— Самир, — кричу ему, когда замечаю его во дворе, возящимся в своем велосипеде, — пошли — поможешь! — подхожу к нему поближе.

— Чем я могу вам помочь в ваших девочковых делах? — кривится, прячя лицо от солнца. Светлые кудри переливаются, блестят на солнце. Я никогда не понимала, в кого он такой светловолосый? В шутку всегда говорила, что только мать знает, отца своего ребенка. За что всегда получала от матери, а в последний раз, когда я так сказала, она больно меня ущипнула и приказала никому не сметь такое говорить. Ну и ладно, обиделась я тогда. А еще синяк, после ее щипания долго болел и не проходил.

— Ты можешь молоко перекрутить в сметану!

— Папа сказал, что это не мужское дело, — улыбаюсь, когда он гордо поднимает подбородок, — а я мужчина!

— Ладно, раз папа сказал, то возись дальше в своем велике!

— Ты девочка, ты и иди помогай, а я буду мужские дела делать.

— Я и иду, — тереблю светлый чубчик, он отворачивается, чтобы не доставала, смеюсь и иду к маме в подсобное помещение, специально оборудованное для переработки молока. Здесь мы делаем сыр и сметану, очень редко масло.

— Мама, — она как раз выключает плиту, на котором грела молоко. Добавляет пепсин, перемешивает и переключает свое внимание на меня.

— Асият дочка, сегодня очень много дел, — тяжело вздыхает, — впрочем как и всегда, — не стой как неродная, помогай.

— Мама, — начинаю разговор чуть позже, когда полностью переработала молоко, — можно вечером мне выйти погулять?

— Опять?

— Мама, пожалуйста, Мурад сегодня последний день, как в селе, утром уезжает и неизвестно, когда теперь увидимся.

— А мне то что, что он уезжает? Дочка ты забыла в какой семье ты растешь?

— Не забыла.

— Этот Мурад городской выскочка, ему не понять наши устои и обычаи.

— Мама мы ведь ничего плохого не делаем, там соберутся все ребята, большинство из них из города, и они все уезжают!

— Ты и так весь август по ночам гуляла, — шепчет тихо, чтобы кроме нас никто не слышал.

— По вечерам, — поправляю.

— Хорошие девочки не гуляют ни по вечерам, ни по ночам.

— Мама, это в последний раз, больше не буду просить

— Конечно не будешь просить, все уезжают, скоро начало учебного года!

— Мама, пожалуйста!

— Ты к Мураду рвешься или ко всем? — она ставит руки по бокам и грозно смотрит на меня.

— Там будут все! Просто Мурад он… мы с ним очень сдружились за последний месяц, — знала бы ты мама, как я его люблю!

Да я мигом забываю, кто я и в какой семье расту, стоит мне оказаться рядом с ним! Он такая душка, всегда красивый и обалденно пахнущий, ммм я с ума схожу по нему! Влюбилась, как дурочка! Понимаю влипла, понимаю, что возможно больше не увижу никогда! Если конечно он не изъявит желания увидеться со мной в столице, или переписываться со мной, хотя у меня еще нет телефона, да да! Вы не ослышались, у нас с братом нет телефона. Папа обещал купить его мне, когда уеду учится, а это слуится уже на днях. Не знаю, что случилось с папой, но он согласился на мою учебу в столице, если я поступлю сама, на бюджет. И только на юриста. Хоть мы очень обеспеченные, он сказал, что оплачивать учебу не будет. Так, что я очень старалась и у меня получилось. Не туда, куда я хотела, ну и ладно, лишь бы учится, а не замуж выходить, за того, кого выберут родители.

— Можно? — спрашиваю с грустью в голосе.

— Тебе надо думать об учебе и вещи собирать, послезавтра уезжаешь, а тебе все гульки подавай!

— Мамочка, пожалуйста.

— Асият, — прикрывает глаза, — в последний раз! — я целую в обе щеки и радуюсь, как маленький ребенок.

— Только, после того как папа уснет! — уточняет, хотя я и так знаю. Весь август так гуляла.

Мы с мамой, как те преступницы, караулили отца, когда он уснет. Мама ходила со мной до калитки, провожала и напоминала, чтобы в одиннадцать я была уже в постели.

— Я ждать не буду! Асият! — повышает голос, — даже не вздумай задержатся! В одиннадцать как штык, ты должна быть в постели.

