За столом, спиной к детям, сидела воспитательница и что-то строчила в тетради.

На полу стоял кукольный домик и валялось несколько дешевых пластмассовых игрушек. Более интересные игрушки стояли за стеклом в шкафу — очевидно, предназначались для показа гостям. Один мальчик колотил другого пластмассовым обломком непонятного происхождения. Воспитательница оторвала взгляд от тетради, повернула голову и крикнула: — А ну прекрати!

Она даже не поздоровалась с гостями.

Дети тесно обступили вновь пришедших. Ручонки сами лезли в принесенные пакеты, со всех сторон слышалось:

— Мне! Дай мне!

Пока малыши разбирали Луизино печенье, дефектолог обвела их рукой и сказала:

— Это олигофрены, все до единого.

Сэра спросила, что означает слово “олигофрен”.

— Ну, слабоумие, — пояснила дефектолог и показала на смуглую девочку в клетчатом платье. — Вот, например, эта девочка. Мать наркоманка, отец вернулся к себе на Кубу. Раньше ее хоть бабушка навещала, а теперь никто не ходит. Умерла, наверно.

При этих ужасных словах у девочки сморщилось лицо, однако дефектолог этого как будто не заметила. Она уже показывала на мальчика в красной рубашке и розовых шортиках:

— Этот у нас с рождения. Его на вокзале нашли. Мать родила в Москве, а потом уехала куда-то в Латвию. А у этого мать живет в интернате, от уборщика забеременела.

В последующие месяцы Сэра довольно часто посещала детские дома и поняла, что бездушное отношение персонала к детям не исключение, а норма. Однако на нее безжалостные слова дефектолога, произнесенные в тот декабрьский день, произвели неизгладимое впечатление.

“Я ушам своим не верила, — рассказывала впоследствии Сэра. — Так называемый дефектолог говорила все это при детях, словно они были глухие или до того тупые, что ничего не понимали. Помнится, у нее было такое приятное материнское лицо, но на подопечных ее материнские инстинкты почему-то не распространялись. Тогда я поняла: персонал исходит из того, что все эти дети прокляты от рождения и им от этого проклятия никогда не избавиться.

Я взяла на руки девочку с плохо постриженной головкой, — продолжала Сэра, — посадила ее к себе на колени и дала игрушечную лошадку с седоком. Естественно, я ожидала, что от малышки будет так же сладко пахнуть, как от моей дочурки, ее ровесницы. Ничего подобного. На меня повеяло запахом грязного тельца, давно не стиранной одежды, в общем заброшенностью. Конечно, меня удивило, как такое крупное учреждение может обходиться без стиральной машины”.

Спросив разрешения у дефектолога, Сэра и Луиза открыли пакеты с игрушками прямо посреди комнаты, и дети бросились к неожиданно свалившемуся на них сокровищу. Они разбирали яркие фигурки на части и собирали их снова, утоляя жажду разноцветья. Дергали за ручки и нажимали на кнопки, устроив какофонию из смеха, визгов и криков.

Устроенный в третьей группе счастливый хаос, как довольно быстро сообразила Сэра, не соответствовал строгим правилам дома ребенка, и несколько минут спустя дефектолог подала знак, что пора уходить. Напоследок она сказала воспитательнице:

— Я зайду попозже и заберу игрушки к себе кабинет. Это развивающие игрушки, и дети должны играть с ними только под моим присмотром. А то еще переломают.

Сэра открыла было рот, чтобы возразить, но Луиза успела ткнуть ее локтем в бок. Воспитательница выскользнула в коридор следом за ними:

— У меня перерыв.

Ключом она заперла дверь, за которой остались двенадцать ребятишек, и побежала вниз по лестнице. Сэра хотела спросить, кто же присмотрит за детьми, но прикусила язык.

Шагая к лестнице, Луиза и Сэра обратили внимание на надпись на двери: “Вторая группа”.

— Может быть, тут тоже есть дети? — спросила Сэра у дефектолога. — Давайте отдадим им оставшиеся игрушки.

— О нет, здесь только тяжелые — неизлечимые. Им игрушки не нужны. Все равно играть не умеют.

Что-то в словах дефектолога подтолкнуло Сэру на решительный поступок. Ей вдруг показалось необходимым заглянуть внутрь.

