От письма Адель отмахнулась:

— Этого недостаточно. Мне нужна официальная бумага.

И добавила, что комиссия может явиться в любой день, и, если им станет известно, что среди ее подопечных есть семилетний ребенок, она получит нагоняй.

— Но, Адель, вспомните, что было в Филимонках! Второй раз такого безобразия допустить нельзя.

Алан уже собирался уходить, когда Адель вдруг выпалила:

— Я сегодня попросила священника благословить вас.

— Как трогательно.

— Я попросила священника благословить вас на то, чтобы вы не писали о нас ничего плохого.

Покидая приют, Алан терялся в догадках: что бы это могло значить. В своих статьях он ни разу не упомянул ни об Адели, ни о доме ребенка № 10. Он писал лишь о чудовищных условиях содержания Вани в интернате-психушке. С чего вдруг Адель так занервничала?

Вернувшись в офис, Алан позвонил Григорию — юристу, нанятому Линдой, а до того успешно провернувшему дело об усыновлении Андрея. В голосе Григория чувствовалась напряженность. Он больше ничем не напоминал того энтузиаста, который во всеуслышание заявлял, что намерен очистить от скверны бизнес, связанный с усыновлением детей. Алан поинтересовался: что слышно насчет усыновления Вани? Есть ли хоть какое-нибудь движение? Потому что в обратном случае Ване грозит очередная психушка.

— Моей вины в этом нет, — резко оборвал Григорий Алана. — Я все еще жду документы из Англии. Сколько жду? Восемь месяцев.

— А вы не можете состряпать какую-нибудь официальную бумагу для дома ребенка, чтобы там могли сослаться на предстоящее усыновление?

— Нет. Так я не работаю. Мне нужны доказательства из Англии, что Линда имеет право на усыновление. Тогда я сделаю официальное заявление.

Вечером Сэра позвонила Линде в Англию. Адель получила ее письмо, сказала она, но этого недостаточно. Время идет, и Григорию, чтобы отстоять право Вани оставаться в доме ребенка, требуются официальные документы. Надо поторопить события.

Линда объяснила, что местный совет обещал сделать все необходимое за полгода. Но прошло уже восемь месяцев, а сдвигов никаких… Линда подозревала, что английская социальная служба не одобряет усыновления ребенка из чужой страны и сознательно чинит ей препоны. Им нужен только благовидный предлог для отказа. Да вот, только что ей позвонила социальный работник, которая должна была завтра приехать для проведения обследования. Но у нее, видите ли, сломалась машина, так что до следующей недели никого не будет.

— А общественным транспортом она приехать не может? — спросила Сэра.

— Эти дамы используют любую возможность, лишь бы отвертеться от работы.

Социальные работники донимали расспросами и членов ее семьи. Они не пропустили ни одной мелочи, например, раздули до невероятных размеров ее двухлетней давности ссору С дочерью. По их мнению, даже незначительные трения в семейных отношениях грозят превратить усыновленного ребенка в козла отпущения.

Сэра слушала Линду, и в ее душе зарождались дурные предчувствия. Когда она положила трубку, в мозгу уже оформилась ужасная мысль: Ваня вряд ли поедет в Англию.

Однажды вечером Вике удалось проникнуть в дом ребенка № 10, избежав встречи с Аделью и другим начальством. Когда она добралась до шестой группы, Ваня уже поужинал. Вика взяла его и посадила рядом с собой на диванчик в углу, надеясь, что воспитательница не проболтается о ее вторжении. После ссоры с Аделью ей было неспокойно.

Ваня чувствовал ее нервозность, но не посвящать же ребенка во взрослые проблемы! Адель практически отказалась его защищать, усомнившись в способности Линды преодолеть бесчисленные трудности, связанные с усыновлением. Мало того, до нее дошли слухи, что у Григория, ее адвоката, возникли неприятности: сверху" ему дали недвусмысленно понять, что будет лучше, если он бросит Ванино дело. Положение складывалось хуже некуда. А в довершение всего в два часа ночи ее опять разбудил телефонный звонок. В такое время могли звонить только кагэбэшники, во всяком случае, такого мнения придерживались ее родные и знакомые. И все-таки Вика понимала, что обязана подготовить Ваню к тому, что его ждет.