— Да, да я помню! Мама, — обнимаю ее крепко, несмотря на то, что мы оба перепачканы в молоко, — я очень тебя люблю, — и это чистая правда. Отца тоже люблю, но из-за того, что он очень строгий, немного побаиваюсь, и естественно у нас с ним не такие отношения, как у него с Самиром. Мне кажеться, он его любит больше или просто потому что он мальчик, к нему относится по-другому. И поговорит, и спросит и вместе чинят велосипед или машинки Самира, со мной нет. Со мной коротко и по факту.

Я долго нежусь под струями душа, несколько раз намыливаю тело, чтобы смыть запах молока. Сушу волосы, надеваю длинное в пол платье, выхожу в гостиную, где все мирно сидят перед телевизором.

— Асият, дочка, — уставшим голосом говорит папа, — помоги матери на кухне, я уже спать хочу, а мы еще не ужинали.

Меня это радует как никогда, я быстро шагаю на кухню и накрываю на стол. Ужин проходит в тишине, как и всегда. Все уставшие, кроме Самира, молча трапезничают и думают каждый о своем. Я о своем Мураде.

Сердце бешено колотится, я волнуюсь и покрываюсь потом, или просто от духоты, август у нас выдался аномально жарким.

Мы с мамой тихо, стараясь не наступить ни на что, что могло бы издать хоть какой то звук идем к заветной калитке. Я кажется слышу стук маминого сердца, а она моего, так сильно волнуемся. И так каждый раз, когда мама провожает меня гулять.

— Лишь бы папа не проснулся! — молится каждая из нас про себя.

Чувствую себя преступницей, и если папа поймает нас на месте преступления, то нам несдобровать. А поймать он нас может только выходящим из дома, или со двора. В мою комнату он никогда не заходит, так что страшно только по пути к калитке.

Мама целует мне в лоб и шепчет:

— Дочка, может ну его, этого твоего Мурада.

— Мама, он завтра уезжает, — она открывает калитку.

— У меня плохое предчувствие!

— Ну что со мной может случится, я же в нашем селе.

— Я боюсь как бы в этот твой, то есть наш, последний раз папа не узнал.

— Не узнает, он крепко спит.

Я обещаю быть во время дома, и выхожу. Калитка за мной закрывается, но не на замок. На замок я закрываю сама, когда возвращаюсь.

Крепкие мужские руки хватают меня вдоль живота и прижимают к себе, как только я отхожу от калитки метров на пять.

— Мурад? — я по запаху узнаю своего принца.

— Ты ждала кого-то другого?

Тело покрывается мурашками, когда чувствую его горячее дыхание на своей шее. Мурад зарывается в мои волосы и вдыхает запах, шумно дышит. Я льну к нему спиной и кладу голову ему на плечо. Он все крепче и крепче прижимает меня к себе. Я теряюсь в реальности, когда легкий летний ветер развивает в воздухе его дурманящий запах. Он поднимает руки вверх по моему животу, я прикрываю глаза и тону в своих ощущениях, приятное тепло расплывается по телу, пока не ощущаю его наглые руки на своей груди, он сминает их через ткань платья и нагло присасывается к моей шеи.

Я словно просыпаюсь, убираю руки от своей груди, отхожу от него. Тяжело дышу, сгорая от стыда, что позволила ему прикасаться к себе. Опускаю глаза, щеки горят, будто я совершила какой-то грех. Закусываю губы и нервно тереблю платье.

— Не смущайся, — шепчет Мурад, когда подходит вплотную, — ну же, посмотри на меня, — я делаю шаг назад, он следом, — Асият, это нормально чувствовать то, что почувствовала ты. Это желание, страсть.

— Замолчи, не говори мне о таких вещах… — мы шумно дышим, — пошли к нашим, — я шагаю в сторону дороги, которая ведет к заброшенному дому, она далеко от нашего дома, и там собирается вся молодежь.

— Постой, — он догоняет, хватает за локоть, поворачивает меня к себе, — Асият, — я смотрю в его глаза и вижу то, чего никогда ранее не замечала, глаза горят, он смотрит не отрываясь, не моргая, приближается максимально близко ко мне, другой рукой хватает за талию, чтобы я не имела возможности сбежать, — зачем нам все?