Наташа с такой болью произнесла это, словно рана в ее сердце не зажила и через шесть лет.

— У меня началась страшная депрессия. Соседи мне не помогали. Они говорили, что мне нужно отдать малыша в дом ребенка. Если бы я не была такой слабой! Ну, я опять начала пить. Моя вина в том, что случилось с Ваней. У него косоглазие. За это тоже надо винить меня. Я неправильно давала ему бутылочку.

Вика заметила, что это не может быть причиной косоглазия и Наташе не стоит винить себя. Однако та как будто ее не слышала и продолжала свою исповедь. Все страшные воспоминания, которые она пыталась заглушить алкоголем, теперь вырвались наружу. Однажды она оставила Ваню под присмотром дочери, и он упал с кровати.

Все дети падают с кровати, сказала Вика, но Наташа стояла на том, что это ее вина и не надо было оставлять Ваню с маленькой девочкой, которая и за собой-то не могла присмотреть.

Тихонько прорыдав несколько минут, Наташа повернулась к Вике и спросила:

— Вика, неужели он кому-то нужен? Неужели кто-то возьмет его и сделает его жизнь лучше? Я хочу этого больше всего на свете!

Час спустя они уже сидели в кабинете директора. В том самом кабинете, где две недели назад с Викой так отвратительно обошлись. Удивительно, но тот самый человек, который багровел от гнева из-за проявленного Викой упорства, теперь приветствовал ее улыбкой как хорошую знакомую. Вскоре она поняла, почему он изменил отношение к ней: появилась более слабая мишень, на которой он мог сосредоточить свое внимание.

Директор повернулся к Наташе:

— Так зачем вы ко мне явились?

— Я хочу помочь своему сыну, — ответила Наташа едва слышно.

— Поздновато спохватились, — фыркнул директор.

— Пожалуйста, я хочу, чтобы его лечили и он был усыновлен.

Наташа с ужасом посмотрела на Вику.

— А вы его видели? Знаете, в каком он состоянии?

— Н-н-нет.

Наташа побледнела.

— Ну, давайте вместе посмотрим. — Директор поднял трубку телефона. — Принесите Пастухова, — рявкнул он.

Через несколько минут женщина в белом халате вошла в кабинет с Ваней на руках. Мальчик, бледный как привидение, со страхом обводил взглядом незнакомое помещение и чужих людей. Он был так напуган, что не узнал даже Вику. Воспитательница встала посреди комнаты, держа Ваню под мышки.

— Поверните его, — распорядился директор. Воспитательница повернула его кругом, как фермер показывает животное на рынке, разве что воспитательница получила указание демонстрировать ребенка не в лучшем свете. — Хорошенько посмотрите на сына. Видите, какой он?

“Наташе было не лучше, чем ее сыну, — вспоминает Вика. — Она молча сидела и смотрела на Ваню, а мужчина из агентства по усыновлению сидел между нами, глядя поочередно то на меня, то на Наташу. Я чувствовала, что должна положить конец унижениям Вани. Подошла к нему и попыталась его успокоить, как-то разговорить, но он не отзывался. Как я ни старалась, он не ответил ни на один вопрос директора. Система довела Ваню до того состояния, о котором шесть лет назад говорили врачи.

Никому не пришло в голову сообщить Ване, что приехала его мама, что она, несмотря ни на что, любит его и каждый день думает о нем. Что же до Наташи, то она была совершенно раздавлена и не могла постоять за себя”.

Ваню отнесли обратно на пятый этаж, в его кровать в детском отделении. Наташа дрожащей рукой подписала отказ от сына, согласно закону и под диктовку директора: “Я, Наталья Ивановна Пастухова, отказываюсь от родительских прав на моего сына…” Именно эти слова она храбро отказывалась писать шесть лет назад в больнице.

Оглядываясь назад, Вика яснее понимает, что отношения между матерью и ребенком — столь мало ценимые коммунистами — были разрушены задолго до того, как Наташа поставила свою подпись под отказом от сына. Пережитое обоими испытание стало и последним свиданием в их жизни.

В машине спутник Вики сообщил, что не может отвезти Наташу домой и высадит ее возле станции метро. Когда Наташа вышла из машины, ее паспорт выпал из кожаного кармана и упал на землю. Вика подняла паспорт и протянула его Наташе, а та — хрупкая и одинокая — сунула документ в тот же карман и исчезла в человеческом водовороте.