— Пожалуйста, разрешите нам с ними познакомиться.

С видимой неохотой дефектолог открыла дверь. Вошедших приветствовала полная тишина. После шумной встречи в предыдущей группе эта комната на секунду показалась гостьям необитаемой. Потом они увидели примерно двенадцать малышей, лежавших совершенно неподвижно.

— Здесь у нас неходячие. Все тяжелые.

В манежике лежала маленькая девочка со светлыми волосами.

— Какая красавица! Сколько ей лет? — спросила Сэра. — Около годика?

Дефектолог обернулась, чтобы переадресовать вопрос воспитательнице, и та сверилась со списком на стене:

— Иванова. Четыре года. Поражение центральной нервной системы.

— Но она следит за нами взглядом.

— Рефлекс, и больше ничего, — стояла на своем дефектолог.

К манежу тряпками были привязаны в ряд три ходунка, в которых сидели три ребенка. Это напоминало старт автомобильных гонок, вот только эти детишки никогда никуда не поедут. Запрокинув головки, они, по-видимому, сидели так часами.

Рядом с манежем в кресле-качалке сидела девочка, у которой не было сил покачаться. Огромные водянистые глаза смотрели из-под длиннющих ресниц.

— Ковальчук. У нее больное сердце.

— А имя у нее есть? — спросила Сэра, протянув руку, чтобы коснуться щеки девочки. Но та дернулась и отвернулась.

— У нее здесь ничего нет, — ответила воспитательница, постучав себе по лбу указательным пальцем. — А мать отказалась от нее в первый же день.

В другом манеже ползал мальчишка, державший в руке белую палочку с кружком на конце.

— А это кто?

Воспитательница вновь сверилась со списком:

— Симонов. Он слепой.

Слепота не означает умственную отсталость, подумала Сэра. И почему ребенка не называют по имени? И опять под суровым взглядом Луизы она воздержалась от вопросов.

В манеже лежало настоящее зеркало в твердой деревянной рамке. Зачем слепому мальчику зеркало? Еще разобьет его и поранится. Нелепость какая-то. Зеркало для слепого, привязанные к манежу ходунки, в которых никогда не научишься ходить, качалка, которая не качается, малыши, испуганно дергающиеся при приближении желающей приласкать руки, четырехлетние дети, которые выглядят как годовалые…

Молчать становилось все труднее. Сэра чувствовала, как в сердце закипает ярость. Несмотря на предостерегающие взгляды Луизы, она хотела накричать на этих женщин, у которых малыши были приучены лежать неподвижно. Почему никто не обращает на них внимания? Почему, ради всего святого, вы думаете, что им не нужно ничего из того, что нужно обыкновенным детям? Разве у вас самих нет детей?

Пока Сэра соображала, как получше выразить свои мысли на русском языке, стараясь не смотреть на Луизу, мальчик со светлыми волосами в манеже начал биться головкой о прутья ограждения. Сэра почувствовала, как дефектолог вежливо, но упорно теснит ее к двери. И вот тут вдруг раздалось:

— Пожалуйста, приходите еще.

Она обернулась на разорвавший непроницаемую тишину детский голосок. Кто с ней говорил? Сэра посмотрела налево и около двери увидела детский столик, а за ним двух мальчиков. На вид им было года по три. Не обращая внимания на враждебный взгляд дефектолога, она опустилась на колени:

— Привет. А я вас не заметила.

Один из мальчиков заговорил снова:

— Посмотри, нам сегодня дали игрушку.

Сэра увидела пластиковую игрушку с четырьмя большими кнопками, которые надо нажимать, чтобы выскакивала зверушка, — такие игрушки обычно дают шестимесячным младенцам.

Сэра поискала в сумке и вытащила металлическую машинку:

— Это больше подходит мальчику твоего возраста. Малыш был в восторге и во все глаза смотрел, как Сэра катает машинку по столу. Ему не терпелось попробовать самому.

Одетые во что-то вроде комбинезонов, мальчики были похожи на старичков. Сэра заметила, что их колготки гораздо меньшего размера, чем требовалось, и им приходится поджимать пальчики. Как в Китае, подумалось Сэре, где девочек заставляют носить слишком тесную обувь, чтобы ножка осталась маленькой.