда значительное. Я узнала ее, когда ей было тридцать пять лет, но она выглядела старше из-за своей строгости и бледного, желтоватого цвета лица — признака грызущей ее тяжелой болезни. Умерла она в пятьдесят лет, когда только-только открылись ее настоящие перспективы в науке.

Жизнь Н.А.Сидоровой и ее смерть несли на себе отчетливую печать трагедии. Тот короткий срок, который отпустила ей судьба, она прожила как «заложница времени» или, если хотите, «невольник чести». Родившись в интеллигентной учительской семье, Нина Александровна, если бы не революция, наверное, стала бы прогрессивно мыслящей курсисткой и прекрасным ученым. Революция взяла ее в плен. В голодные двадцатые годы она жила в детском доме, где ее мать работала воспитателем и где господствовали коллективистские навыки. В двадцать лет она вышла замуж за своего однокашника Владимира Иосифовича Векслера, впоследствии одного из крупнейших советских физиков. Люди, знавшие ее в то время, говорили, что Нина была очень хороша собой и маленький, худенький Векслер внешне мало ей подходил. Но она выбрала его и потому, что он страстно любил ее, и потому, что она преклонялась перед его талантом, в котором она не ошиблась. Однако вскоре она тяжело заболела рассеянным туберкулезом, считавшимся в то время неизлечимым, да и впоследствии, после изобретения новых лекарств, он фактически не поддавался лечению.

Если детдомовское воспитание сделало ее комсомолкой, а затем членом партии «без страха и упрека», то тяжелая болезнь окрасила всю ее жизнь в мрачные тона. Она считала, что не проживет более сорока лет, всегда боялась заразить мужа, дочку Катю и всех, с кем общалась, — словом, постоянно ощущала над собой дамоклов меч этой беды.

Однако, сильная характером, она не сдалась болезни, старалась жить так, точно ее не было, ни в чем не уступать здоровым людям. Отсюда решительность, напористость в делах и в науке, удивительная собранность и деловитость, порой коробившие мало знавших ее людей. Почему я называла ее «заложником времени»? Потому, что она была воспитана им, стремилась быть нужной ему, а следовательно, разделяла его суровые и строгие идеалы. Я не знаю, что именно было известно ей об оборотной стороне этого времени, когда мы с ней познакомились. Может быть, она даже и не представляла многого из того, что знала я, а может быть, все хорошо знала, но не считала нужным говорить об этом со мною. К тому же речь идет о послевоенных годах, когда всем почему-то казалось, что с ужасами прошлого покончено навсегда. Незадолго до нашей встречи Нина Александровна вернулась из Казани, где была в эвакуации, и жила еще впечатлениями военных лет. В то время как Векслер работал там над проблемами расщепления атома и изобретал свой знаменитый циклотрон, Нина Александровна преподавала в Казанском университете. (В 1942 году она преданно ухаживала за доживавшим свои дни в полном одиночестве академиком Д.М.Петрушевским, она же и организовывала его похороны.)

Всегда готовая на все, зимой 1942 года она, несмотря на свою болезнь, поехала с коллективом университета на лесозаготовки, страшно там заболела, и Векслеру пришлось отправиться за ней и силой увезти домой. Живя в Казани, она подобрала и взяла в свой дом двух осиротевших татарских детей — Артура и Розу. Мальчика она усыновила и, когда мы познакомились, он жил у нее, воспитывался вместе с Катей, считался сыном Нины Александровны. Розу после войны родственники взяли в Ленинград, но до конца жизни Нина Александровна помогала ей и пеклась о ней. Такова была действенная, активная натура этой женщины, всегда склонной не к злу, а к добру.

Сначала я стеснялась Нины Александровны, была с ней сдержанна и не слишком откровенна. Но общие интересы на кафедре и в институте, ее внимание и доверие ко мне быстро нас сблизили. Она стала приглашать меня к себе домой, познакомила с мамой, дочкой Катей и мужем Владимиром Иосифовичем. Жили они скромно. В четырехкомнатной квартире, что тогда было, конечно, редкостью, одну из комнат занимала пожилая домработница, да еще с мужем, которого Нина Александровна разрешила привести к себе, другую — Катя с бабушкой и Артуром, третью — сами Нина Александровна и Владимир Иосифович, четвертая была общая. Бросалась в глаза более чем скромная обстановка: в спальне стояли две узкие железные кровати, покрытые тканевыми одеялами, шкаф, комод, два небольших письменных стола; в столовой — большой стол, старый кожаный диван, несколько стульев, пианино. Даже в конце сороковых годов это выпадало из стиля академических квартир.