Вике слова Сэры показались излишне резкими.

—. Адель и воспитательницы вовсе не такие бессердечные, Сэра. Просто у них слишком много работы. Они еле успевают мыть и кормить малышей. Ни на что большее у них нет ни времени, ни сил.

— У них в штате семьдесят человек! На шестьдесят два ребенка! Чем занимаются все эти люди? Кстати, если бы они приучали малышей обслуживать себя, одеваться, пользоваться горшком, у них было бы больше времени и меньше работы. Вспомни Ваню — он вполне может пользоваться горшком и сам одеваться, но ему этого не позволяют. А их врачи-специалисты? Целыми днями сидят у себя по кабинетам, пьют чай и заполняют дурацкие формы. Почему бы им не поднять со стула свои задницы и для разнообразия не пойти позаниматься со своими подопечными? А потом еще удивляются, что у несчастных детишек ножки атрофируются! У них все есть — и специальная комната для лечебной гимнастики, и физиотерапевтическое оборудование, а что они реально делают?

— Им так мало платят… — пролепетала Вика.

— Это не оправдание. Я слышала, чем серьезнее диагноз у детей, тем больше льгот получают сотрудники. Например, дополнительные выходные. Им просто выгодно, чтобы дети не развивались, а деградировали!

Вика попыталась вернуть Сэру к более актуальной проблеме:

— Нам нужны медицинские заключения независимых экспертов.

— Как насчет этого? — спросила Сэра, доставая письмо от психолога из Санкт-Петербурга, получившего образование в Центре Анны Фрейд в Лондоне.

Психолог писал: “Я думаю, что Ваня может и будет успешно развиваться, если попадет в условия, необходимые каждому ребенку: семья, любовь, расширение когнитивного и социального опыта, выход за стены дома ребенка”.

Они положили письмо в большой конверт, какие обычно перевозят курьеры и в котором уже лежала кассета с фильмом, снятым пианистом Сергеем в Фи-лимонках с помощью скрытой камеры. Кадры фильма запечатлели ужасные условия содержания детей в интернате. На нескольких из них был и Ваня. На конверте женщины написали адрес Линды.

— Это подействует, — сказала Сэра, пока они ждали курьера.

Сэра и Вика проделали огромную работу, однако угроза, нависшая над Ваней, никуда не делась. Комиссию в доме ребенка ожидали со дня на день, зная: как только она исполнит свои “обязанности”, не миновать Ване следующего интерната. Адель не сможет этому воспрепятствовать. Вечером Вика молилась о чуде.

Лишь теперь, по прошествии десяти с лишним лет, после тщательного сбора свидетельств, занявшего не один месяц, правда выплыла наружу и стало известно, что случилось в тот день, когда комиссия прибыла в дом ребенка № 10.

Пока Сэра и Вика готовили материал для Линды, Адель достала десять пухлых медицинских карт, которые ей следовало разложить по порядку. В картах была собрана вся документация, касающаяся малышей, которым назавтра предстояло показываться комиссии. Медицинская карта Вани Пастухова отличалась особенной толщиной — он был старше других ребятишек. Из-под картонной обложки во все стороны выпирали бумажные листы. Внимание Адели привлек один листок. Это было напоминание из больницы № 58 о том, что Ване рекомендовано не позднее двадцать третьего декабря продолжить лечение в стационаре. У Адели перехватило дыхание. Двадцать третье — это завтра, день работы комиссии. От такого совпадения ее пробрала дрожь. Адель села, решив спокойно все обдумать. Показать его комиссии, а потом отправить в больницу? Нет, не получится. Она представила себе, как комиссия пытает Ваню, а спустя несколько дней у нее на столе появляется письмо с предписанием отправить мальчика в очередной интернат. Воображение живо нарисовало перед ней картину прощания с Ваней. Она-то будет знать, что отправляет его на верную гибель.

