Я недаром бросала монеты в фонтан Треви. Возвращаться в Италию посчастливилось мне еще два раза, во времена, не столь уж светлые для этой страны, — в 1976 и 1980 годах, но она все равно оставалась прекрасной, чудом старой Европы, символом преемственности великой европейской цивилизации. Кроме всех названных городов я побывала еще в Генуе, тоже волшебном городе, и в Пистойе, в маленьком трудовом Прато, в древнеримском порту Остии, где, как и в Помпеях, сохранился целый город с гаванью, многоэтажными домами, театрами, тавернами, лавчонками, не менее самого Рима свидетельствующий о величии Римской державы.

Ездила я и в другие страны, о чем еще скажу дальше. Здесь же хочу заметить кое-что об этой проблеме в целом. Конечно, выезды за границу, даже на короткое время, всегда были праздником. После тридцати лет полной изоляции они позволяли хоть немного ощутить пульс других стран, оценить хорошее и плохое у них, увидеть различие национальных характеров и стилей жизни, повидать прекрасные памятники культуры, о которых так много слышали, и… глотнуть немного свободы, оторвавшись от привычных будней и бесконечных условностей, опутывающих нашу жизнь.

Однако непросто было ехать за границу даже в качестве туриста. Для этого требовалось пройти долгий путь и представить тысячу бумажек, начиная от личного листка и кончая справкой о здоровье, которую не всегда удавалось получить: врачи, от которых зависела выдача этой справки, не хотели допускать в заграничный «рай» себе подобных. Оформление документов на выезд требовало целого ряда унизительных процедур, самой унизительной из которых было то, что до последнего момента нельзя было узнать, поедешь ты или нет. Почему-то это хранилось в глубокой тайне и нередки были случаи, когда, имея в кармане заграничный паспорт, человек возвращался с аэродрома, так как в последний момент кто-то отзывал свое «добро» на поездку. Какая инстанция здесь оказывалась решающей, никто не знал. Обычно многозначительно кивали на КГБ, иногда — на отдел науки ЦК. Но чаще всего, как мне кажется, вопрос этот решался в своем же учреждении, так что сплошь и рядом отказывали потому, что объявлялся более сильный претендент, которому приходилось уступить место. Люди, собиравшиеся ехать за рубеж, тщательно скрывали эти свои планы, чтобы «не сглазить», и сообщали даже близким и друзьям об этом только за день до отъезда.

Что-то унизительное было и в тех накачках, которые делались отъезжающим в соответствующем отделе ЦК или в Интуристе. Эти накачки исходили из представлений об абсолютной враждебности всех иностранцев, с которыми нам предстояло встречаться: с ними дозволялось вести только официальные разговоры в присутствии других коллег, ни в коем случае нельзя было давать свой домашний адрес, только служебный, ни в коем случае не принимать их приглашений посетить их дома. Зато требовалось везти с собой водку, икру и разные сувениры, которые сначала имели успех, но потом, мне кажется, всем надоели, так как все «наши за границей» хором одаривали ими всех встречных. Но самым унизительным в этих поездках было ничтожное количество валюты, которое разрешалось иметь при себе отъезжающим. Ее не хватало на чаевые, общепринятые за рубежом, на городской транспорт, даже на мелкие сувениры. Наша великая держава не имела возможности позволить своим гражданам за границей предстать в достойном уважения виде, что очень скоро обнаружили наши хозяева. Не думаю, чтобы это способствовало росту ее престижа.

Я горько оплакивала моих уходивших друзей — маму, потом Соню и Изу. Умерли в эти годы Юрий Николаевич Матов и Володя Иков. В пятидесятые годы он снова появился на нашем горизонте, стал изредка бивать у нас с мамой. Жил он теперь у Софьи Алексеевны, одной из своих давних возлюбленных, от которой к этому времени имел взрослую дочь — Наташу Ширяеву, тоже впоследствии ставшую историком. С ней одно время я была тесно связана, так как она тоже училась на нашей кафедре и какое-то время работала у нас лаборантом. Володя устроился сначала в ФБОН АН СССР, а затем вынужден был уйти оттуда и перебивался мелкой договорной работой. Он поблек, постарел, стал немного жалким. Ко мне он по-прежнему был привязан, любил со мною говорить об истории.

