— Прости меня, Асият, — она подносит мою руку к своим губам, я одергиваю и встаю с места. Мама всхлипывает и тихо плачет.

Мне становится плохо. Вдруг не хватает воздуха.

Этот день полный сюрпризов, плохих сюрпризов, дается мне с трудом. Я молю про себя, чтобы скорее наступила ночь и я оказалась в своей постели. В теплом уютном доме Златы с Женечкой под рукой, тихо посапывающей. Там мое все, там меня ждут и любят. А здесь нет.

Нет меня для них. Они давно отвыкли от меня и научились жить дальше.

Только когда я смотрю в глаза брата и отца, понимаю — нет. Они любят. А мама?

— За что, мама, тебя просить? — вдруг ниоткуда прорезается голос, — за мою сломанную душу или за убитого ребенка, которому ты не дала возможности появится на свет? — она мотает в стороны головой и прикрывает глаза.

— Что ты такое говоришь? — спрашивает изумленный отец.

— Почему, мама, ты не рассказала им, причину моего исчезновения? Ты ведь знала почему, поэтому не искала меня с ними! — я на удивление не кричу, говорю спокойно, стараюсь не нагнетать обстановку и не грубить маме, хотя когда репетировала свою речь перед ней, там было все по-другому. В этой ситуации я не могу, я должна сдерживаться, говорить спокойно, — Папа, — я смотрю на его печальные и злые глаза, — почему ты не спрашивал свою жену, что случилось тогда, что после ее посещения, я исчезла? Почему, папа?

— Я спрашивал…

— Асият, — тихо спрашивает брат, — что случилось?

— Папа, мама! — смотрю поочередно на обоих, — вы воспитывали меня? Вы. Лучше, чем вы никто не знает нас с Самиром, я говорю про себя, три года назад, какая я была. Правда ведь, никто кроме вас не знал, какие мы, ваши дети, на что способны?

— Конечно, дочка, при чем тут это?

— Папа, вы воспитывали нас строго. С детства учили вашим обычаям, устоям, вашим законам. Мы выросли правильными и послушными детьми. Как ты, мама, — смотрю на нее, — смогла так поступить со мной?

— Что она сделала?

— Что ты сделала, Залина?

— Разве ты не знала меня, свою дочь, мама? Ты даже ничего не спросила, как и почему, тихо, молча решила все за меня. Лишь бы я не опозорила вас. Только бы люди не сплетничали о вас, ради своей порядочности и чести ты убила моего ребенка! Не выслушав меня. Ты даже ничего не спросила, молча записала в ряды распутных девиц.

— Что ты такое говоришь, Асият? — спрашивает Самир, в то время как отец молча сглатывает, — какого ребенка?

— Моего ребенка, Самир!

— Прости меня, дочка. Я пожалела о содеянном еще в больнице. Просила, умоляла врача сохранить ребенка. Но она сказала, что процесс не обратимый.

— Конечно, мама! А ты не знала? Что на таком большом сроке, сначала делают укол, убивают ребенка, а потом вызывают искусственные роды. Мама, я всю ночь спала с мертвым ребенком в утробе! Как меня тебя простить, скажи? — слезы вырываются из глаз. Я всхлипываю и громко плачу, — то, что тогда я пережила, искусственные роды, ничто с тем, что творилось здесь, — я стучу себя по груди, — ты не потрудилась, мама, спросить, как так получилось, почему я оказалась беременной? — я вижу, как у Самира руки сжимаются в кулак, он громко и часто дышит, наверное ненавидит меня, папа молчит, только вижу застывшие слезы на глазах.

— Как, Асият? — спрашивает окаменевшей отец, — как так получилось? В твоей порядочности я не сомневаюсь ни на минуту! — есть ли слова важнее в этом мире для меня, чем то, что говорит отец? Нет!

— Меня обесчестили отец! Перед самым отъездом! Я испугалась, не сказала, — мать прикрывает рот ладонью, — я бы в жизни не подумала, что забеременею. Но мама решила все за меня. Она просто убила моего ребенка. Чтобы не опозорить честь семьи.

— Почему не сказала мне, Асият? — требует разъяренный Самир, — почему?

— Тебе было четырнадцать лет! Четырнадцать! — я смотрю на мать, — прости меня, мама, за то, что сейчас вместо того, чтобы утешить и ухаживать, я говорю ужасные вещи. Я тебя люблю, — смотрю в родные глаза, — я очень тебя люблю! Ты моя мать, родила и воспитала меня, вырастила. Я буду благодарна тебе всю жизнь, но за то, что ты убила моего ребенка — я никогда не прощу тебя, — я разворачиваюсь и шагаю вон из комнаты. Самир в один шаг догоняет, хватает за локоть и говорит приказным тоном:

— ИМЯ!

