Надо мной распростерлась страшная тьма. Я осталась одна, со своим невыносимым горем, во мраке отчаяния. Лучше бы умереть тогда! Но в мозгу моем звучали слова Леши, что я должна жить для Мити, и это была единственная ниточка, которая привязывала меня к жизни. Впрочем, я не осталась одна. Мой любимый брат Лева приехал и стал жить у меня. Коллеги навещали меня по очереди, звонили по многу раз в день. Все старались окружить меня лаской и заботой. И надо было жить. Прошли похороны, поминки — все эти нужные или ненужные ритуалы. Над гробом Леши прозвучало много теплых хороших слов. Но что значили слова в сравнении с его единственной, неповторимой жизнью, которую я дала ему и которую злые силы так жестоко вырвали из моих рук. Хорошо, что Леша за день до смерти успел узнать, что Сашу приняли в Архитектурный институт.
Со смертью сына кончилась моя настоящая жизнь. Те пять лет, что прошли с тех пор, я жила по инерции, без радости, без счастья, без надежды. Работала — и очень много, чтобы забыться, появлялась на научных сборищах и заседаниях, делала доклады, ездила отдыхать — но все это как-то автоматически, без желания, без удовлетворения. Как и раньше, происходили события, разворачивалась перестройка, вокруг бушевали новые вихри. Но ощущение, что жизнь моя кончена и что нужно только достойно ее дожить, не оставляло и не оставляет меня. Как будто погас свет; озарявший мою жизнь, и открылся темный, холодный туннель впереди. Я осталась совсем одна. Появился страх, что когда я умру, некому будет схоронить меня. По существу, впервые в жизни я оказалась вне семьи.
Моя единственная связь с миром — это Митя. Он любит, заботится и навещает меня. Советуется со мною по своей научной работе, делится мыслями, каждый день звонит мне. Я выполнила Лешин завет, помогала ему всем, чем могла, подбадривала, когда было тяжело. Сначала он работал в Историко-архивном институте, а потом перешел в Институт российской истории Академии наук. Недавно очень хорошо защитил кандидатскую диссертацию, строит планы новых исследований. Он возмужал, много думает, многим интересуется. Полагаю, что в значительной мере сформировала его как ученого, приучила систематически работать, пробудила вкус к науке именно я. Он — моя единственная и последняя радость, надежда и утешение. Сашенька — чудная девочка, она вся в Лешу характером. Такая же настойчивая, инициативная, умная, живая, такая же работяга, такой же прирожденный лидер, такая же умненькая. В девятнадцать лет вышла замуж — наверное, оттого, что не стало Леши, от потребности в какой-то поддержке. Но она всегда занята, ей всегда некогда, и такой связи, как с Митей, с ней у меня нет. Есть еще Лева, мой верный друг. Он выхаживал меня после смерти Леши, каждый день звонит мне, раз в неделю обязательно бывает у меня. Но он тоже стареет — ему уже шестьдесят три года, живет за городом, один, иногда прихварывает. Есть у меня и мои друзья — ученики. Но время идет, и они тоже стареют, у всех у них свои заботы и тревоги, так что им не очень-то до меня. Остается еще работа, которой я отдала так много сил и, по существу, жизнь. Последние пять лет, несмотря на свое неизбывное горе, я по-прежнему отдавала ей много времени и сил. Раз я осталась жить, приходилось сохранять свой интеллект, работоспособность. Нельзя было сдаваться, падать духом, опускаться, жалеть себя, делать скидки на мое горе: нужно было оставаться человеком. И я старалась изо всех сил.
В эти годы закончила работу над вторым томом нашей «Истории Европы», которая отняла у меня много сил и нервов. В середине 1988 года мы сдали этот огромный труд в издательство[61]. При моем же участии в 1987 году прошла защита докторской диссертации Н.А.Хачатурян. Тут были свои сложности, о которых не место говорить здесь. Скажу лишь, что работа у нее получилась очень хорошая, обсуждение прошло интересно, так что ее диссертацию рекомендовали к защите, что впоследствии она успешно и осуществила. После этого мои дела на кафедре, можно сказать, завершились. Оставался многолетний курс историографии — его следовало кому-то передать — ведь подошло время кончать с преподаванием. Мне дали для обучения моего недавно защитившегося аспиранта, оставленного в наследство Корсунским. Сережа Червонов был серьезным вдумчивым парнем, очень хорошим и добросовестным Он стал работать со мной, слушал мои лекции, потом сам читал пробные. Так мы работали с ним два года. За это время он освоил почти весь курс, и я могла ему его передать, т. е. подумывала с осени 1988 года уйти из университета.