Ваня лежал в кровати с железными прутьями. После очередной порции сильных седативных препаратов в голове стоял туман, но после многочисленных визитов в комнату с коричневой плиткой на стенах он успел привыкнуть к такому состоянию. В первый раз он побывал в ней после того, как дежурная воспитательница попыталась сунуть ему в рот бутылку. Тогда он отвернулся и заявил: “Я уже большой и не ем из бутылки. Я ем за столом”. Мгновением позже его вытащили из кровати, куда-то отнесли и уложили лицом вниз на кушетку. Ваня почувствовал боль в ягодице. Когда его вернули в кровать, то еды не дали, даже в бутылке.

Сегодня, лежа в полузабытьи, Ваня не стал просить, чтобы ему принесли горшок. Обычно его просьбы оставались безответными, но он все равно не переставал просить. Ване было противно, подобно остальным детям, писать на матрас, но ему не оставили выбора. Поначалу, когда лужа разливалась по матрасу, становилось тепло, а потом холодно, и мальчик мечтал, чтобы кто-нибудь пришел и вытер матрас, но ждать порой приходилось и по полдня. Ему становилось стыдно, когда он вспоминал Андреевночку, которая приучила его пользоваться горшком и не целовала его, если у него случалась осечка.

Напичканный лекарствами, Ваня услышал какой-то звук. Похоже было на крыс, которые по ночам скреблись под стенами. Собрав все силы, мальчик поднял голову. С другой стороны матраса на него большими глазами смотрела огромная крыса. Ваня хотел сесть и закричать, но лекарства сделали свое дело, лишив его не только подвижности, но и голоса. Ему пришло в голову оттолкнуть крысу ногами, но ноги его не слушались. Крыса сидела на краю матраса, словно это была ее кровать, и насмехалась над Ваниной неподвижностью. Осмелев, она улеглась на все четыре лапы и стала быстро ползти к Ваниной голове. Ваня до смерти испугался. Крыса подбиралась к его лицу. Она хотела укусить его, а он не мог пошевелиться. Тогда Ваня зажмурился и стал ждать. Он слышал, как зверь стремительно пронесся мимо и сбежал по ножке кровати на пол.

И Ваня вновь уступил действию лекарств. Ему больше не хотелось двигаться, не хотелось шевелить руками и ногами. Он закрыл глаза. Время шла… И вдруг что-то тяжелое упало ему на грудь, отчего у него перехватило дыхание. Ваня открыл глаза и увидел Славу, мальчика с соседней кровати, который обычно лежал связанный. Каким-то образом Славе удалось освободиться от веревок, вылезти из своей кровати и оказаться в Ваниной. Он сидел на груди у Вани и прыгал — вверх-вниз, вверх-вниз. Сбросить Славу у Вани не хватало сил, ведь ног он практически не чувствовал, и тогда он, напрягши руки, попытался стащить Славу с себя. Но Слава схватил Ваню за руку и больно ударил по ней. Ваня закричал. Но это лишь подстегнуло Славу. Он наклонился к Ване и вцепился зубами ему в ухо. Обеими руками Ваня отталкивал обидчика, несмотря на боль в ухе и руке.

Слава дрался, черпая силы от демонов, не оставлявших его в покое. Ваня же сражался за свою жизнь. Так продолжалось довольно долго. И только в ту минуту, когда Ваня понял, что больше не выдержит, кто-то поднял Славу с его груди. Теперь он мог вздохнуть. Когда Славе расцепили челюсти и освободили Ванино ухо, он услышал мужской голос: “Хватит. Перестань”. Сильные пальцы освободили Ванину руку, и его голова снова упала на жесткий матрас. Ваня видел, как несли Славу, как он бился руками и ногами и как его положили в кровать. Спаситель подошел к Ване и внимательно осмотрел его окровавленное ухо и руку в синяках.

— Пожалуй, тебя надо вымыть, — сказал он, беря Ваню на руки. Ваня видел перед собой молодое мужское лицо, взлохмаченные рыжеватые волосы и веснушки. На шее у спасителя висел крест на шнурке. Ваня не мог отвести благодарных глаз от полуребенка-полумужчины.