Затем перед ее мысленным взором возникла другая картина. Ваня в больнице, доктора превозносят его способности, он начинает ходить, а потом здоровой походкой отправляется прямиком в будущее. Что делать — понятно. Адель убедила себя в том, что комиссия не станет придираться к ней из-за отсутствия Вани, если она сообщит, что он отправлен в больницу для очередного курса лечения. Ей даже не придется кривить душой. Главное, убрать его из дома ребенка до приезда комиссии. Собрав все свое мужество, Адель позвонила водителю и твердо наказала, чтобы завтра явился на работу без опозданий.

С утра в Москве валил снег, и образовались пробки. Ситуация на дорогах ухудшалась в городе с каждой неделей — машин на улицы выезжало все больше, а транспортная инфраструктура оставалась прежней. Члены комиссии направлялись на ежегодное заседание в дом ребенка № 10. Они не ехали, а тащились и оттого пребывали в дурном расположении духа. Свернув на нужную улицу, они чуть ли не нос к носу столкнулись с серой “волгой”, что преградила им путь.

Ворота дома ребенка уже закрыли, так что “волга” сдать назад не могла. Ругаясь и переключая передачу, водитель машины, в которой ехала комиссия, был вы-нужде и задним ходом вернуться на главную дорогу, чтобы пропустить детдомовский автомобиль. Члены комиссии даже не догадывались, что “волга" увозит от них мальчика, чье имя значилось в списке на сегодняшнее утро. Ему удалось сбежать от обследования. А ведь еще пара минут, и…

Вика молилась о чуде, и Бог услышал ее мольбы. Конечно, Вика не считала, что Ваню спасли только ее молитвы. Она говорила, что около ста человек из прихожан ее церкви тоже молились о Ванином спасении. Еще у Вики мелькала тайная мысль, что и Сэра тоже молилась — хотя та ни за что не соглашалась в этом признаться.

Британская комиссия по усыновлению собиралась девятого января, но прошла неделя, а Сэра все еще не получила от Линды никаких известий. Она так нервничала, что каждый телефонный звонок заставлял ее едва ли не подпрыгивать на стуле. И вот поздним вечером, сняв трубку, она услышала знакомый голос, прерываемый рыданиями.

— Линда, это вы? Что случилось?

— Да, да, это я.

Линда плакала и плакала, и это могло означать только одно: новости хуже некуда. В конце концов Сэре удалось вытянуть из Линды несколько более или менее внятных слов.

— Меня поддержали. Члены комиссии дали согласие на усыновление.

— Так это же прекрасно! А вы плачете!

— У меня гора упала с плеч! Но я все никак не могу успокоиться. Знаю, что веду себя глупо.

Линда рассказала Сэре, что они с дочерью отпраздновали это событие, открыв бутылку хереса, хотя еще не было шести часов, и выпили за счастливое событие. Ване, правда, придется подождать еще пару месяцев, но теперь он точно на пути в Англию.

— Линда, я немедленно всех обзвоню. Вика будет в восторге. Она молилась за вас.

Еще час Сэра не отрывалась от телефона. Вика сказала, что на следующий день собирается навестить Ваню в больнице, однако обе решили, что не стоит ничего ему говорить, пока не поставлена последняя печать на документах.

Единственным человеком, который не выразил никакой радости, был адвокат Григорий. По телефону его голос звучал угрюмо и холодно:

— Хорошие новости. Но у меня сейчас тяжелое время. Эти твари меня обложили. Они хотят меня уничтожить.

Сэра не поняла, о чем он, но догадалась, что говорить с ним по телефону бесполезно, и напросилась назавтра к нему на прием.

“Должна признаться, что, столкнувшись с процессом усыновления в России, я оказалась совершенно неподготовленной. Я недооценивала роль министерств, департаментов, баз данных и судов, с которыми имел дело Григорий. Мне было ясно одно: он попал в беду. Тогда я сделала то, что сделала бы на моем месте любая женщина, то есть рассказала обо всем Алану и попросила его пойти к Григорию вместе со мной.

Офис Григория располагался в недрах бывшего советского министерства. Собственно, поначалу у адвоката даже не было своего кабинета, и только со временем он сумел устроиться в приемной какого-то начальника. От его вида мы пришли в ужас: он совсем опустился, был небрит, под глазами мешки”.