— Я не могу Самир.

— Скажи мне его имя, Асият! — я мотаю головой.

— Оставь ее сынок. Не сейчас, — слышу разочарованный голос отца.

— Спасибо, — Самир ослабляет хватку.

— Ты опять исчезнешь? — спрашивает дрожащим голосом.

— Я приеду завтра. Успокоюсь и приеду.

— Пошли проводим, — говорит папа и шагает в мою сторону.

— Не надо, — смотрю полными глазами слез, на брата и отца, — пожалуйста.

— Оставь хотя бы номер телефона, — просит отец.

Мы обмениваемся телефонами, я надеваю куртку и платок, на улице темно, но мне не страшно. Слава Богу, никто не увидит меня и моих слез. Не прощаюсь с родными, лишь прошу, чтобы не оставляли маму одну и выхожу во двор. Еще раз осматриваю двор и шагаю к калитке. Только я шагаю за калитку, упираюсь в сильную крепкую мужскую грудь. Знакомый аромат забивается в ноздри, вызывая во мне табун мурашек. Медленно поднимаю глаза вверх, пока не впадаю в омут любимых глаз.

— Это вы? Ты?

— Да, это я, Майя, Марк. Рад знакомству, — улыбается своей нахальной улыбкой.

МАРК

Жму на педаль газа до упора, как только выезжаю на федеральную трассу. Наплевать, что зима и снег валит безостановочно. Наплевать, что темно и плохая видимость, лишь снежинки танцуют под свет фар, только бы скорее доехать до нее. До моей Майи.

Красивая и нежная моя Майя, моя пчелка.

Я выехал, как только Злата назвала адрес, где сейчас находится моя пчелка.

Я идиот, иначе она не сбежала бы от меня утром, поздно осознал и понял, что это она. Когда кричал, держите ее, Антонина Вячеславовна смотрела на меня, как на дурака, осталось только пальцем покрутить у виска. А когда позже, просил ей посмотреть в ее деле ее адрес, она уже не сдержалась:

— Вы что думаете, что послав на три букву девушку, она оставит тут свои документы? Они были у нее в рюкзаке, с ними она и сбежала, — разводит руками.

— Антонина Вячеславовна, вспомните пожалуйста, ее адрес, — прошу очень вежливо и не своим голосом, лишь бы не спугнуть старушку, — вы же читали ее резюме?

— То послали, то теперь вспомните! Не помню я ничего! — она вздыхает и фыркает, — если бы знала, что так сильно нужен будет адрес, то запомнила бы. А так… извините, память уже не та.

Вредная.

Утром как только понял, что это она — побежал, да только в объятия отца. Который смотрел на меня, как на идиота, сообщил, что арабы уже прибыли и ждут в конференц зале. Я тогда подвинул отца в сторону и побежал вниз, за ней. Арабы подождут, она — нет. Она убегает, опять. Сколько можно бегать от меня?

Я так злился, что разве только пар из носа не шел.

Да только она испарилась, исчезла, и кроме журналистов внизу никого не нашел.

Журналисты, черт бы их побрал, не понимаю нахер их позвали и главное кто? Они все испортили, начали фотографировать и снимать. Задавая миллион вопросов.

Пока двери лифта не открылись и оттуда не вышел отец, который и спас меня от них, потянув меня за собой в лифт.

Потом как в какой — то киноленте. Долгие, никому ненужные переговоры с ними, с помощью переводчика. Уточнения некоторых пунктов в контракте и наконец подписание, под щелканье фотокамер журналистов. Бурные аплодисменты и поздравления.

И я, наконец, свободен.

Но не тут было.

— Нас ждет фуршетный стол, — протягивает Альберт Иванович, пожимая крепко мою руку.

— Что? — но мои возмущения никого не волнуют, все пожимают друг другу руки и поздравляют, улыбаясь перед, впечатляющей момент, камерой. Пришлось и мне выдавливать улыбку, пожимая руку, теперь уже партнерам, перед камерой.

Ради общего дела, как говорит отец, я засовываю в задницу, свое временное помутнение мозга, и шагаю вместе со всеми к праздничному столу. Но когда получаю звонок от Халанского, который сообщает, что дочь Стволова вернулась в квартиру, правда одна, то засовываю в задницу уже общее дело. Вежливо прощаюсь со всеми, наспех, и вылетаю из компании.