Но в июне 1988 года Сережа погиб в ужасной железнодорожной катастрофе около станции Бологое, возвращаясь после студенческой практики из Ленинграда в Москву. Его было безумно жалко, ведь ему исполнилось всего тридцать два года и, хотя сердце мое давно омертвело, я снова тяжело пережила эту утрату, глубоко сочувствовала его несчастной матери, приехавшей его хоронить.
А в начале сентября 1988 года каким-то диким образом погибла Зина Удальцова. Полная сил, в хорошем настроении, она поехала в Баку на какой-то болгаро-советский симпозиум, в сильную жару вздумала искупаться в море, вернее ей посоветовали это сопровождавшие ее местные дамы. Согревшись на солнце, Зина пошла купаться. Вода в Каспии в эту пору, как говорят все, очень холодная. Ее спутницы уплыли далеко в море. Она осталась одна у берега, а дальше неизвестно, что с ней случилось: видимо, сердечный спазм от охлаждения, в результате которого она потеряла сознание и утонула у самого берега. Ее хватились не скоро и нашли уже мертвую.
Нелепая смерть для столь разумного и уравновешенного человека! Так я потеряла еще одного, не скажу — друга, но товарища по многолетней работе, которому была многим обязана в некоторых своих внешних успехах. Теперь в институте предстояли очень серьезные изменения, касавшиеся и моего положения тоже. К этому времени в Академии наук, как и повсюду, начались демократические преобразования, в частности директоров институтов стали выбирать на альтернативной основе. У нас кандидатами выдвинули А.О.Чубарьяна, А.А.Искендерова и В.Л.Малькова. Тайным голосованием всех сотрудников с большим перевесом выиграл А.О.Чубарьян.
Покончив с «Историей Европы», которая все лежит, теперь уже в типографии, я начала работать над новой монографией — продолжением своей первой работы об английском парламенте. Труд большой, интересный, но не знаю, удастся ли его закончить. Лет много, сил мало, а сделать надо еще много. И вот сегодня, в 1991 году, мой путь в науке кончается: весной 1990 года я ушла на консультантскую ставку, стала пенсионеркой. Конечно, мне было тогда семьдесят шесть лет и, наверное, пора, пора и честь знать, но до самого последнего момента я работала за двоих, много думала, много писала, жила напряженной жизнью. Осенью 1989 года с большим интересом и очень активно участвовала в конференции по французской исторической школе «Анналов» со всеми ведущими ее представителями, которые приехали в Москву на эту конференцию; во встрече с американскими медиевистами тогда же, в октябре 1989 года, а в апреле 1990 года, совсем перед уходом на пенсию, я провела уже в институте интереснейшую конференцию на тему «Власть и политическая культура в средневековой Европе»[62], которая длилась четыре дня. В ней впервые в нашей историографии был поставлен вопрос о роли государства в воспитании еще в средние века определенных навыков социального общежития у людей, правовой, политической, идеологической культуры. Особое место здесь заняли сословно-представительные собрания, как учреждения, в которых исподволь выковывались средства компромиссов и консенсуса, гасившие в какой-то мере вспышки открытого насилия и на арене этих собраний, и вне их.
Но все эти усилия и полезные дела не спасли меня от предложения уйти на пенсию. Все мне говорили тогда и говорят теперь, что я буду работать по-прежнему, что ничего не изменилось в моей судьбе. Но для меня это все равно был какой-то грустный рубеж, еще одно напоминание, что жизнь уходит и надо подводить ее итоги. И сделать это невозможно, не вернувшись к тому удивительному социально-политическому фону, на котором проходили последние годы моей жизни. Если до 1987 года я была погружена в свое горе и мало ощущала происходившее вокруг, то с этого времени все больше и больше вовлекалась в захватывающий ритм развертывавшейся перестройки.