Я его жалела, а главное, не могла выбросить из сердца одного из любимых людей моего детства и юности. Мама же держалась с ним более чем прохладно. После процесса и, главное, после его досрочного освобождения в годы самого страшного террора он внушал ей (как мне кажется) некоторые опасения и сомнения. Прямо об этом никогда не говорилось, но я видела, что она боится говорить с ним о политике. Их встречи всегда тяготили меня. Бывал он и у Сони с Димой, которые жили теперь отдельно. И там его принимали не очень тепло — как знакомого. Верны ему остались только Наташа, Сережа и отчасти я. Увидев раз, в каком виде вернулся из тюрьмы Эльбрус, и зная крайнюю нервозность и даже истеричность Володи, я понимала, что перед процессом его, наверное, легко было сломить. Но осуждать его я как-то не могла. После 1931 года — несколько лет тюрьмы, в 1939–1945 годах — перерыв со всеми тяготами войны и эвакуации, новый арест в 1949 году и заключение, продолжавшееся до 1954 года, приобретенный в тюрьме сильный туберкулез. Я жалела его, хотя и не могла любить как прежде.

Большое горе, помимо ухода из жизни мамы и моих любимых теток, в конце пятидесятых — начале шестидесятых годов принесли мне еще две больших утраты. 30 июля 1959 года скоропостижно скончался Е.А.Косминский. Я вместе с Эльбрусом была в это время на отдыхе под Ригой, и о его смерти узнала из телеграммы, которую мне прислал Яков Александрович Левицкий.

Билета сразу достать не удалось, а это означало неизбежное опоздание на похороны. Я позвонила Яше и попросила его купить от меня и положить в гроб букет красных роз. Он выполнил мою просьбу. Но это не помогло потом избавиться от чувства вины перед памятью моего дорогого учителя и друга, ведь я не была на похоронах, я не сказала над его гробом тех слов, которые должна была сказать о нем как об ученом. Я горько раскаивалась в том, что не побыла с ним в последние часы его жизни, не сказала ему чего-то самого важного и главного, что должна была сказать. Смерть его принесла мне огромное горе. Я потеряла дорогого учителя, верного и очень близкого друга. Мне было грустно еще и потому, что он ушел слишком рано — в семьдесят два года, что в последнее время он сделал меньше, чем мог и должен был сделать. Травля сороковых — пятидесятых годов не прошла для него даром, а случившийся на этой почве инфаркт выбил его из колеи. Чрезмерная забота о нем домашних, их мелочная опека возбуждали его мнительность, отрывали от любимой работы, друзей, обрекали на жизнь в вате, мешали его творческой работе, способствовали тяжелому, унылому настроению, которое усугубляло его болезни. Может быть, и наша последняя ссора как-то повлияла на его нервное состояние, вызвала приступ гипертонии, предшествовавший его кончине. Последние годы перед этим мы встречались редко. Чаще всего на дни его рождения, куда его жена милостиво приглашала меня, Яшу, Зину Удальцову, Нину Александровну Сидорову. Бывали там обычно академики Минц, Майский, искусствовед Сидоров. Время проходило весело и приятно. Но это случалось раз в год. А так мы бывали у Евгения Алексеевича раза два в год — я и Яша, под неусыпным надзором жены Евгения Алексеевича Надежды Николаевны.

Когда в 1957 году праздновали семидесятилетие Е.А.Косминского, официального юбилея не было. Нас пригласили к нему на дачу. Приехали С.Д.Сказкин, В.М.Лавровский, мы с Яшей, Зина Удальцова, Н.А.Сидорова и ученица Е.А.Косминского, наша общая приятельница С.А.Асиновская. Было хорошо, приятно и весело, все мы произносили тосты в честь Евгения Алексеевича, много шутили, смеялись, он с удовольствием показывал нам свое загородное жилье (это было в Можжинке под Звенигородом). Яша фотографировал нас — эти фотографии сохранились.

Теперь все это осталось в прошлом. В память о нем мы с Яшей и Н.А.Сидоровой издали его прекрасные лекции по историографии[40]средних веков по сохранившимся стенограммам (при жизни он откладывал их печатание, считая что они еще не готовы). Лекции вышли в свет в 1963 году и до сих пор не утратили своего значения. Издали мы (тоже в 1963 году) и сборник избранных статей Е.А.Косминского[41]. Он получился очень интересным. Печально, но нам не удалось включить туда его прекрасную статью о том, как складывалась английская нация: текст был напичкан цитатами из Сталина — клеймо эпохи не обошло и такого ученого, каким был Евгений Алексеевич.