— Ваня, мне надо кое-что тебе сказать.

Он внимательно на нее посмотрел.

— Помнишь, я говорила тебе, что в июне вышла замуж? Скоро у меня будет ребенок.

Ваня молчал.

— Видишь, какой большой у меня живот?

Она приложила его руку к своему животу, и Ваня вежливо изобразил удивление. Вика поняла, что он не знает, откуда берутся дети.

— Малыш у меня в животике, — рассмеялась она, заметив его изумление, и обняла мальчика. Это был болезненно-сладкий миг. Вика сознавала, что ее отношения с Ваней скоро изменятся. Он перестанет занимать главное место в ее жизни. У нее появится собственный ребенок, и ему будут принадлежать все ее силы и мысли.

На другой день Сэра и Вика засели в офисе Алана за компьютер. Позвонила страшно взволнованная Линда. Скоро состоится заседание комиссии, которая должна принять окончательное решение о том, разрешено ли ей усыновить ребенка, сообщила она. На то, чтобы добиться его проведения, потребовалось девять месяцев.

Никакой уверенности, что социальные работники встанут на ее сторону, у Линды не было. Она нуждалась в дополнительных аргументах, чтобы доказать свою правоту. Вика набрала на компьютере Ванину историю. Описала государственные учреждения, в которых ему пришлось жить, условия, которые не давали ему развиваться. Она указала, что, несмотря на нормальную речь, он был направлен в детское отделение психоневрологического интерната, где единственный из шестидесяти детей умел говорить. Когда его вернули в дом ребенка, по уровню развития он напоминал двухлетнего малыша. Если его не усыновят, он окажется в такой же психушке, в какой один раз уже побывал.

“Я верю, что Ваня необыкновенный ребенок, — закончила Вика свое послание. — Он чутко улавливает самые тонкие переживания людей и понимает многое из того, что не под силу понять взрослому человеку. Он будет счастьем для любой семьи, потому что это заботливый мальчик, способный не только принимать любовь, но и отдавать ее!”

У Сэры появилась идея. Она вытащила факсы, полученные из Флориды от Салливанов, в которых они радостно рапортовали о поразительных успехах Андрея.

— Это тоже надо включить! Ведь это история лучшего друга Вани! И это Ваня всему научил Андрея.

Салливаны писали, что за первые пять месяцев Андрей подрос на целых десять сантиметров и стремительно осваивает английский язык. За короткое время он совершил рывок в умственном развитии от полутора до шести с половиной лет. Теперь он успешно учится ходить. О времени, прожитом в доме ребенка № 10, Андрей вспоминает так: “Мы ели, спали, ели, спали, вот и все”. Всплывало и нечто другое. Забрав Андрея из дома ребенка, родители обнаружили у него на попке множественные следы от уколов. У них исчезли последние сомнения: детей регулярно кололи снотворными препаратами, чтобы они спали до пяти часов вечера.

В Америке Андрея обследовали специалисты, которые исключили поставленные мальчику в России диагнозы: рахит и вывих обоих тазобедренных суставов. По поводу самого страшного диагноза — детский церебральный паралич — невролог сказал, что он настолько нерезко выражен, что не должен помешать ему самостоятельно передвигаться.

— Посмотрите, что американцы говорят о его неспособности ходить! — взвизгнула Сэра, ткнув пальцем в очередной факс. — Мы это подозревали! Они уверены, что его состояние — результат позорного невнимания. Все можно было исправить еще в младенчестве.

Сэра не могла сдержаться.

— Здесь в детских домах творятся сплошные преступления. Они получают недоношенных детей и делают из них инвалидов. Вместо того чтобы учить их ходить, они вообще не разрешают им двигаться. Держат их в кроватях или сажают с поджатыми ногами в ходунки, привязанные к манежу, и портят им ноги.